Соната незабудки - Монтефиоре Санта

— Не стесняйся своих слез, это так трогательно, — сказал он, протягивая ей бокал холодного шампанского и свой шелковый носовой платок.

— Айла считает меня слишком чувствительной. Она никогда ни о чем не плачет.

— Будет плакать, когда станет чуть старше. Она еще слишком молода, чтобы понимать такого рода вещи, — сказал он отеческим тоном, зная, что возраст тут совсем ни при чем. Ему тридцать, а он так и не научился понимать волшебную прелесть музыки и танца.

Одри тихонько улыбнулась, так как знала, о чем он думает. Ей вспомнились слова сестры: «Рыбы лишены чувств». Было ясно, что музыка и искусство танцоров не произвели на Сесила впечатления, но ей это было безразлично. Она знала, что Луис плакал бы вместе с ней, держа ее за руку, чувствуя всю силу и красоту, скрытую в музыке. Недостаток чувствительности в Сесиле не тревожил ее. Она подумала о Луисе и мечтательно улыбнулась, потом отпила шампанского и стала ждать, пока погасят свет и поднимут занавес, чтобы снова расслабиться и представить себе, что рядом с ней сидит Луис.

Во время последнего акта из глаз Одри снова потекли слезы, и Сесил накрыл ее руку своей рукой. Увлеченная происходящим на сцене, она не сразу это заметила, а заметив, вздрогнула. Кровь ударила в голову, щеки вспыхнули от смущения. Она не знала, что делать. Если отдернуть руку, он может обидеться; если оставить все как есть, он станет лелеять ложную надежду. Одри утратила всякий интерес к спектаклю. Ее рука, обтянутая шелковой перчаткой, лежала под его ладонью, похожая на мертвую рыбешку. Несколько минут спустя (а они показались ей вечностью) девушка осознала, что ничего с этим не может поделать. Она должна забыть об этом и найти в себе силы досмотреть финальную сцену. Одри пыталась убедить себя в том, что это всего лишь дружеский жест. В конце концов, она ведь плакала, а какой мужчина не захотел бы успокоить плачущую женщину? Он просто добр к ней. Она заставила себя снова сосредоточить внимание на танцорах.

Сесил был счастлив тем, что Одри даже не попыталась найти предлог, чтобы высвободить руку. Он осмелился сжать ее крепче. Все шло даже лучше, чем он надеялся.

Когда представление закончилось, молодые люди вышли из здания театра и направились к маленькому ресторанчику неподалеку. Одри пребывала в подавленном настроении. Сесил решил, что она слишком взволнована увиденным, чтобы говорить. Рука Одри горела под шелком перчаток, а голова болела от мысли, что границы официальных отношений были нарушены и именно она позволила этому случиться.

Одри не хотела портить Сесилу вечер. Он ведь так старался, и было бы нечестно омрачать его радость. Прилагая колоссальные усилия, чтобы быть вежливой, она смеялась и поддерживала разговор, отчаянно пытаясь создать хотя бы видимость хорошего настроения. Сесил был слишком толстокожим, чтобы заметить перемену в ее настроении. Он не чувствовал ее душевного состояния, а видел только выражение ее лица и блеск в глазах, которые убеждали его в том, что его чувства взаимны.

И только когда они остановились на пороге дома Гарнетов, Сесил наконец-то осмелился произнести то, что намеревался сказать с того самого момента, как взял ее за руку в театре.

— Одри, — начал он, — я получил от сегодняшнего вечера огромное удовольствие.

— Я тоже, Сесил. Я не смогу достойно отблагодарить тебя, — ответила она, чувствуя облегчение при мысли о том, что вечер закончен, и повернулась, чтобы открыть дверь.

— Можешь, — возразил Сесил, неожиданно беря девушку под локоть.

Она вовремя увернулась и заметила в его глазах пугающую решимость. Как остановить его, чтобы он не сказал этих слов?

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Одри, — сказал он, победно улыбаясь, будто был уверен, что она хотела услышать эти слова так же сильно, как он жаждал произнести их.

Одри попятилась и вынуждена была опереться о дверь, чтобы не упасть.

— Я знаю, что это для тебя неожиданность, и ты не обязана давать мне ответ сегодня или завтра. Ты можешь все обдумать. Но со своей стороны я уверен, что ты — та женщина, с которой я хочу провести всю свою жизнь, и думаю, ты тоже это знаешь. Правда, Одри, ты знаешь?

