Корона, Огонь и Медные Крылья - Максим Далин

Из твари хлынул поток слизи и чего-то, вроде гноя, она издала скрипучий вопль — а все грибы вокруг вдруг зашевелились, вставая на ноги и отряхивая землю и паутину, обнаруживая под шляпками сморщенные якобы человеческие лица, выпрастывая когтистые лапы.

— Какая радость! — верещали они, норовя хвататься за нас и осклабляясь. — Только взгляните, кто это нынче сюда пожаловал, братья! Человеческая девочка не убежит, птичий мальчик не улетит — и перед ужином будут забавные игры! — я, с ужасом озираясь, сообразила, что приняла за потрепанную одежонку свисающие клочья и складки серой кожи, а шляпы росли у оборотней-аманейе прямо из голов. Как, в предвкушении кошмарной потехи, менялись их тела — я не в силах описать словами. Упомяну только, что… что некоторые их части удлинялись гораздо быстрее рук и выглядели куда опаснее.

Шуарле дрался, как загнанный в угол волк. Я не могла себе представить, что у него столько сил и отваги. Его тело снова стало живым металлом — и я слышала, как когти оборотней скребут по нему с нестерпимым звуком, как камень по стеклу. Шуарле успел ударить клинком двоих — прежде чем его схватили за запястье и выкрутили руку. Мне оставалось только вырываться и пинаться, с яростью, но без особой надежды. Я поняла, что мы пропали.

Но вдруг что-то изменилось. Шуарле вырвал руку из цепких лап хихикающего оборотня, жесткие пальцы, державшие меня, разжались — и мы оказались на пятачке свободного пространства. Пыхтение и радостный визг оборотней стихли; я услыхала резкий свист, будто кто-то размахивал чудовищным мечом.

Я инстинктивно обернулась, и увидела летящих сахи-аглийе.

Не узнать их было нельзя. Их медные тела сияли на солнце. Громадные крылья, показавшиеся мне отточено острыми, заменившие им руки, разрезали воздух с угрожающим шипением — они выглядели одновременно очень твердыми и эластически гибкими, как полоса закаленной стали. Их ноги превратились в драконьи лапы с кривыми когтями, а тело оканчивалось хвостом, упругим, как хлыст, со скорпионьим жалом на конце. Человеческие лица снизу от глаз вытягивались в хищные пасти, оснащенные ужасными клыками, подобными кривым ножам. Каждое из этих существ напоминало ожившее геральдическое чудище.

Их вид ужаснул оборотней. Утеряв человеческое подобие и снова обретя грибной вид, они начали как-то сдуваться, сморщиваться — и просачивались под землю, оставляя на поверхности мокрые слизистые пятна. Мы с Шуарле стояли, прижавшись друг к другу, завороженно глядя вверх — этот медный блеск с небес выглядел столь внушительно и угрожающе, что страх и ярость, вызванные грибами, как-то растворились и пропали.

Неужели, мелькнуло в моей голове, мой несчастный друг был создан таким же сияющим чудовищем? Как великодушно с его стороны не ненавидеть всех людей поголовно за отнятую свободу парения в лучезарной высоте в виде такого потрясающего зверя!

А сахи-аглийе, тем временем, опустились на горную тропу, принимая человеческий облик — и во главе этой стаи оказалась молодая женщина.

Она была жестка, словно отполированное лезвие. Ее прекрасное лицо, черное, как у всех жителей этой страны, с такими же янтарными очами, как у Шуарле, выражало насмешливое презрение. Густые тяжелые волосы, заплетенные во множество кос и закрученные в жгут, она небрежно закинула за спину. Мужской костюм — винно-красная рубаха, кожаные штаны и высокие сапоги — подчеркивал вызывающее совершенство ее тела. Высокая грудь, не нуждающаяся в корсаже, поднимала мягкую ткань, а пояс свободно свисал на бедра с тонкой талии. Меня поразил шипастый хвост, вьющийся вокруг ее ног — он так и не пропал.

Ее красота казалась очевидной, как свет — но в этой ликующей дикой прелести все же было что-то отталкивающее.

Женщину сопровождали трое воинов — молодых мужчин, хвостатых, как и их госпожа, отличающихся статями барсов. Они, впрочем, остановились поодаль, как вассалы. Женщина же подошла к нам, разглядывая нас с веселым и бесцеремонным любопытством.

— Что это за мясо в грибной похлебке? — сказала она, остановившись против меня. — Ты, белый цыпленок! Из-за тебя я не смогу подать своему мужу на нынешний ужин пирожки с грибами!

Ее вассалы сдержанно заулыбались.

— Мы признательны тебе, госпожа, — сказал Шуарле, но женщина-аглийе оборвала его пренебрежительным жестом.

— Цып-цып-цып! Таких, как ты, жарят, когда они жиреют. Какой соус тебе больше по вкусу — медовый или чесночный? Ах да, грибной!

Мужчины-аглийе усмехались, но несколько принужденно — а меня эта реплика привела в тихое бешенство.

— Да, мы признательны, — сказала я, глядя в глаза воительнице. — Но удивлены, что сила кичится жестокостью. До сих пор я полагала, что красоте не к лицу бессердечность.

Женщина окинула меня надменным взглядом. Я смотрела прямо. Шуарле нашел мою руку на ощупь и сжал мою ладонь в своей.

— Ты хоть понимаешь, с кем говоришь, глупая курица? — спросила она, кажется, начиная по-настоящему раздражаться. — Я — первая жена наследного принца Ашури-Хейе, мое имя — Раадрашь, и люди должны падать ниц, когда я им показываюсь.

— Спасибо за вести, новые для меня, — сказала я. — Я — принцесса северной страны по ту сторону моря. Здесь меня зовут Лиалешь, я не оскорбляю незнакомцев и не люблю ставить людей на колени.

— У тебя слишком длинный язык, — сказала Раадрашь, сдвинув прекрасные брови. — Принцесса? Ну что ж, значит, принцу будет не зазорно развлекаться тобой. Я подарю тебя мужу на ужин вместо грибных пирожков. Надеюсь, твоя белая кожа понравится ему на пару ночей.

Ее свита рассматривала землю под ногами. Шуарле сказал:

— Принцесса не бывает наложницей. Она бывает женой или мертвецом.

— Молчи, ничтожный, — сказала Раадрашь. — Мы увидим принцессу с севера — рабыню принца с юга, это будет весело. А что до тебя — я придумаю, как наказать твою дерзость: отдать тебя грибам или скормить псам. Возьмите их с собой!

Не успела я возразить, как воины Раадрашь покрылись медью и развернули крылья. В следующий миг мы с Шуарле оказались у них в когтях, а земля стремительно провалилась вниз.

За этот полет я перестала завидовать птицам, хотя, возможно, была неправа в своей скоропалительности: мои ощущения, скорее, напоминали ощущения мыши, несомой совой на съедение, чем самой совы. Горизонт тошнотворно танцевал перед моими глазами; я смотрела вниз — и видела разверзающуюся бездну, белую, коричневую и зеленую, в которой лес выглядел, как мох, а белые пики ледников — как куски колотого сахара. Медные когти сжимали мои бока до острой боли — но мышиный ужас перед высотой отвлекал от будущих синяков. Иногда, когда мне удавалось чуть повернуть голову, я видела аглийе, который нес Шуарле так же, как и меня. По лицу своего друга я понимала, что для него этот полет — изощренное и жестокое издевательство, что он не испытывает мышиного ужаса, чувствуя лишь смертельную тоску и боль от собственного ничтожества.