Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели - Карла Рэй

Считалось, что все старшие девочки должны стать членами Союза Детей Девы Марии. На блестящей голубой ленте мы носили сверкающий серебряный медальон с изображением Богоматери, а наше лицо обрамлял тонкий тюль, придавая нам ангельский вид. Девочки из Союза встречались после школы в часовне, чтобы послушать лекции о скромности и тех добродетелях, которые символизировала Богоматерь. Мы приходили к ее сине-белой статуе, стоявшей в садовом гроте. Руки ее были соединены, глаза подняты к небесам, а ноги будто отрывались от земли.

Восьмого декабря, в праздник непорочного зачатия, в два часа была прочитана в общем зале особая молитва того дня, предназначенная для наших зачатых в грехе душ: «Богородица, зачавшая без греха, молись за нас, просящих о помощи».

В тот праздничный день трамвай был переполнен пассажирами; к тому же был уже вечер, и люди возвращались с работы домой. В такое время невозможно было присесть или даже открыть книгу; мы просто висели на ремнях, стараясь не упасть. Если шел дождь, в вагоне стоял влажный запах офисов, опилок и масла, духов и талька, теплой одежды и мокрых плащей. Когда трамвай дергался, останавливаясь или трогаясь с места, и мы сталкивались друг с другом, никто не произносил ни слова. Некоторые люди в таких условиях умудрялись читать газету, придвигая ее ближе к носу и свернув так, чтобы не повредить ею глаз соседа, случайно прижавшись к нему.

В один из таких дней какой-то парень ухитрился просунуть мне руку в трусы. Я почувствовала его пальцы, но притворилась, что сплю и ничего на самом деле не происходит. Все вокруг также притворялись, что в трамвае не существует никого, кроме них. Я перешла на другой режим восприятия, застыв как статуя. Поскольку я не могла остановить парня, мозг автоматически отреагировал отрицанием, как давным-давно, когда по ночам ко мне приходил отец. Я не могла позволить себе осознать происходившее полностью и не имела возможности отодвинуться, а потому лучше всего было отрешиться.

Я так и не посмотрела на того, кто ко мне прижимался, но заметила, как он покидает трамвай, исполненный радости от своего успеха. В тот момент мной овладели стыд и сожаление, и я покраснела. Выйдя из трамвая, весь оставшийся недолгий путь до дома я пыталась стереть то, что случилось, из памяти.

Никакое изображение Богоматери на голубой ленточке не защищало меня от неготовности встретиться со своей сексуальностью, как и коричневое тряпичное изображение Богоматери горы Кармель, которое мы обязаны были носить под одеждой. Я уходила в монастырь по многим причинам, и одной из них была моя полнейшая неспособность воспринимать жизнь по– взрослому.

С САМОГО начала своего знакомства с монахинями я слышала, как они говорят о призвании, и боялась того, что это проклятие падет и на меня. Сестры казались холодными как лед. В Голландии они были жестокими и эгоистичными, в Австралии многие выглядели тщеславными и самоуверенными. Большинство из них не были настоящими, живыми людьми, и последнее, чего мне хотелось, так это стать одной из них. Даже в шесть лет я начинала дрожать от одного только вида монастырских стен. Дрожь вызывалась предчувствием, поскольку уже тогда я знала, что, несмотря на весь свой страх, однажды стану монахиней – это было неизбежно.

На тот случай, если мое стремление идти в монастырь ослабло после общения с Китом, монахини предприняли настойчивые и неуклюжие шаги, чтобы посеять во мне страх. Всех девушек, готовившихся покинуть школу, они потчевали историями о тех людях, кто отвернулся от своего религиозного призвания. Их жизнь, рассказывали нам, была наполнена страданиями, поскольку они лишили себя Божьей благодати. Результатом такого отказа явились несчастливые браки, мертворожденные дети, ужасные болезни и бесконечные неудачи. Тем не менее в душе у меня все переворачивалось, когда я видела мать с ребенком. Дети были не для меня, и в глубине души я испытывала невероятную печаль.

Внутреннее напряжение росло не по дням, а по часам, поскольку, несмотря на все мое отвращение, было ясно – мне никуда не деться, я должна буду стать монахиней. Это Божья воля, говорила я себе. Бог будет любить меня за такую жертву. Он благословит также и мою семью, как обещали монахини. Я не просто искала истину – я хотела, чтобы меня любили, и любили по-настоящему. Я была как тот молодой человек, что искал потерянный ключ. Он искал ночью, под фонарем, и, когда незнакомец подошел узнать, где именно он потерял ключ, тот указал в темноту. «Тогда почему ты ищешь ключ здесь, если потерял там?» – спросил незнакомец. «Потому, – убежденно ответил юноша, – что здесь светло».

Я делала лучшее, на что способна, и была готова на все, не желая лишиться надежды, что ключ может найтись. И при всем этом мой уход из мира был правильным выбором. Божественное каким-то образом расставляло все по своим местам, даже если я пыталась укрепить свою шаткую волю таким парадоксальным способом. Уход в монастырь был моей дорогой к свободе.

Примерно за месяц до этого события мать влетела в мою комнату, услышав доносившиеся изнутри громкие рыдания, и с ужасом увидела, как я в неистовстве рву свою одежду и истерически плачу. Между приступами истерики я объяснила, как ужасно чувствую себя из-за того, что ухожу в монастырь. Она слушала мои отчаянные крики: «Я не хочу идти в монастырь, но должна хотеть!» Мать жалела меня и пыталась успокоить, но что она могла сделать? Помимо объяснимой заинтересованности – мой уход был выгоден семье, – она, как и монахини, твердо была убеждена в «следовании воле Господа».

Она тихо помогла мне подготовиться: сшила простое черное платье, передник и короткую накидку, составлявшую часть одежды кандидаток. Мне понадобилась сетка, чтобы волосы не развевались и не рассыпались по плечам, фильдекосовые чулки, а также отвратительные старые черные ботинки на шнуровке, которые я носила в школе, но с новыми, приклеенными отцом подошвами. Обычное нижнее белье и белые ночные сорочки. Мы с матерью сшили несколько сорочек из белой фланели и несколько – из хлопчатобумажного полотна.

Перед тем как уйти в монастырь, я позволила себе лишь одно проявление индивидуализма, пришив большие красные пуговицы ко всем своим белым рубашкам.

Вторая часть

Первые неприятности

В ФЕВРАЛЕ 1957 года в Мельбурне стояла жара. Незнакомая в таком виде даже себе самой, в сопровождении гордых, улыбающихся родителей я шла, выпрямив плечи, мимо кипарисовой изгороди, что протянулась от дома до самого монастыря. Я подошла к задней двери обители, где меня встретила величественная улыбка матери-настоятельницы. Это был день чеширского кота: таких улыбок я раньше никогда не видела, а самая широкая улыбка была на лице у преподобной матери Винифред, чеширского кота во плоти, как я назвала ее про себя.