Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин

Гулко бахнула мина где-то в дождливой мороси. Опять ткнулись мордой в грязь. Полежали.

— Но, товарищ генерал-майор… А вы?

— А я временно прикомандировываю сам себя в состав взвода лейтенанта Москвичева. Или тебе письменный приказ нужен? Извини, у меня ни стенографистки, ни печати нет под рукой. Командуй, лейтенант!

Москвичев несколько смутился. Командовать генералами ему еще не приходилось.

— Но по званию-то…

— Лейтенант, тебя учили командовать взводом? Вот и командуй. Я когда-то тоже так начинал. А теперь разучился. Теперь мне меньше, чем дивизию — не подавай. Так что давай, работай, лейтенант.

Пришлось взять себя в руки:

— Тогда, товарищ генерал-майор, вот… Вещмешок мой возьмите. Я впереди пойду… поползу, то есть. Два бойца по краям вас прикроют. Третий — тыл прикроет. А вы — в центре. Только вы это… Плащ-то свой возьмите тоже.

— Или так, — покладисто согласился Гаген.

И поползли. А что? Не лежать же тут до морковкиного заговенья, как выразился боец из города Горького. Кстати, как у него фамилия?

Мерецков упрямо оставался на КП дивизии, не обращая внимания на артобстрелы. Фрицы иногда так наглели, что подбирались на расстояние минометного залпа. Пока их отбрасывали, но был и случай, как гитлеровцы почти прорвались к штабу. Кирилл Афанасьевич уже нервно сжимал рукоятку пистолета и облизывал сухие губы, готовясь к бою. К последнему в своей жизни бою.

Но немцев отбили.

А жаль. Лучше было бы погибнуть в бою, чем вернуться подследственным на Лубянку. А он вернется. Он опять провалил операцию. Чтобы не говорили потом кабинетные историки, но сейчас-то виноват он — Мерецков. А кто еще?

И он ждал и ждал случайного снаряда, но те все время падали мимо. Бойцы второй ударной, четвертого гвардейского и восьмого стрелкового все еще выходили из окружения, а это значит, что он должен оставаться на командном посту именно здесь, почти на передовой. А Ставка все еще не знает, что войска выходят. Делегатам связи из штаба фронта он только кивал головой. Генштаб, которым Мерецков руководил всего лишь два года назад, требовал отчета, но Кирилл Афанасьевич не мог дать им ответ.

Ему нечего было отвечать, кроме…

Он бы сам себя расстрелял и был бы прав.

Но…

Не все еще потеряно. Не все.

Промозглый ветер Балтики и Ладоги внезапно ворвался в блиндаж.

— Товарищ генерал-лейтенант! Там это…

Мерецков грузно повернулся на голос. На посиневшем, с красными пятнышками, носу адъютанта висела мутноватая сопливая капля.

— Что это, полковник?

— Там это!

— Да что именно? — повысил голос комфронта.

Полковник шмыгнул носом ровно мальчишка:

— Это… Того…

Мерецков потерял терпение и вышел из блиндажа.

Поле перешли без особых приключений. Какие там могут быть приключения, когда ползешь по сантиметру мордой в грязь, замирая при любом близком разрыве или пулеметной очереди.

Москвичев никогда не думал, что в мокром тумане так красивы пулеметные очереди, огненными строчками прошивающие воздух.

Вот ты лежишь, утопая в грязи, и шмыгаешь носом, чтобы эта самая грязь в нос не попала. Иначе — захлебнешься. И смотришь перед собой, стараясь не поднимать голову. Впереди — серая промозглая хмарь, через которую несутся длинными тире разноцветные смертельные черточки.

И вот стоит тебе приподнять голову — все. Конец всему. Иногда даже хочется встать и пусть все закончится. Пусть они порвут тебя, но лишь бы скорее все закончилось.

И сам себе — Лежать, сука! Ползи, скотина! Работай давай, работай!

Особенно страшен звук…

Нет, не звук.

Щемящее шипение горячей пули, упавшей рядом с тобой.

Она могла остыть в твоей крови, но так получилось — кто уж там распорядился? Ангелы-хранители или его величество математическая вероятность? — она зашипела, поднимая струйку пара из лужицы, скопившейся в маленьком следу чьего-то ботинка.

Наконец, из тумана показался лесок.

Что там встретит лейтенанта Москвичева и его взвод? А никто ответить не может. Надо просто ползти.

До леска оставалось уже буквально пара десятков метров, когда фрицы, зачем-то, решили обстрелять минами видимое и невидимое ими пространство. Одна за другой железные хреновины то взрывались, поднимая фонтаны жидкой земли, то просто тонули в ней.

Москвичев не выдержал в какой-то момент, чуть приподнялся, оглянувшись — как там бойцы и генерал? — и крикнул:

— За мной!

