Стебелек и два листка - Владимир Михайлов

– Хорошо, капитан, я больше не буду, – кротко сказала она, улыбаясь глазами. – Прошу к столу. И не сердитесь на меня. На женщин вообще бесполезно сердиться. Мы никогда не бываем виноваты. Вы не обиделись? Простите, я не хотела сделать вам больно.

– Ничего, – буркнул Юниор.

– Значит, не сердитесь? Тогда я разрешаю поцеловать мне руку.

Зоя протянула руку. Черт знает, что происходит, – раздражался Юниор, послушно целуя руку и невольно вдыхая ее запах. – Интересно, все кретины в институте, с Георгом во главе – они что, не могли заранее подумать о том, что свертывать этот мир потом будет очень и очень не просто? Но ведь не обязательно же свертывать… Черт, все не так, как надо… А впрочем – еще три недели впереди, их еще прожить надо, пришибет меня каким-нибудь деревом или утону в пруду, да мало ли что может случиться…

– Довольно, довольно, капитан. – Зоя отняла руку. – Верю, что вы меня простили.

Некоторое время они обедали молча. Под конец Зоя принесла кофе.

– Это ваш, капитан. – Зоя придвинула к нему второй кофейник. – Не бойтесь, я не добавила ничего из своих запасов. Не собираюсь покушаться на вашу жизнь. И вообще, принимаю все ваши условия. Но у меня есть и свои.

– Заранее согласен на них, – поспешно сказал Юниор.

– Не беспокойтесь, они не содержат ничего, что было бы вам не под силу. По-вашему, я – модель, фикция – я вспомнила, что Георг называет их именно так. Скажу откровенно: я и сейчас уверена, что это не так, что я – это я… Но не вижу способа убедить вас. Так вот, я хочу, чтобы три недели, или сколько мы с вами будем находиться здесь, вы относились ко мне не как к модели, но как к женщине.

– Постараюсь. – Юниор склонил голову. – Боюсь только, что мое воспитание в этой области…

– Не бойтесь, я буду вам подсказывать. И не огорчайтесь: три недели – не такой уж долгий срок. Поверьте, я успела о многом подумать. И пока вижу для себя лишь один выход: жить так, как будто ничего не произошло. Вы хотите возразить?

– Ничуть, Зоя. Я рад…

– Рады, что не устраиваю вам истерик? Не могу гарантировать, Юниор, все может случиться. Но буду стараться, чтобы этого не было, обещаю. – Она встала. – Кстати, в следующий раз мыть посуду будете вы. А сейчас – каковы ваши планы на остаток дня и вечер? Есть что-то неотложное?

– Нет.

– Тогда проводите меня. Хочу загорать и купаться.

– С удовольствием.

– Что же вы стоите как истукан? Дайте мне руку!

Он покорно протянул руку.

– А в другую возьмите вот это.

Юниор ухватил объемистую, но не тяжелую сумку.

– Идемте!

И они сошли с крыльца.

Юниор считал купанье после обеда вредным. Побарахтавшись, он вылез и разлегся, расслабился, блаженно переживая возможность никуда не спешить, ничего не делать – просто лежать, ощущая, как течет неторопливое время. Зоя плавала долго, настойчиво, словно выполняла урок, вертелась в небольшом пруду как белка в колесе. Вылезла она, когда совсем уже иссякли силы и холод стал добираться до костей, хотя вода была теплой. Переводя дыхание, подошла к Юниору, немного постояла, глядя на него сверху вниз; по телу ее пробегала дрожь, и Юниор не утерпел – упрекнул:

– Ну, можно ли так, Зоя…

– Можно. – Она легла на траву рядом с ним. – Я вся промерзла, – и на его инстинктивное движение в сторону ответила: – Да согрейте же меня, я дрожу!

Юниор почувствовал, как она прижалась к нему прохладным телом, и сделал усилие, чтобы не думать о том, что, хочешь не хочешь, само шло в голову.

