Сказки скандинавских писателей - Ганс Христиан Андерсен

— Пойдем, Ула, поохотимся на этих пожирателей лепешек, на эти бездонные бочки, набитые сказками, — сказал хозяин и начал гонять и пугать нас, как гоняют и пугают овец и кур.

Но мы уже совершенно не боялись, потому что на его лице не было ни единого признака бури.

А разнообразия ради мы охотно перебрались в угол, где стояла печь, в жилой горнице. С шумом и смехом ввалились мы туда. Когда мы успокоились, Ула-работник, сидевший на краю ящика с дровами, начал рассказывать всевозможные предания и истории родных здешних мест: об эльфах [43], которые танцуют вокруг костра, на мосту, о хозяине и хозяйке горной усадьбы Донос, о хозяине двора — ветте [44], убившем хульдру, о горной собаке, которая всегда лает: «вов, вов, вов». О том, как Маргрет Элсет спаслась бегством от тролля, и многие другие. Легко было заметить, что он сам, да и хозяин тоже, точь-в-точь как и мы, наслаждается этими рассказами, которые вызывают в памяти их обоих картины и воспоминания молодости. Это был, скорее, не рассказ для нас, а их беседа меж собой. Потому что иногда слово брал и хозяин, поправляя Улу или дополняя его. Но между делом не забывал и время от времени отправляться к угловому шкафчику, к своим лепешкам. И всякий раз, когда он возвращался, он чмокал от удовольствия, вытирал рот тыльной стороной руки и еще дружелюбней щурился повлажневшими глазами.

Он полагал, что история о Маргрет Элсет, которая спаслась бегством из горы, да так, что троллю не удалось попасть в неё раскаленным железным прутом, который он бросил ей вслед, была не очень достоверна.

— Да, я сам с ней там не был, это правда, — сказал работник, — но она много раз сказывала о том моей матушке, а я слышал всю эту историю от неё. Пусть хозяин говорит что хочет. Однако Симен — подмастерье портного, он-то был среди горного народца, я это точно знаю, потому как слышал про то из собственных его уст. Хозяин, может, его и не знал. А этот Симен приходился племянником, сыном сестры, старому Расмусу-портному, который объезжал усадьбы с целой свитой подмастерьев и был мастер портняжничать.

Да, этого Расмуса хозяин знал.

— Ну так вот, этот Расмус и все его подмастерья, — продолжал парень, — жили в усадьбе Котен, которая, как хозяину известно, находится в полумиле севернее церкви в уезде Воле. Они обшивали всех к Рождеству, они звякали ножницами, шили быстро, как вихрь, и болтали об иголках, о нитках и о портновских тяжелых утюгах. А Расмус иногда удивленно спрашивал, куда делся Симен, которого он послал за милю или около того отсюда за какими-то портновскими принадлежностями.

В конце концов Симен явился, но ничего не принес, и лицо его было белым, как мел.

— Ну, ты, должно быть, прошел огонь и медные трубы, — сказал Расмус. — Ты что, ходил за крестильной водой или вбивал в землю по дороге все расшатавшиеся камни, что тебя целый день не было? Ты, должно быть, полз сюда с трудом, как муха в кувшине с молоком! Где портновские принадлежности? Ты говоришь, у тебя ничего нет? Ну, давай выкладывай, что стряслось.

— Бог благослови вас, батюшка, не браните меня, — сказал Симен. — Потому как я, верно, побывал у горного народца.

Но Расмус-портной не верил больше таким россказням и сказал:

— Ну и ну, вот смех-то меня разбирает, как сказал один человек, когда его родную дочь приписали какому-то солдату.

И портной засмеялся так, что еще больше согнулся.

Но, когда Симен рассказал, как все случилось, Расмусу пришлось ему поверить; ведь то была чистая правда.

— Шел я по широкой дороге, — сказал Симен, — и думал, что прошел уже больше полпути, как вдруг все вокруг словно заколдовали. И показалось мне, будто я снова стою перед дверью в усадьбе Котен. Но как это произошло, я так и не мог понять. Все было как-то чудно, и, хотя ничего страшного не было, войти я побоялся. Но тут я услыхал, что в усадьбе портняжничают, и звякают ножницами, и поют песни, как мы всегда поем. И тогда я подумал, что сбился с дороги и снова очутился в усадьбе Котен. Когда же я вошел в дом, — продолжал Симен, — я не увидел ни единого ремесленника. Зато хозяйка усадьбы Котен вышла мне навстречу с серебряной кружкой и предложила выпить пива.

Это показалось мне странным, это уж точно, потому что я явственно слышал за дверью звяканье ножниц. Я понял, тут что-то не так, и, вылив пиво себе за спину, отдал хозяйке кружку. Вскоре кто-то вошел в чулан, так что мне удалось украдкой подсмотреть за дверь. Там, вокруг стола, сидела целая толпа женщин с длинными уродливыми коровьими хвостами, которые торчали у них из-под юбок. А у одной из женщин был на руках младенец.

Когда я немножко поглядел на них, — продолжал Симен, — я увидел, что одна из них — шустрая Анне Перс-Бротен, которую тролли подменили в день Святого Миккеля [45]. А у той, что прежде походила на хозяйку усадьбы Котен, тоже вдруг появился длинный коровий хвост. Тогда я счел, что мне лучше уйти, — сказал он, — взялся за дверь и поблагодарил.

— Да, мальчик мой, — сказала та, что поднесла ему серебряную кружку с пивом, — ты бы так просто не выбрался отсюда, если бы не это у тебя на пальце.

И она показала на серебряный перстень, который я получил в наследство от бабушки. Так что все кончилось ладно.

— Бог ты мой, если я стану вспоминать хорошенько все басни, которые слышал о подменышах, об уведенных в горы, о хульдрах, троллях и троллихах, о черте и его прабабке, — заметил хозяин, — нам и ночи на россказни не хватит. А если я расскажу еще то, что знаю я, вся мелюзга так испугается, что побоится идти вечером домой, — продолжал он, набивая трубку.

Но мы громко заявили, что никто из нас не боится; мы можем слушать разные истории, будь то даже про троллей о девяти головах, потому что нас была целая ватага, и огонь так ярко горел в печи, что освещал все до единого углы горницы.

Ну, раз так, он расскажет. Хмыкнув, хозяин закурил трубку, несколько раз затянулся и начал чуть неуверенно, подыскивая слова, рассказывать о подземных жителях, ненадолго прерывая свое повествование то для того, чтобы основа затянуться, то для