Одри попыталась придумать достойный ответ, но ее разум вдруг заполонило несметное количество слов, и она не знала, какие выбрать. Она застыла на месте с приоткрытым ртом и хлопала глазами, испытывая единственное желание — убежать и разрыдаться.

Сесил галантно придержал дверь и смотрел, как она идет по коридору.

— Я с нетерпением буду ждать твоего ответа, — шепотом сказал он, зная, что в доме все спят. — Спокойной ночи.

Одри заставила себя обернуться и пробормотать «спокойной ночи». Сесил закрыл дверь и зашагал вниз по тропинке, которая вела на улицу, насвистывая свой любимый военный марш.

Одри, пошатываясь, поднялась вверх по ступенькам, замирая от ужаса и крепко держась за перила, чтобы не споткнуться. Айла, ожидавшая сестру в ее спальне, услышала тяжелые шаги и выскочила на лестницу. Увидев бледное лицо Одри и ее синие губы, она испугалась, что случилось что-то ужасное:

— О боже, он набросился на тебя?

Одри медленно покачала головой.

— Это было бы не так страшно, — отрешенно ответила она.

— Что может быть страшнее?

Одри подняла глаза. Айла схватила ее за руки.

— Он просил тебя выйти за него, да?

Одри кивнула и выдавила из себя улыбку.

— И я сама виновата в этом.

— Это хорошо, — уверенно сказала Айла. — Но ты же сказала «нет», не правда ли?

— Я ничего не сказала.

— Ты ничего не сказала? — переспросила Айла, сморщив носик. — Почему?

— Я не знала, что сказать. Это было так неожиданно.

— Но ты ведь могла сказать «нет».

— Господи, Айла, что мне теперь делать? — тяжело вздохнула Одри, снимая перчатки и вытирая слезы шелковым платком Сесила.

— Пойдем в комнату, — спокойно предложила сестра. — Думаю, пришло время рассказать родителям правду.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Из очередной записки Луиса Одри узнала, что Сесил рассказал ему обо всем. «Я сгораю от ревности, — писал Луис, — хотя знаю, что она беспочвенна. Я презираю брата за его дерзость». Настроение у девушки совсем испортилось. Она хотела поведать ему обо всем сама, ночью, в саду, и они вместе смогли бы обсудить происходящее и разработать план дальнейших действий. Одри подумала о Сесиле, и ее негодование усилилось. Мысль о том, что он может сообщить о своих намерениях кому-нибудь еще, ужаснула ее. Ей захотелось проснуться и убедиться, что все это — страшный сон. Единственное верное решение — сказать Сесилу, что она не любит его и никогда не выйдет за него замуж. Затем признаться родителям, что ее сердце отдано Луису, и будь что будет.

Одри торопливо сунула свою записку в щель между кирпичами и покинула станцию. А тем временем Хуан Хулио снова наблюдал за ней, притаившись на платформе. Как только Одри ушла, он выполз из своего укрытия и, почесывая брюхо, как ленивый толстый кот, стал озираться по сторонам, чтобы убедиться, что никто не увидит, как он будет читать очередной фрагмент любовной истории, увлекавшей его не меньше, чем слезливый роман — пятнадцатилетнюю девчонку. Когда Одри Гарнет исчезла из вида, он просунул свой короткий толстый пальчик в щелочку и извлек оттуда, как улитку из ракушки, белый листок бумаги. Хуан Хулио хмыкнул, увидев слово «любовь» — одно из немногих английских слов, которые понимал, и несколько других слов, похожих на испанские. Не имело значения, что содержание письма оставалось для него загадкой. Таинственность увлекала его, и он с нетерпением ожидал каждого следующего дня, желая узнать продолжение этой истории. Чтобы не подвергать опасности собственное удовольствие, он аккуратно положил записку на место и поднялся по платформе к сигнальной будке, где, спрятавшись от холода, размышлял над судьбой несчастных влюбленных.

Айла вернулась домой из школы бледная и в слезах, утверждая, что плохо себя чувствует. Альберт округлил глаза и обвинил ее в том, что она притворяется лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание. Роуз соглашалась с ним, пока не смерила девочке температуру и не обнаружила, что у нее сильнейший жар.