– Вы так любите купаться? Обязательно до судорог?

– Любила… – не сразу ответила Зоя. – А впрочем, нет. Не так. Но теперь – другое дело.

– Почему?

Этого спрашивать, пожалуй, не следовало. Он поздно спохватился.

– Надо успеть накупаться.

– Зоя… – проговорил Юниор почти умоляюще.

– Ничего. Пусть это вас не волнует. Знаете, Юниор, в этом есть даже что-то хорошее. В случае, если правда на вашей стороне, конечно. Нечто успокаивающее есть в этом. Знаешь, что не доживешь до старости, что тебе не грозит немощь, когда сама себе станешь в тягость. Есть, наверное, своя прелесть в том, чтобы умереть молодой.

– Зоя!

– Хорошо, не буду, не буду. Давайте говорить о чем-нибудь другом. Лучше, если веселом. Вы извините меня, Юниор, понимаете, странное состояние: я ведь знаю, что ошибаетесь вы и я никакая не модель, не копия, не фикция, знаю, что я – Зоя, обыкновенная женщина, не продукт науки и техники, знаю… И все же где-то, каким-то уголком души верю вам. Нелепо, правда? Кто может знать обо мне лучше, чем я сама? Но вот я невольно начинаю думать и вести себя так, как должна была бы вести себя эта самая фикция. Потому, наверное, что я очень впечатлительна, меня всегда было легко в чем-то убедить.

– Понимаете ли…

– И еще. Получается, что я могу говорить о себе уже как бы со стороны, как бы о той, что осталась на Земле с Георгом и существует сейчас сама по себе. Даже посплетничать немного. Смешно, правда? Хотите, посплетничаем?

– Если вам доставит удовольствие…

– Огромное! Я ведь страшная сплетница в душе, только всегда старалась не позволять себе этого: сплетничать неприлично. А теперь… Никто третий нас не услышит, а вы никому не станете рассказывать, правда?

– Никому, – честно пообещал Юниор. – О ком же мы будем сплетничать?

– Да обо мне же, неужели не поняли? Ну, кто первый? Давайте вы.

– Зоя, да что же я могу сказать о вас? Я вас совершенно не знаю!

– Неправда. Мы с вами знакомы уже несколько дней, сейчас целый день находимся вместе, разговариваем – не может быть, чтобы у вас не возникло никаких мыслей обо мне, никаких мнений. Я же все-таки не пустое место!

– Ну что вы. Нет, разумеется.

– Вот и говорите все, что вы обо мне думаете.

– Будь по-вашему. Попробую.

– Ну же! Я жду!

– Я думаю, Зоя.

– Вы очень медленно думаете, Юниор, – сказала она, подождав еще.

Но Юниор по-прежнему молчал. Потому что, еще не начав говорить, вдруг понял, понял неопровержимо: ему до боли жаль эту беззащитную женщину, которая, испытывая смертельный страх, все же старается быть храброй. Именно женщину, а не какую-то там фикцию. Потому что она и есть женщина. Самая настоящая. Разве, в конце концов, имеет значение – каким путем появилась она на свет? Пусть ее и не баюкала мать, пусть она не играла в детские игры, не переживала свою первую любовь и так далее – но ведь это для других она не переживала и только сегодня возникла, а для нее самой все это было, она получила все это вместе с памятью, где только и может храниться все, что было. И что с того, что где-то в другом мире существует еще одна женщина с той же памятью, хранящей то же прошлое? Они не встретятся никогда, пути их не пересекутся, и независимо от того, погибнет ли эта Зоя через три недели или проживет еще десятки лет, – отныне дороги ведут обеих женщин в разных направлениях, и уже по одному этому обе они – настоящие. Она просто, так сказать, незаконная дочь цивилизации; но разве незаконные дети имеют меньше прав на жизнь, чем те, чье рождение состоялось под сенью закона?