Соколиная охота - Павел Николаевич Девяшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оба уселись на крыльцо, вцепившись руками за противоположные края опустевшей кружки. Панкрат вывел их замешательства громким восклицанием:
– Эвося! Фрол с Емелей в ефто дело нипочем не поверят! То-то подивлю! Ай, да скоры вы дяденька! Паки сокол добычливый!
«Дяденьку» звали Ефимовым Тимофеем Никифоровичем и слыл он в здешних местах находником. Когда и откуда пришел никто не знал. Сказывали только, что был Ефимов человеком вольным.
По слухам, он жил наособицу, соорудив себе где-то в лесной глуши справную землянку. Ставил силки, промышлял пушного зверя, не переставая удивлять своим охотничьим искусством все окрестное мужичье. К помещику явился поклониться соболями, да уговорился об оброке.
Нескоро ждали его обратно, да только и двух дней не минуло, как Тимофей Никифорович сызнова пожаловал в усадьбу. Оно, конечно, не просто так – по делу.
Про то, какие именно «заботы» раз за разом находились у Ефимова в княжеском доме, почитай, одна Татьяна и ведала. А как тут не ведать, коль на второе уже свое появление Тимошенька ей в любви признался! Ну, то есть ничего подобного он, конечно, не говорил и вообще, преотлично обошелся без слов. Мужики до речей не Бог весть какие охотники. Особенно в таком деле, для них изрядно многотрудном. Хорошо, что существуют иные способы открыть перед полюбившимся человеком душу. Вручил ей в знак своего большого чувства громадный цветочный букет!
Сказать по правде, сей травяной гостинец у Ефимова вышел неказистый, что бабкин веник, однако видно было, собран не абы как, с разбором. Веник – не веник, а не было для Танюши на всем белом свете подарка дороже и желанней. Со временем девушка изготовила из засохших цветов волшебный оберег. На удачу.
Оберег ли тому виной или не оберег, да только скоро выпала Татьяне новая радость. Любимый дролечка поселился у барина навсегда.
Явившись однажды к хозяйскому дому, как водится, с утра пораньше, он, вопреки собственному обыкновению, не поспешил к объекту своего обожания, а отправился куда-то напрямик через аллею, к одному ему понятному месту. Татьяна, с нетерпением поджидавшая суженого в саду, кинулась было с объятиями, но он на нее даже не поглядел.
Девушка так и застыла, неловко раскинув руки, будто взгромоздила на плечи невидимое коромысло. Постояла-постояла, да шмыг за любимым словно мышка, или, как любил выражаться Семёныч, завидев у себя на кухне мелкого хвостатого проказника – «грызунок-с».
Диковинное поведение дролечки требовалось немедленно разъяснить. Просеменила за ним до самой бариновой «Колоссеи». Дальше Тимоша не пошел, остановился и принялся вертеть по сторонам головой. Ей ничего не оставалось, как схорониться за углом конюшни.
Долго ждать, впрочем, не пришлось, уже через мгновение что-то там зашуршало, зашаркало, никак шаги? Так и есть. Кто-то подошел, заговорили. Татьянка без труда различила бурмистров надтреснутый бас.
Сперва-то боязно было глазеть, стояла ни жива, ни мертва, напряженно вслушиваясь в каждый звук. Наконец, она набралась смелости и зыркнула одним глазком. Действительно, у самой «Колоссеи», важно подбоченившись, стоял Владимир Матвеевич и что-то втолковывал Ефимову. Тот нехотя откликался, упрямо задрав к небу нечесаную бороду.
По всему видать, разговор получался тягостный. Оба недовольно хмурились, морщили лбы. Голоса хриплые, угрюмые.
Доподлинно неизвестно до чего они там договорились, но в тот же день, ближе к вечеру, дролечка снова вернулся в усадьбу, на сей раз вместе с нехитрым скарбом, и поселился в ней насовсем. Она, конечно, после подступилась с расспросами.
Тимофей Никифорович ответил ей скупо, стараясь не смотреть в глаза:
– Так надо, Танюша! Так надо.
Ей-богу, лучший из мужчин!
Для проживания первостатейному, по разумению Татьяны, представителю мужского рода отвели старую баню, что в ста шагах от вечно покрытого гусиным пухом пруда – грязного водоема, с изрытыми домашней птицей берегами. Приставили помощником к кузнецу. Воду носить, меха раздувать. Взвалили на бедного, что потяжелей, не иначе приглядевшись к его бугристым рукам да удалой стати.
Благодарностью, оно конечно, не обижали. Положили рублевое жалование, да еще и потчевали так, как иной раз целую мужицкую артель. Молоко, каша, творог, сметана, сыр, хлеб, яйца, птица. Все самое свежее и вдосталь. За этим рьяно следил сам бурмистр. Грех жаловаться, что говорить!
И потянулись тогда счастливые денечки! Татьяна до того момента словно вовсе не жила и вдруг с души сошла какая-то корка. Все вокруг заиграло новыми красками. Каждую свободную от трудов минуту девушка стремилась провести рядом с любимым.
***
Вот и сегодня, надеясь до урочного часа повидаться с Тимошей, она наскоро собрала в окрестных лугах ярко-огненного, под стать зарождавшемуся дню, золотарника и пустилась с ним обратно на двор. Тут-то и столкнулась с нечаянной неприятностью. На веранде, где самовар, торчал, точно пугало в огороде, батюшка-бурмистр.
Горыныч уставился прямо на нее. Нехорошо глядел, тяжело. Неужели догадался про них с Ефимовым! Что теперь будет? Эх, сейчас бы юркнуть куда-нибудь, не мозолить глаза серьезному человеку, да слишком поздно, он уж и пальцем ее поманил.
– Танька, ты что ли? Ну-к, поди-ка, милая. Поди, не бойся.
– Здесь я, батюшка. Никак звали меня?
Опустив голову, девушка неверными шагами приблизилась к крылечку и замерла в тревожном ожидании. Управляющий какое-то время молча взирал на нее сверху вниз, опираясь на перила поросшей бурой шерстью рукой. Наконец, он заговорил, увесисто роняя каждое слово:
– Ты, девка, вот что, погоди к их сиятельству со своими глупостями-то соваться, ишь травы нарвала. После, будет еще время. А мне бы подмога твоя, ох, как сгодилась…
– Да как же, батюшка…
– Куды поперек моего, дура?! Еще не все сказал! – голос бурмистра угрожающе задрожал. Он явно пребывал в нервическом возбуждении. Татьяна испуганно заморгала, никогда прежде она его таким не видела.
– Говорю же, дело к тебе. Слыхала, может, вчера к ночи дохтур нового гостя привез? Их Иван Карлыч звать. Из самого Петербурга штаб-ротмистр. Хотя, оно тебе и не важно. Ты ентого офицера здесь карауль, они сейчас с мезонину спустятся. После сведи к «Колоссее». Да сразу во внутреннею проводи. Сама знаешь, где там что. Скажи, пускай меня дожидаются, а я покамест мужика твоего разыщу и проинструктирую. Все поняла, пичужка моя – красны перышки?
Так вот, оказывается, что это такое, когда говорят: «Сердце упало»! Татьянино сердечко и впрямь точно бы рухнуло вон из груди. В голове беспрестанно вертелось: «Знает! Он все про нас знает!». Но мысль была сырой и не четкой. Девушке мешали эмоции. И только когда Горыныч, хмыкнув что-то
