Найти себя - Валерий Елманов

– А седмицу назад, егда она свою зловредную душу выказала да лошаденку у Гаврилы потравила,– встрял Осина.– Да ежели бы у его одного. Вчерась еще две пали – у меня и у Ваньши Меньшого.

– Как?! – растерянно ахнул тот и вылез из-за моей спины.– Как же мне без Зорьки быть-то?

– И без коровушки нашей, без Ласкуши,– тихо произнесла жена Ваньши Капа, стоящая в толпе.

– И она, что ль, слегла?! – ужаснулся Ваньша.

– Легла, да больше не встанет – навеки,– тоскливо ответила Капа, и слезы потекли по ее впалым смуглым щекам.

– А бабка Марья при чем? – вмешался я.

– Да как жа. Видали ее, егда она ближе к ночи в лес подалась,– зачастил Осина,– а там и волки, и прочее зверье – небось любого бы задрали, а она целым-целехонька. Опять же что доброму человеку в лесу ночью делать? А ведьме самое времечко для ее черных дел. И было енто прямо пред тем, яко коровенка у Гаврилы сдохла. Вота и помысли.

– А кто видал? Ты небось? – осведомился я.

– Баба моя. У ей, горемычной, пузо с вечера схватило, вот она и бегала бесперечь на двор да приметила. А спустя два дни и вовсе богу душу отдала. Енто ей ведьма и сделала, чтоб, значитца, не выдала. Да токмо промахнулась она – успела Маланья мне обсказать.

– Пришла бы ко мне поутру, я б ей корешков дала, ныне здоровехонькой была бы,– раздался из-за двери глухой голос.

– Ты ишшо гово́рю[25] вести учала, бесстыжая?! – возмутился Осина и зло заметил: – Ну ништо. Недолго уж тебе осталось. Счас мой малец огонь в печке разведет да головней принесет, ужо подогреем кости стариковские.

– У кого еще коровы пали? – спросил я и помрачнел.

Не надо было спрашивать. Да разве ж я знал, что полегло больше половины и осталось всего три, включая ту, что стояла в хлеву у Матрены. Это тоже не преминули поставить в вину бабке Марье – мол, девчонку в учение себе взяла, потому и коровенку пощадила.

– А про добро, которое она для вас сделала, уже забыли? – осведомился я.– Мне вот, к примеру, она жизнь спасла – это как?

– Потому и спасла, что своей ворожбой бесовской все наперед изведала – и яко ты хлебца у купцов прикупишь, и опосля подсобишь. Ей, чай, хошь и ведьма, а тоже исти хотца,– не уступал Осина, чувствуя за спиной молчаливую поддержку остальных.– И в лесу-то, в лесу, она тож приметный следок оставила.

– Так ей что, по воздуху летать?! – возмутился я.– Следок как раз иное доказывает – человек она, обычный человек, только травы ведает.

– Дак потому она пеше и возверталась! – торжествующе завопил Осина.– Метлой-то за дерево зацепилась, дак там она и зависла, на дереве!

– Ты сам эту метлу видел? – недоверчиво уточнил я.

– А то! – ухмыльнулся Осина.

Сказано было настолько убедительно, что возражать и спорить я не решился, иначе он может предложить пойти посмотреть всем вместе, и если там на дереве и впрямь что-то зависло, то...

Но что там могло оказаться? Не пойму. Ладно, потом.

Я оглянулся. Ваньши сзади уже не было. Не поверив жене – уж больно велико горе,– он бежал в сторону своего дома, чтоб лично убедиться в постигшем его несчастье. Ну и ладно. Обойдемся без него.

– Пока я сам с бабкой Марьей не поговорю, трогать ее не позволю,– коротко сказал я, обрезая дальнейший демократический диспут со свободным высказыванием мнений всеми сторонами, и жестко уточнил: – Никому. Но разговор долгий будет, а вы вон распалились все. Пока ждать будете, стоя на ветру, прихватит да заболеете, а потом опять ее винить станете. Потому идите-ка лучше по домам да ребятишкам поесть приготовьте и сами перекусите – время-то к вечеру.

– Чего кусать-то?! – визгливо завопил Осина, которому такая отсрочка явно пришлась не по душе.– Твое, что от купца, два дня назад подъели, а ныне ни молочка налить, ни...

– Зато хлеб есть,– оборвал его я.– Ну-ка, Гаврила, ты посильнее прочих. Принеси с саней мешок с хлебами. Я как чуял, побольше прихватил, так что по караваю на каждый дом хватит.

Расчет был верный. Можно сказать, испытанный веками и известный со времен Рима. Голодный человек – злой человек. Раздражительный, всем недовольный, шуток не понимающий и вообще... Значит, первым делом надо накормить – пусть подобреют. Хоть и немного. Правда, в том же Риме вдобавок требовали еще и зрелищ, но тут уж перебьются – сразу два удовольствия вредно для русского организма, тем более столь ослабевшего.

– Да еще муки полтора десятка мешков привез,– метнул я в толпу еще один соблазн,– как раз на каждого по половине причитается. Степан, у тебя сколько детишков?

