Прекрасная монашка - Барбара Картленд

Будто осознав, что ему приходится иметь дело с сумасшедшим, герцог заговорил спокойно:

— Цена этого мальчика настолько высока, что вы никогда не соберете столько денег. Даже за все золото России вы не смогли бы купить моего пажа.

Разговаривая между собой, цыгане могли понять человека, который оценил человеческое существо столь высоко, что оказалось невозможным назвать его точную цену.

Казалось, что на какое-то мгновение Герман Глобер пришел в замешательство, но потом глаза у него немного сузились, мозг заработал. Да, этот человек сказал правду, когда заявил о том, что не расстанется со своим пажом ни за какие деньги. В таком случае он наверняка не француз.

К какой же нации он тогда принадлежит? Внезапно в голове Глобера промелькнуло: «Англичанин!»А все англичане, между прочим, заядлые спортсмены. Разве не твердили ему постоянно об этом все, кто хотя бы раз побывал в Англии? Он сам так и не нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы пересечь узкую полоску глубокой воды, но когда-нибудь потом, как постоянно внушал себе Герман Глобер, он мог бы попытаться сделать это. Но, как казалось этому человеку, он знал все, что только можно знать о характере англичан. Спортсмены — вот кто они все. От любого француза вы можете добиться всего, чего только захотите, если разбудите в нем жажду к деньгам; от англичанина можно добиться того же, если крикнуть: «Да здравствует спорт!»

Краска гнева сбежала с лица Германа Глобера, затем губы его оживила улыбка.

— Значит, вы никогда не продадите своего пажа, да? — спросил он у герцога. — Но тогда вы будете драться со мной за него. Это будет нашим пари, вы понимаете?

Я буду драться с вами за него — кулачный бой. Ведь так, кажется, англичане выясняют свои отношения — в кулачном бою?

В это время раздался тихий взволнованный крик, у девушки было ощущение, словно чья-то холодная рука сжимает ее сердце.

— Что он хочет сказать? — спросила она, едва дыша.

Цыгане сомкнулись вокруг них тесным кольцом, у герцога не было и тени сомнения в опасности того положения, в котором он оказался. Ведь инстинкт к соревнованию есть не только у англичан — таковы все мужчины, к какой бы нации они ни принадлежали. Немец бросил ему вызов таким образом, что отказаться от поединка было уже нельзя. Теперь у его светлости не осталось ни малейшего сомнения в том, что забрать лошадей, которых он купил у цыган, и побыстрее уехать отсюда, ни для него, ни для девушки будет невозможно. А если бы они и попытались сделать это, то окружающие — герцог был твердо уверен в этом — сочли бы их обманщиками.

У герцога Мелинкортского не было ни малейшего желания драться сейчас с немцем, но ему не оставалось ничего иного. Либо он обязан принять вызов Германа Глобера теперь, либо его заставят сделать это силой потом.

С каждой секундой вокруг становилось все светлее, уже наступала заря, и на востоке поднималось солнце… Но для того, чтобы разглядеть выражение лиц тех, кто собрался сейчас вокруг них, света не требовалось. Слишком хорошо его знал герцог — он видел его в кулачных боях в Англии, в Испании перед тем, как матадор выходил на бой с быком, в травле быков собаками, присутствуя на петушиных боях, он видел его на охоте. Это выражение появляется на лицах людей, когда они предчувствуют, что предстоит кровавая бойня за выживание между людьми или животными, и когда поверженного обязательно ожидает смерть, а победитель утверждает свое право на жизнь.

Эти люди ждали, затаив дыхание, и герцог понимал, они знали, что он ответит. Подчеркнуто медленно он снял с головы шляпу и расстегнул сапфировую пряжку на плаще.

— Замечательно, — проговорил он. — Итак, будем драться за моего пажа.

— Будем драться! — словно эхо повторил Герман Глобер, и это был возглас победы и удовлетворения.

Двое цыган выбежали вперед, когда Герман Глобер поспешно расстегнул свой плащ и стал снимать его с себя. Его светлость отошел в сторону, чтобы поговорить с девушкой. Он полностью отдавал себе отчет в том, с чем ему придется столкнуться. Ведь Герман Глобер овладел этой наукой в цирке, участвовал во множестве поединков, в которых отстаивал свое право на жизнь. Поэтому если бы он не смог одолеть своего противника одним способом, то мог воспользоваться другим.

— Что происходит, почему они это делают? — запинаясь, проговорила девушка.

Герцог приложил руку к ее губам.

— Не пугайтесь, — проговорил он тихо, — но если поймете, что дела становятся плохи, немедленно берите одну из лошадей, которых я купил у цыган, и, не мешкая, скачите в монастырь. Вы поняли, что я сказал вам? Немедленно возвращайтесь в монастырь.

— Если дела будут плохи? — прошептала девушка, не отнимая его руки от губ. — Ах, монсеньор, я не смогу вынести этого. Знать о том, что это чудовище убьет вас!

— Ну же, ну! — тихо прошептал его светлость. — Он не убьет меня. Просто я хочу заблаговременно принять некоторые меры предосторожности для того, чтобы обеспечить вашу безопасность. То, что я сказал вам, очень важно, запомните это!

Она смотрела ему в лицо, и герцог увидел в глазах девушки нечто такое, чего, как казалось ему, он никогда прежде не видел ни у одной женщины. Какое-то мгновение они стояли рядом, не шевелясь. Весь мир был забыт — люди, снующие вокруг них, голоса цыган, болтающих друг с другом или окликающих кого-нибудь, воинственные вопли Германа Глобера — они ничего не слышали, а просто стояли рядом в золотистом чарующем мире, и им казалось, что они в нем одни.

А разрушила чары, околдовавшие их, Аме. Ее тихое дыхание вдруг перешло в плач, и хотя плач этот был еле слышим, этого оказалось достаточным, чтобы герцог и девушка вспомнили о мире, в котором они жили. Герцог обернулся к своему противнику. Герман Глобер уже был готов к схватке — он завязал пояс вокруг талии, а его яркие атласные шаровары создавали необычный контраст с обнаженной грудью.

Это был мужчина атлетического сложения с хорошо развитыми мощными мышцами. Грудь Глобера была густо покрыта волосами, а его кулаки, когда он крепко сжимал их, были громадными.

Герцог начал снимать с себя камзол.

— Вы не сделаете этого, вы не сможете этого сделать!

Эти слова, сорвавшиеся с губ девушки, казалось, были мольбой. Ее лицо внезапно исказила гримаса ужаса, и когда его светлость взглянул на Аме, на его губах появилась чуть заметная улыбка.

— Вы что же, струсили? — проговорил он. — Мне хотелось, чтобы вы поверили в меня.

Девушка в ту же секунду отреагировала на брошенный в ее адрес упрек, тело выпрямилось, подбородок чуть приподнялся.

— Ну разумеется, — проговорила она. — Конечно же, вы, ваша светлость, сделаете с ним все, что только захотите. Как я могу сомневаться в этом?