Крест на башне - Андрей Уланов

– Дави их! – кричу. – Дави!

По-моему, Михеев меня не расслышал – по крайней мере, у меня в наушниках сплошной треск, да хрипы раздавались. Но понял правильно.

Двадцать метров при нашей скорости – меньше двух секунд. Им бы хватить могло.

Не хватило. Может, снаряда в стволе не было, а вернее – ужас их сковал, когда поняли, осознали, какой им смертью сейчас погибать придется. Потому как даже если попадут они, даже если прошибет их пукалка нам лоб башни, разогнавшийся тяжелый панцер – пятьдесят семь тонн! – им не остановить. Никак!

Нам, панцерникам, не так уж часто вот так, в упор противника разглядеть удается, все больше силуэты неясные, сквозь дым и пыль. Но эти лица я, наверное, до конца дней своих, сколько бы мне их Господь ни отмерил, помнить буду… потому как мне от них, от их ужаса самому жутко сделалось. Хотел отвернуться и не смог, как под гипнозом смотрел, до последнего мига… пока панцер не врезался лобовым бронелистом в бок грузовика, тот отлетел, упал на бок, точнее, начал падать, потому что мы его вновь догнали – и об стену. За всю войну никогда такого слышать не доводилось – крик металла и людей.

Я только потом сообразил – повезло, что горючка у грузовика не рванула. Плюс к тому, грузовик этот для нас демпфером сработал. Правда, тряхнуло все равно неслабо – еще чуть, и вылетел бы из люка со свистом.

Как десант сумел удержаться – этого я и вовсе не понял.

А уйти все равно не получилось. Переулок из которого «бредфорд» выпрыгнул, проскочить успели, вывернули на улицу… и приехали!

Я даже заметить не успел, откуда этот пацан взялся. Когда выкатили из переулка, не было его, точно не было, а развернулись, гляжу – стоит, пригнувшись, метрах в трех перед правой фарой. И десант зевнул…

На вид лет тринадцать ему было, никак не больше. Рожа вся перемазанная, в потеках, рубашка с короткими рукавами, когда-то белая, а сейчас непонятно какого цвета. И ненависть в глазах прищуренных.

Я и к кобуре-то дернулся в тот миг, когда глаза его увидал, а потом уж сообразил, чего этот пацаненок в руке держит. Не успел. Пока ладонь от края люка отцеплял, пока тянулся… он, как пружина, разогнулся и под правый каток эрпэгэшку швырнул. Полтора кило взрывчатки – панцер аж подпрыгнул. Пару метров еще прокатили, потом Михеев сообразил движок заглушить.

«Штейр» я все-таки вытащил. Стрелять уже, понятное дело, не стал. Толку в него стрелять, когда он и так мертвее мертвого, для эрпэгэшки три метра – не расстояние, с тем же эффектом мог и вовсе из руки не выпускать… герой хренов. Сорвал наушники, выскочил из люка, спрыгнул, забежал вперед – ну да, каток к свиньям собачьим разворочен.

– Что там? – это Михеев свой люк открыл.

Я ему объяснил… двумя-тремя анатомическими терминами.

– Приехали, – добавил, – sehr geehrte, Damen und Herren, nehmen Sie bitte Ihre Sachen mit. Die Strabenbahn fahrtnicht welter [21].

– И быстрее, пока авровцы не опомнились, да не запалили эту консерву к растакой-то бабушке.

Жалко, конечно, вот так хорошую машину бросать. Но тут, посреди улицы, мы торчим хуже, чем прыщ на носу.

Сам пистолет обратно в кобуру сунул, запрыгнул на броню, нырнул в люк – левой рукой «бергманн» из гнезда выдрал, правой подсумок с гранатами подхватил… и тут меня как током шибануло. Черт, думаю, вот попрячемся мы сейчас в каком-нибудь домишке, а сюда, к панцеру, прискачет хваткий, мозгами не обиженный, авровец, и вместо того, чтобы устраивать из зверика развеселый костер, залезет внутрь и нашими же снарядами разберет наше укрытие на очень отдельные кирпичики. Вот смеху-то будет…

Чего-то особо хитрое придумывать у меня ни времени не было, ни желания особого. Поэтому сработал тупо – задрал пушку на предельный угол возвышения, так что она разве что колпак с дымохода снести могла и с двух сторон под казенник – гранаты без кольца. Если кто захочет пострелять…

Оглянулся – а Серко, лось деревенский, все еще внутри, мешок свой распухший в люк пропихнуть пытается.

Я хоть и командир, но после пацана с эрпэгэшкой вежливости подобающей у меня уже не осталось. Поэтому сначала выматерил его хорошенько, в пять этажей с двойным загибом, и потом только добавил:

– Брось, полудурок!

Он на меня оглянулся дико – и продолжил трофеи свои кафешные в люк пихать. Ну что тут, спрашивается, поделаешь? Не в драку же лезть… тем паче, что он здоровее раза эдак в четыре.

Ну ладно, думаю, ты мне за этот мешок еще ответишь.

