Честное пионерское! Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каховская в ответ лишь покачивала головой (и стянутыми в хвост волосами), на манер своего отца прищуривала левый глаз. Я не сомневался: ничего хорошего этот её хитрый прищур не предвещал. Невольно перебирал в памяти все свои возможные «косяки». Вдруг ощутил в голове «пустоту» вместо воспоминаний, будто проснулся после бурной корпоративной вечеринки: догадывался, что точно наломал дров — но что именно натворил, не помнил. Да и про эти «дрова» говорила не собственная память, а Зоин взгляд. Каховская сегодня отбросила привычный образ «верной подруги», не казалась и «девочкой-одноклассницей». Она вела себя, как начальник (председатель Совета отряда четвёртого «А» класса) — казалась мне эдаким «должностным лицом».
В общем потоке мы дошли до той самой площади, где первого сентября проходила торжественная линейка. Там от реки сонно зевавших школьников отделялся тонкий ручеёк детей с октябрятскими значками на форме — пионеры и старшие ученики топали к другому входу. Вовчик попрощался с нами, свернул к младшему корпусу школы. Мы с Зоей смотрели ему вслед — шагали за прочими обладателями пионерских галстуков. Но едва спина рыжего мальчишки скрылась за тяжёлой стеклянной дверью — Каховская вцепилась в рукав моего пиджака и решительно потянула меня прочь от толпы школьников, к кустам шиповника. Я не ожидал подобного поворота. Но и не сопротивлялся: понимал, что сейчас узнаю причину Зоиного странного настроения.
Девочка дотащила меня до пустынного пяточка (поток школьников обходил его стороной), повертела головой — убедилась, что никто нас не подслушивал; и велела:
— Рассказывай, Иванов.
Требовательно дёрнула меня за рукав.
— Однажды, в студеную зимнюю пору, я из лесу вышел; был сильный мороз… — послушно затараторил я.
Каховская ткнула меня кулаком в плечо. Насупилась — обижено (не оценила мою шутку). Скосила взгляд на зашумевшие на ветру кусты. И тут же вновь «прицелилась» в меня правым глазом.
— Иванов! — рявкнула Зоя. — Рассказывай, как вчера… всё прошло.
Она пристально смотрела мне в лицо.
Увидел в её глазах отражение школьного фасада и похожие на насекомых крохотные детские фигуры.
— Что, всё? — переспросил я.
Зоя махнула рукой, скривила губы.
— Ой, только не надо…
Мой рукав она не отпустила (будто подозревала, что я сбегу). Убрала со своего лица обиженное выражение. Буравила взглядом мою переносицу.
— Я же слышала, о чём вы договаривались с моим папой! — сказала Каховская. — Давай, рассказывай! Появились вчера хулиганы? Встретили вас? Что они сделали? А твоя мама испугалась? Не догадалась, что всё это подстроено? А он? Он был с вами? Не убежал? Как он их прогнал? Или не прогнал? Или это ты на них кричал? А что они? Ну же, Миша, говори — не молчи!
Я смотрел на раскрасневшиеся Зоины щёки. Смотрел снизу вверх — на десятилетнюю девочку! Всё ещё не привык к этому обстоятельству. Рассматривал и широко открытые глаза Каховской, сдерживал так и норовившие сорваться с моего языка грубые слова (очень хотел сообщить однокласснице, что случается с любопытными особами и с их носами).
— Подслушивать нехорошо, — выдал я банальную фразу.
Говорил неторопливо — скрыл раздражённость.
Проходившие мимо нас школьники не обращали на нас внимания, будто мы уже примелькались рядом с этими густыми колючими кустами.
Зоя снова махнула ладошкой — отмела в сторону мои слова.
— Знаю, знаю, — сказала она. — Ну, так что было-то? Рассказывай!
Я вздохнул, покачал головой. Понимал, что девочка не отстанет (раз уже призналась, что подслушивала). «Станет милиционером, как отец, — подумал я. — Следователем».
Неохотно сказал:
— Он их вырубил. С двух ударов.
— Кого?
— Хулиганов, — сказал я.
— Кто?
— Мой… наш физик. Врезал им по лицу. Неплохо так: я и ударов толком не увидел.
Зоя помахала ресницами (совсем не по-милицейски). Мне почудилось, что девочка растерялась. А потом растерянность сменилась в её взгляде на удивление.
— Наш физик? — переспросила Зоя. — Так ты познакомил свою маму с Витюшей?
Я нахмурился.
— Почему… с Витюшей? С Виктором Егоровичем. С Солнцевым.
