Инициалы Б. Б. - Бриджит Бордо

И мне захотелось уснуть совсем. В аптечке я нашла имменоктал. Для верности проглотила сразу пять таблеток; потом, наплакавшись и устав, еще несколько.

Потом зазвонил телефон. Услышала звонок — не знаю, во сне или наяву. Сняла трубку, но сама плакала и, что говорила трубка, не могла разобрать. Потом разобрала: «Это Жиль, Бриж! Ответь!» И я ответила, раз телефон заговорил человеческим голосом. Прижала трубку к уху и поведала ей, как страдаю и как устала. И поцеловала черную, мокрую от слез пластмассу. И услышала приказ, краткий, но безумно тревожный: «Бриж, встань и открой входную дверь».

Встать я была не способна. Я словно бы куда-то отлетала, далеко-далеко.

Из этого далека ватный крик опять велит открыть входную дверь. Я упала с кровати вместе с телефоном.

Словно под наркозом, я слышала: «Открой дверь, открой дверь, открой дверь», — и бессознательно поползла «открыть дверь». В ушах звенело: «Дверь! Дверь!» Врач, посланный Жильбером, нашел меня на коврике на пороге, в коме, но дверь была, слава Богу, открыта. Жильбер, который в тот момент находился в Марселе, позвонил знакомому доктору и просил его срочно приехать по адресу Поль-Думер, 71, 8-й этаж, налево.

Совершенно не помню никакого доктора, но благодаря ему могу сегодня рассказать эту историю. Он, как я потом узнала, сделал мне переливание крови, и 48 часов я лежала под капельницей.

Наутро, в полдевятого, пришел Ален и застал у меня врача. Тогда он немедленно вызвал маму, и вместо одиночества я получила массу внимания и нежности, но не в состоянии была осознать это. А меня ждали на студии.

А я была в полукоме.

Мама, зная, что пресса неотступно следит за мной и каждый мой шаг перетолковывает, осталась рядом. Она даже и не была уверена, смогу ли я выкарабкаться, и все плакала и не понимала, но рассудительности не утратила. Она позвонила главному продюсеру и сказала, что я отравилась несвежими устрицами, очень плохо себя чувствую, лежу в постели и на съемки прийти не могу.

Когда съемки прерывались из-за болезни актера, фильм объявлялся «убыточным», и убытки оплачивала страховая компания. Вот почему перед съемками актеры обязаны были пройти медосмотр у нанятого страховой компанией врача. У нас был постоянный — добрый доктор Гийома. Он и решал, здоров ли актер, готов ли к тяготам съемок или нет.

Если же актер заболевал, перед выплатой страховых денег Гийома приходил проверить, правильно ли его собрат по профессии поставил диагноз. Разумеется, покушения на самоубийство компанией не оплачивались, убытки нес продюсер.

Помню, мамин голос твердил: «Бишон, Гийома придет тебя осмотреть. Скажи, что отравилась несвежими устрицами, слышишь, деточка, несвежими устрицами».

В вене на руке была игла. Капельница свисала с лампы. В комнате темно. Мне казалось, что я наелась мятого картона. Язык не ворочался, мутило, в глазах двоилось. Меня беспрестанно били по щекам, поднимали мне веки и громко звали: «Брижит, Брижит, ты слышишь?»

Добрый доктор пришел на другой день и очень удивился, услыхав, что устрицы повергают молодую здоровую женщину в коматозное состояние. А вдобавок я, когда почувствовала, что мой любимый добрый доктор здесь, стала плакать и умолять его не пускать меня больше никогда на съемки, говоря, что устала морально и физически. В общем, он все понял, но он и сам меня любил, поэтому подтвердил отравление и прописал мне неделю отдыха.

48 часов спустя я еще была между жизнью и смертью, не различала, день ли, ночь, едва приходила в себя и снова и снова погружалась в черную бездну.

Мамочка, милая, клала мне на лоб мокрые полотенца, сильно сжимала мне руку, говорила, что любит меня, что никто на свете не стоит того, чтобы из-за него болеть и гробить здоровье.

Натерпелась она страху.

Я слушала ее рассеянно и думала, что, кроме нее, по-настоящему никто и не любит меня. Плевать всем на мою душу. Хорошо мне или плохо, лишь бы фильм закончила!

А умерла бы — катастрофа.

Финансовая.

В этот момент пришла Кристина Гуз-Реналь.

Она была потрясена. Она тоже любила меня! Я должна упорядочить свою жизнь! Найти стержень! Кристина расстроилась. А еще я должна подписать контракт на «Женщину и паяца». Он у нее все-таки с собой. Надо же наконец поставить точку!

Если не подпишу сегодня, дело рухнет, потому что все опять держится на моем имени! А потом, по словам Кристины, сниматься будет весело, как в фильме «Свет в лицо». Поедем на праздничное гулянье в Севилью, я развеюсь, натанцуюсь испанских танцев, а она возьмется за меня, потому что хочет, чтобы я была счастлива.

Убаюканная воркованьем, не в силах напрягать мозги и противостоять такому напору и воле, я подписала!

Хотела бы я сегодня посмотреть, что за каракули у меня на том контракте под строкой «сим подтверждаю»! Наверно, не подпись, а частокол мушиных лапок!

Наконец я могла спокойно заснуть.

Мамиными попечениями и звонками Жильбера я выздоровела. Впоследствии я узнала, что у них был долгий разговор обо мне. Оба беспокоились на предмет моих реакций, непредсказуемых и неадекватных!

Жильбер меня, конечно, любил, но прежде любил работу, успех и собственный образ. Однажды вечером он пришел ко мне с милейшим юношей, которого назначил мне в няни на случай своих отъездов.

Так я познакомилась с Полем Жанноли. Прозвала я его «Пиноккио» за длинный нос. Пиноккио был газетчиком, но прежде всего — Жильберовым другом. И никогда не злоупотреблял этой дружбой для газетных сенсаций. А потому благослови его, небо! В ту пору и лучшие друзья продали бы мать родную для скандальной статейки.

Моя работа на студии «Сен-Морис» возобновилась. По вечерам меня ждали и радостно встречали уже Ален, Клоун, Гуапа и Пиноккио. Весело, душевно, чудесно!

Если я слишком уставала, обедали дома все вместе. Ален готовил, а Пиноккио говорил о Жильбере, Жильбере, Жильбере!..

Рядом с Пиноккио я открыла для себя совершенно новую жизнь, удивительных людей, прелесть латиноамериканской музыки, кое-какие премьеры и сборища парижского бомонда, блестящего и безобразного.

А Гуапа толстела не по дням, а по часам.

Ах, так я буду бабушкой!

И уныло смотрела я на Клоуна, полагая, что от черного коккера и дворняжки потомство произойдет странное. А в общем, не все ли равно, ведь щенки — их, моих любимых собак.

Пиноккио уговорил меня пойти на премьеру в Лидо. Мне не хотелось, но он так трогательно просил и при этом так печально вытягивал нос, что я не устояла.

Пришлось наряжаться.

Во-первых, будут без конца снимать, во-вторых, хотела, чтобы Жиль ревновал и страдал, что не со мной. А еще чтобы как-то отстаивать себя: выходила на публику я редко, а надо было положить конец сплетням, слухам, клевете, домыслам всех этих «добрых людей», которые в глаза хвалят, а за глаза мешают с грязью. Отнять у них все зацепки!