Вылез, огляделся. Пехотура уже у домика… правильный они домик выбрали, капитальный такой каменный особнячок, двухэтажный, с решеткой чугунной вокруг – и не ломанешься с ходу и не накопишься скрытно для броска. За ними Михеев и Севшин пятятся, Стаську спинами зажимают.

Тихо пока.

Подумал – и как сглазил. С другого конца улицы пулемет заработал. Правда, повезло – стрелок за ним, похоже, был совсем зеленый, пули явно выше роста шли.

Десять к одному спорю, прицел у него был метров на пятьсот выставлен, а не на реальные двести. Для городского боя ошибка типичнейшая!

Догнал своих, кинул Михееву подсумок с гранатами, развернулся. Заряжающий наш сумел-таки мешок свой злосчастный пропихнуть, взгромоздил его на горб, спрыгнул, побежал… взвыло пронзительно над крышами, и между ним и панцером мина рванула.

Я уж было подумал – все, отвернулся. И тут Стаська как взвизгнет:

– Он живой, смотрите, он живой!

Оглянулся – точно, шевелится. Ну, лось… Надо что-то делать.

– Механик, радист, – командую, – к дому! Наводчик – за мной!

Сказал – и запоздало так сообразил, что если сейчас вторую мину с тем же прицелом положат, накроют нас с Севшиным, как несушка яйца. Но – мысль мыслью, а ноги уже сами по себе двигаются.

Добежали. Серко уже оклемался почти, встать пытается – причем вместе с мешком! Я, было, решил, что пожалел Господь дурака – послал все осколки в мешок этот проклятый. Гляжу – хрена-с-два, под ногами лужа красная и расползается, что характерно, неприятно быстро.

– Пан командир, я…

– Лежать! – рявкнул я на него. – Молчать!

Donnerwetter, думаю, жгут нужен, а то и два, если у лося оба копыта перебиты, но накладывать их на месте – верная смерть всем троим.

– Севшин, режь лямки!

Наводчик пистолет в левую перебросил, правой нож выхватил, по лямкам полоснул. Заряжающий дернулся было, начал пасть для вопля возмущенного разевать – тут-то его и достало.

– А-а-а-а-а!

Подхватили мы его под руки, поволокли. Я назад оглянулся – черт, думаю, до чего полоса широкая, это ж сколько кровищи из него хлещет! Так и до подъезда не дотащим!

Нет… дотащили. Я тут же ногу перебитую ухватил, стиснул, повернулся к Севшину.

– Хватай вторую, пережимай артерии, пока этот урод кровью не истек! – и остальным, что вокруг столпились: – Чего зенки вылупили? Жгуты, живо! Schneller [22], мать вашу перетак!

Вот ведь хрень… вроде бы изо всех сил сжимаю, а хлещет по-прежнему, как из крана. Плюс еще орет этот олух так, что уши закладывает.

– А-а-а! Бо-о-льно! Больно-то как…

Казалось, минут десять так его держал, хотя на самом деле там хорошо, если секунд столько прошло. Потом унтер пехотный своим штык-тесаком обе штанины вспорол, раздернул, а один из солдат жгуты затянул.

– Плохо дело, – произнес унтер, разгибаясь. – На левой кость перебита, на правой и вовсе чашечку разворотило и лодыжку покарябало… впрочем, лодыжку он, наверное, и не чувствует уже.

Я только теперь разглядел – окантовка погон васильковая.

– Ну а ты, змей Эскулапа… что сделать можешь?

– А ничего, – огрызнулся он. – Я ж санитар, моя работа – перевязать или перетянуть, как сейчас, и до ассистентарцта [23] доволочь.

– Бо-о-льно! А-а-а-а-а!

Достал меня этот вопль – я, даже и не думая, что Стаська рядом стоит, всю свою наболевшую душу на санитаре отвел.

– …и мать твою тоже перетак, – закончил я свой монолог. – Ну хоть какая-то польза от тебя может проистечь?

– Броня, так тебя, ты каким местом слушаешь?! Ни хрена я не могу, по буквам – Н-И-Х-Р-Е-Н-А! Ему даже не врач – госпиталь с операционной нужен! А я… был бы морфин – вколол бы, так ведь и морфин мне не положен! – Тут ему стукнуло, наконец, мои погоны разглядеть и, уже тоном тише, добавил: – Господин фельдлейтенант.

– Так ведь, – задумчиво так произнес Севшин. – У нас есть морфин. В аптечке.

Ну да. Был. Пять ампул, как сейчас помню, – на случай ожога, чтоб до самых бровей накачаться. Я сам же их и выменивал.

– Угу, – кивнул Михеев. – А аптечка в панцере. Тридцать саженей под пулеметом – проще до Луны на карачках. Забудь. Лучше по дому пошарим… богатый домина. Спорю, если здешние тумбочки прикроватные тряхануть, сонные пилюли так и посыпятся. Когда у людей столько денег набирается, они без пилюль заснуть не могут, это я точно знаю.

Глянул я в проем, на зверика… ну да, шестьдесят метров плюс-минус. И – голый асфальт, не укроешься. Хорошо, если тот болван-пулеметчик так и не догадался прицел поправить, а если сообразил? Лично я бы такого горе-бегуна из карабина снял бы на раз.