– Ныне шестеро осталось,– глухо отозвался тот,– не дожила меньшая до мово приезду. А ныне, коль без молока, то и ентим недолго уж мучиться.

Я скрипнул зубами. Да что ж такое – о чем ни спроси, только хуже выходит. Вот невезуха.

– Бог дал – бог взял,– каменно откликнулся я,– стало быть, тебе с учетом жены и тебя самого причитается ровно четыре мешка. Вон забирай любые.– И уже в спину пошатывающемуся от тяжести Степану добавил: – Да чтоб голодным ко мне не возвращался.

Быстро и сноровисто управившись с остальными, я попросил Гаврилу отвезти сани с оставшимися двумя мешками на двор к Матрене и отогнать лошадь к Ваньше, после чего, взвалив на плечи последний мешок, двинулся к бабке Марье.

– А-а-а! – раздался за спиной дикий вопль.

Я обернулся. Прямо на меня летел Ваньша, успевший оценить масштаб постигшей его катастрофы и жаждущий срочно отмстить за нее. Я успел пододвинуться, давая дорогу, и в то же время исхитрился подставить ногу, отчего Меньшой кубарем полетел в снег. Боевого пыла это падение в нем не остудило, поэтому пришлось скинуть мешок с плеч и навалиться сверху на обезумевшего от злости мужика.

– Пусти, черт здоровый,– пыхтел тот подо мной.

– Вначале охолонись,– невозмутимо заметил я.

– Пусть, анчихрист, все одно я до ей доберусь, не удержишь! – ревел Ваньша.– Пусти, чижолый жа.

– Ага, тяжелый,– согласился я. Быстренько перекинув килограммы в пуды и округлив, я даже уточнил: – Во мне четыре с половиной пуда, да еще с гаком.– И навалился посильнее.– Чуешь гак?

– Ой, чую,– прохрипел Ваньша.

– То-то. Вот так и буду на тебе лежать, пока не угомонишься.

– Пусти, ребра трешшат.

– Только если пообещаешь, что сразу назад вернешься.

– А как же коровки? – уже жалобно взывал Ваньша.

– Ты думаешь, что, если сейчас начнешь ломиться в дверь к бабке Марье, твои коровки оживут? – осведомился я.

– Дык жалко же!

– И мне их жалко,– согласился я.– Вот ты убежал и не слыхал, что я остальным поведал. А сказал им так: «Вначале сам с ней обо всем поговорю и, если она виновна, ей-ей, лично подпалю проклятую. Но потом, после разговора».

– Так она тебе во всем и покаялась,– хмыкнул Ваньша, начиная понемногу успокаиваться.

– Если будет молчать, я из ее кожи своей саблей ремней настругаю, тогда небось заговорит,– зловеще пообещал я.– И рука не дрогнет, потому как...– я припомнил слова Осины и процитировал их почти дословно,– супротив обчества никогда не пойду, заступался за него и впредь заступаться стану. Понял ли?

– Так уж и настругаешь? – усомнился Ваньша.

– И рука не дрогнет,– сурово заверил я.– Не веришь? А хошь покажу?

– Как енто? – не понял он.

– А на тебе,– ехидно пояснил я.– Да не боись, ты же невиновен, потому я вот только с плеч пару коротких полос срежу и все.– И добавил: – Из чужой спины ремни стругать – одно удовольствие, у самого-то ничего не болит.

– Да ты че?! – возмутился Ваньша.– Как ета не верю?! Очень даже верю. Я и допрежь того тебе завсегда верил – вспомни-ка! И что ты завсегда за обчество – тоже верю. Эвон сколь добра для нас сотворил.

– Во всем веришь? – уточнил я.

– Да во всем, во всем. Пусти, а то дышать уж нечем!

– Ну тогда иди домой,– велел я, слезая с Меньшого.

Некоторое время я на всякий случай смотрел ему вслед и, лишь когда тот протопал чуть ли не полпути, пробормотав вполголоса: «Правильной дорогой идешь, товарищ. Так и чеши», взвалил на плечо мешок и двинулся к избушке.

Дверь ее была уже открыта, а в проеме стояла бабка Марья.

– Стало быть, ремни резать идешь,– прищурившись, негромко произнесла она.

– Ты, бабушка, слышала звон, да не поняла, где он,– возразил я.– Мною как сказано было – если молчать станешь. А зачем тебе молчать, коли мы лучше сядем рядком да поговорим ладком.– И уточнил: – Мне что, так и стоять тут с мешком? Вообще-то он тяжелый.

Старуха пододвинулась, освобождая проход, но, не утерпев, заметила:

– А коль молчать стану? Неужто за саблю ухватишься?

– Не-е,– благодушно ответил я.– Мне проще тебя защекотать. Небось боишься щекотки-то?

– Не боюсь,– хмуро ответила бабка Марья.

– Вот странно, а мне рассказывали, что ее все ведьмы боятся,– удивился я.– Получается, что ты не ведьма, а добрый человек, а раз так, тогда зачем мне из тебя ремни резать? Да и не умею я с этими ремнями, если честно признаться. Куда мешок-то ставить?