Каховская нетерпеливо кивнула. Тряхнула волосами (будто отмела моё уточнение). Иронично улыбнулась, словно вспомнила забавную шутку.
— Витюшей физика старшие девочки называют, — сообщила она. — Они часто о нём говорят: он им нравится, а некоторые в него даже влюблены. Хотя на мой взгляд…
Зоя пожала плечами.
— Мне такие не симпатичны, — сказала она (будто попыталась меня успокоить).
Прикоснулась к узлу моего пионерского галстука, сдвинула его немного в сторону.
И тут же спросила:
— Так он этих хулиганов… ударил?
— И ещё как, — сказал я. — Сам, без моей подсказки. Упали мужики правдоподобно. Мы минут пять этих «хулиганов» приводили в сознание. Парни молодцы: вошли в роль. Изображали из себя контуженных, едва добрались до лавки. Там мы их и оставили. Они явно переигрывали. Но мама ничего не заподозрила.
— А… что потом?
— Да ничего. Виктор Егорович проводил нас домой. Пожелал нам спокойной ночи.
— И что будет дальше? — спросила Зоя.
Она чуть склонила набок голову (будто подражала своей маме).
— Уверен, что всё будет хорошо, — сказал я. — Маме физик понравился — я видел, как блестели её глаза. Сегодня утром она уже не морщила нос, когда о нём говорила. Да и Виктор Егорович под конец вечера вчера расхрабрился. Надеюсь, его запал не иссякнет. И Солнцев… пригласит мою маму в кино или на прогулку — в выходные.
Каховская вздохнула (мечтательно). Вновь улыбнулась — не мне, а тем образам, что промелькнули в её воображении.
— Здорово, — сказала она. — Рада, что у вас всё получилось.
Зоя выпустила мой рукав, разгладила на нём складки. Задумчиво осмотрела узел моего пионерского галстука. Но не притронулась к нему.
Она вдруг спросила:
— Надеюсь, со мной ты так не поступишь?
— Как — так? — не понял я.
— Не нужно пугать меня хулиганами, — сказала она.
Девочка поправила пиджак на моих плечах — в точности, как это делала Надя Иванова. Заглянула мне в глаза.
Я не заметил в её взгляде иронию — мне он показался серьёзным, слегка задумчивым.
— Я и так знаю, что ты смелый и сильный, — сообщила Зоя. — Миша, не надо мне ничего доказывать. А с хулиганами я справлюсь и сама. Тренер пообещал, что скоро будет нас учить бороться по-настоящему. Я буду хорошо учиться. Пусть эти хулиганы только попробуют меня обидеть! Или тебя.
Она грозно сжала пальцы в кулак.
Добавила:
— Быстро их отправлю… в партер!
* * *
Сегодняшний учебный день начался с нелюбимого мной предмета. На каждом уроке русского языка я вспоминал, почему в прошлой жизни ненавидел учиться в школе. Я и теперь вполне искренне тоскливо стонал, когда записывал в дневник очередное домашнее задание по этому предмету. Ни математика, ни английский, ни литература не доставляли мне столько хлопот, как родной язык. Даже на физкультуре я так не уставал, как на уроках русского. Я понимал, что навыки письма нужны и полезны. Но раздражался всякий раз, когда мою непривычную к длительной писанине детскую руку сводила судорога после выполнения очередного «упражнения».
Однако в целом учёба мне хлопот не доставляла (письменные работы были исключением, а не правилом). Даже заученные десятки лет назад (по моим ощущениям) стихи вспоминались легко. А уж математика, литература, природоведение и английский (уровня четвёртого класса советской школы) — так и вовсе казались детской разминкой для моего ума. Но я не изображал из себя Алису Селезнёву: не хвастался знанием языков (мог бы поболтать с учительницей ещё и на финском). Я не тянул руку от желания выйти к доске и на других уроках. Не сдавал самостоятельные работы раньше других, часто изображал задумчивость — маскировался под среднестатистического четвероклассника.
С одноклассниками у меня отношения пока не сложились. Никакие. Я и сегодня на двух первых переменах общался только с Каховской. Парни меня не задирали, но и не подавали мне руки (не привыкли со мной здороваться, да и пока ещё помнили об «особенностях» Припадочного). Девочки не писали мне записок (за этим следила Зоя Каховская) и не «строили глазки». По понедельникам я исправно рассказывал на классном часе вычитанные в «Аргументах и фактах» «последние новости» (это спасало от прочих «общественных нагрузок»). А сразу после звонка с последнего урока отправлялся домой — не задерживался, чтобы с кем-либо поболтать: знал, что около моего дома уже бродил по двору Вовчик.
Я не чувствовал желания «участвовать