Одним рывком, чего бы и нет? Осталось-то — рукой подать! И бойцы, а вместе с ними и Гаген, послушно дернулись за командиром. Буквально пару шагов до спасительного леска оставалось, когда вдруг что-то лопнуло на бедре у лейтенанта и нога перестала слушаться, он было упал. Потом чуть приподнялся, сделал еще шаг и снова упал. Больно не было. Просто нога одервенела.

Его подхватили под руки бойцы и затащили в лес. А потом стащили с лейтенанта штаны, осматривая окровавленное бедро.

Оно было исполосовано стеклянными осколками поясной фляжки. Некоторые так и торчали из ноги.

Москвичев очень долго ругался плохими словами, когда Гаген своими ручищами вытаскивал эти осколки, а потом бинтовал их, разорвав индпакет. Ругался лейтенант не на генерал-майора, а вообще. Так часто мужчины ругаются.

Потом Гаген снял с себя многострадальный свой плащ, бойцы уложили на него раненого своего лейтенанта Москвичева и вчетвером потащили его дальше. Куда-то на восток.

— Генерал-майор Гаген из окружения вышел. Управление корпусом потерял. Поставленные задачи не выполнил. Цели не добился.

Упрямый, набычившийся Гаген стоял, смотря исподлобья на Мерецкова. С плаща его стекала под струями дождя кровь потерявшего сознание того лейтенантика, которого утащили в санбат, как только взвод генерала добрался до линии фронта.

Комкор Гаген ждал чего угодно. Трибунала. Пули в лоб. Чего угодно. Но только не внезапного порыва командующего фронтом, обнявшего Гагена при всех.

Генерал-майор снял вещмещок и протянул его генерал-лейтенанту. Тот было протянул руку, но, в этот момент, подошел полковник и громко, так что Гаген услышал, шепнул:

— Кирилл Афанасьевич, там опять Ставка!

Мерецков помрачнел, но кивнул:

— Передайте, что я сейчас подойду.

Да, подойти надо. Рано или поздно — надо. И пусть, что хотят, то и делают. Не справился. Виноват. Готов понести ответственность.

— Что у вас, генерал-майор?

Гаген, держа в руках вещмешок Москвичева, ответил просто:

— Посмотрите сами…

Через несколько часов последние резервы Волховского фронта пробили коридор к окруженным частям ударной группировки. Коридор узкий, простреливаемый насквозь. Но через этот коридор наши "КВ" умудрились вытащить из трясины болот новейший тяжелый немецкий танк "Тигр". Почти неповрежденный.

Как они это сделали?

Не важно, главное, что сделали.

А через полгода эти же бойцы все-таки прорвут блокаду. А еще через полтора — окончательно снимут ее.

И останется от немцев лишь огромное кладбище во Мге, да следы от осколков на телах бойцов и постаментах под конями Клодта.

И еще изувеченная земля под Синявинскими высотами.

Но это будет потом, а пока…

А пока три бойца, оставшихся так и неизвестными, жадно едят гречневую кашу с прожилками тушенки, а лейтенанта Москвичева оперируют на столе, а генерал-майор Гаген устало спит на лавке, а комфронта Мерецков докладывает в Ставку о срыве немецкого наступления на Ленинград, что, собственно говоря, истине не противоречит.

Лейтенант Кондрашов тяжело хрипел простреленной грудью. Рядом, в коричневой луже на дне окопа сидел челябинец Пономарев и набивал трясущимися от напряжения руками очередной диск для своего "ППШ". Еще одну атаку отбили. Шестую, вроде бы. А людей все меньше и меньше. Как там Москвичев? Дошел ли? Смог ли? Должен дойти. Обязан дойти.

Сержант подал своему командиру автомат и помог приподняться. Кособоко Кондрашов прислонился к земляной стене. Тяжело положил дуло "ППШ" в выемку бруствера. И стал ждать.

Где-то хлопнула мина, потом еще одна и еще. Ага. Сейчас пойдут. Точно. Маленькие фигурки проявились через дождевую хмарь. И какой-то рокот где-то за спиной. Так, так, так… Подпустить метров на сто пятьдесят. Иначе бесполезно высаживать диск. А вот винтовки наши уже захлопали. Вот одна из фигурок упала, вот вторая. Когда же я-то?

Подождем под дождем.

А рокот все громче и громче.

Сил обернуться нет.

Ну! Идите уже быстрее!

Затарабанил пулемет. Последний из оставшихся. Так, так, так…

Главное, короткими очередями.

Понеслась!

Кондрашов скупо бил по приближающимся немцам, радостно отмечая упавших. "Еще один!"

Когда в наспех вырытую траншею прыгали бойцы, когда тяжелые наши танки разворачивались для буксировки "Тигра", Кондрашов уже потерял сознание и на губах его пузырилась кровь. Но палец рефлекторно продолжал жать на спусковой крючок. Патроны уже кончились, но он продолжал жать.