Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Посылаю тебе три карточки. Если они до тебя дойдут, то пусть Осип тебе изложит, кто на них изображен. Одна из них – где мы верхами – совсем плоха: не взято расстояние и на один снимок налеплен другой. Но ты с твоими глазами, конечно, все рассмотришь и даже двух моих лошадей – Орла и Галю. В той папахе, в которой я снялся, я хожу редко: она слишком шикарна и неглубоко сидит на голове; чаще я бываю в белой – более скромной и емкой; обыкновенно за… [без окончания]

Дорогая и ненаглядная моя Женюрочка,

хотел подождать почтаря, а с ним и письма от тебя, да не утерпел и сел поговорить с тобою… С полудня пошел снег и идет по сие время (8 час[ов] веч[ера]); я только что возвратился с прогулки, весь белый от снега. Все хожу и думаю о тех текущих вопросах, которые я должен решить. Править полком дело несомненно трудное, особенно в военное время; к вопросам мирного порядка – нудным и глубоким, смешным и драматичным – война приклеивает вопросы боевые, всегда роковые, глубокие и серьезные, где все важно, все ответственно, все тревожит душу и совесть. Возьми одни офицерские награды. От меня исходит, напр[имер], представление офицера к Георгию; но ведь это факт, который отверху донизу изменяет будущий облик его жизни: предельный батальонный командир, до этого офицер, с Георгием станет минимум полковым командиром. Как нужно подумать над вопросом, чтобы не поднять недостойного и не обидеть товарищей. А награды нижних чинов, дающие счастливцу на всю жизнь от 12 рублей в год и более? А в его крестьянском обиходе разве это пустяк? А грустная необходимость отрешать от командования ротой (у меня был один случай) или батальоном во имя пользы дела? А выполнение права назначения полевого суда (правда, в исключительных и – не для военных – случаях)? А выполнение боевых задач, влекущих за собою смерти и ранения? И все это должно быть продумано и рассмотрено со всех сторон, в глубину и ширь, а есть ли на это время? В боевые моменты судьба пошлет для решения рокового вопроса какие-либо жалкие и нервные пять минут, когда ты и сам – решающий вопрос – будешь находиться под шрапнельным и ружейным огнем. Вот почему все выводы военных, сделанные в тиши кабинета, так часто не совпадают со впечатлениями и пониманием практиков войны. Бой был бы пустой задачей, если бы ее пришлось решать, сидя в уютном кабинете и располагая для решения неограниченным временем. Увы, ее решаешь под огнем и даются тебе минуты времени… более удобная обстановка является скорее исключением…

Вот, моя золотая женушка, ход мыслей, которые я принес сейчас со двора вместе с хлопьями снега на моей шинели… Говорят, что самые капризные мужья возвращаются с войны кроткими и терпеливыми, настолько война углубляет их психику и делает в их глазах мелким и пустым все то, что ранее волновало их, вызывая с их стороны досаду и капризы…

Хотя с опозданием, но мы читаем газеты, и Боже мой: как бедны темы г. газетчиков, как много они врут, как раздувают пустые факты и как странно идут мимо дел трогательных и поразительных… Виден человек, желающий заработать и натягивающий на картину войны свое дырявое, узкое, а часто и малодушное понимание. А сколько технического невежества? Конечно, военное дело есть дело специальное, но пишущему об нем надо познакомиться с азами. Сколько говорят о доведенной до нищеты Галиции, а что приводят кроме общих слов? Вот тебе несколько примеров. Между моим полком и противником лежит нейтральная деревня, куда спускаются то мои, то их разведчики: их – чтобы окончательно дограбить, что есть; мои – чтобы подобрать оружие и добыть языка (поймать пленных). Деревня разбита артиллерией, в избах окон нет, жители ее покинули: мужчины, чтобы не попасть в солдаты, женщины, чтобы избежать насилования со стороны мадьяров; дети постарше приплелись к нам пешком, малых принесли на руках… Остались в деревне старики и старухи, которые не могут перевалить через горы… Они остались одинокими в разрушенной деревне, плачут старческими слезами и ждут смерти… она не заставит себя ждать и придет в форме голода. Разведчики отдают свой хлеб, но ведь его мало. Что бы накрутил газетчик на тему о деревне со стариками!

Гуляю по полотну, по пригорку спускаются со стороны противника три детские фигуры: старшей 8–9 лет, мальчику 6–7, девочке не более 4… Старшие несут какие-то узлы. Это беглецы из соседней обстреливаемой деревни. Как они дошли до нас горами, снегами и лесами, одетые в какое-то рубище, с голыми ножонками… Это секрет их или хранителя их, Господа Бога…

Идет мимо меня и офицера мальчик лет 7–8, на плече какой-то мешок. «Откуда?» Называет место. «Где отец?» «Не знаю». «Мать?» «Умерла…» Далее он не выдерживает, прислоняет головку к офицеру и начинает беспомощно плакать. В мешке у него рядно и кусок пряжи… с этим материалом ребенок собирается бороться за существование.

У меня сейчас набралось до 60 человек беглецов (не считая тех, которые в одиночку или по двое, по трое кормятся около солдат), и я приказал их кормить: дают им хлеб и от битого скота головы и ноги…

Прибежала из обстреливаемой деревни баба и приволокла с собою (через горы и снега) одного грудного и одного двух-трех лет… Пока шла, мерзла и мучалась, дети изнемогли и умерли, сама дотащилась, как безумная… Рассказывает, что в страхе забыла в избе пятилетнего мальчика. Плачет. Эти два умерли, а оставшийся – тоже, конечно, умрет. Плачет и укоряет себя… укоряет, но что она, жалкая и запуганная, могла сделать? Ведь тащить-то пробовала, но, увы, дотащила два трупика! Сколько на этом разыграл бы газетчик.

Прости меня, моя драгоценная женушка, что я разошелся в описаниях тебе мрачных картин, но они проходят пред нами изо дня в день и оставляют невольный прослед. Их также надо отжить, как и все то, что идет пред глазами.

Теперь-то, наверное, Осип приехал, и у вас идут разговоры. Моя дорогая детка широко раскрыла глазки, хотела бы задать свои вопросы, да и боится нарушить ход плавного пересказа Осипа… может быть, он без перебиванья лучше все изложит.

Не забудь с ним прислать калоши, а еще лучше сейчас высылай одну пару, а затем с Осипом и другую. В калошах здесь большая нужда, особенно с наступлением слякоти. Жду ваших фотографий. Посылаю вам четыре своих, дойдут ли? Вышло неважно, но для ястребиных глазок моей женки будет как раз впору. Что-то сейчас делает моя троица, вероятно уже посапливает, исключая разве Генюшу, который, вероятно, всеми правдами и неправдами выклянчил себе полчасика лишних. Давай всех вас; крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Целуй папу с мамой.

Дорогая Женюра!