Я не умею прощать! - Наталья Берзина

А чуткие руки Петра все еще играли на бедрах. Наконец, просунув большие пальцы за резинку, муж ласкающим, несказанно нежным движением спустил их. Ирина нетерпеливо переступила, избавляясь от ненавистного в этот момент белья. Мозг уже взрывался сверкающим фейерверком, едва Ирина ощутила горячее дыхание мужа внизу живота. А когда его губы чуть взъерошили волосики, Ирина, не выдержав, прижала его голову к себе.

У нее не осталось сил, чтобы наслаждаться, не было их, чтобы терпеть. Порывисто она рвала с мужа шорты, едва не визжа от нестерпимого, испепеляющего желания.

Это настигло их одновременно, как сокрушительная лавина, как тот самый девятый вал, накрыв с головой, закрутив в тугие спирали. Позже они сидели обнявшись, еще до конца не пришедшие в себя, трогали, ласкали друг друга, словно извиняясь за свою страсть, за порывистость, за несдержанность.

– Петь, неужели у нас всегда будет так? – спросила Ирина, потершись носом о его шершавую щеку.

– Мне кажется, по-другому быть не должно, – растягивая слова в приятной истоме, ответил Петр.

– А как ты думаешь, Волошин полюбит Татьяну?

– Откуда мне знать? Может, и полюбит.

– Она хорошая женщина, только вот жизнь у нее не сложилась. Представляешь, она развелась с мужем, с которым прожила двадцать пять лет!

– Ира, многие разводятся, ну и что? Характерами не сошлись. Мало ли что?

– Нет, мне кажется, у нее все сложнее. Она до сих пор вроде бы любит его.

– А он? Тоже любит, но другую?

– Не знаю. Как я поняла, у нее с мужем были сложные отношения. Он о ней заботился, ухаживал, а потом разлюбил. Разве так может быть?

– Ты в смысле полюбил – разлюбил? Трудно сказать. Я вот тебя люблю, мне больше никто не нужен. Даже если ты разлюбишь меня, я все равно буду тебя любить. Я чувствую, что убью любого, кто покусится на тебя, и в то же время не смогу причинить тебе боль, ежели ты сама откажешься от меня. Если полюбишь другого и уйдешь к нему. Знаю, что обрекаю себя на пожизненные страдания, но не смогу тебя даже пальцем тронуть. Я идиот, да?

– Ты мой любимый сумасшедший! Как ты можешь говорить, что я тебя разлюблю! Я искала тебя слишком долго вовсе не для того, чтобы потерять. Пойми же ты наконец, лучше тебя нет никого на свете, я всю жизнь ждала такой любви. Теперь, когда мы вместе, нам ничего не страшно, мы преодолеем все трудности, все невзгоды, мы будем жить вечно. Столько, сколько будет существовать этот мир. Наша любовь сильнее самой смерти, даже когда нас не станет, мы все равно будем любить друг друга.

Немного успокоившись, Петр закурил. Дым тонкой струйкой уходил в незастекленное окно.

– Петь, ну как же быть с Волошиным? – снова спросила Ирина, застегивая сарафан.

– Скажи, что он тебе так дался? Или ты беспокоишься о Татьяне?

– Видишь ли, они такая замечательная пара, кажется, что они созданы друг для друга. Не знаю, каков был ее прежний муж, но Волошин ей идеально подходит. Ты бы поговорил с ним, может, стоит ему быть чуть посмелее – и все у них разрешится само собой?

– Ирка, не делай из меня сваху. Никогда этим не грешил.

– Так что же, мне самой с ним говорить?! – возмутилась Ирина.

– Знаешь, как говорят в армии? Инициатива наказуема… исполнением. Ты придумала – тебе и выполнять. Только меня, прошу, не вмешивай. Волошин мой друг.

– Уж не считаешь ли ты, что я ему зла желаю? – уже обиженно сказала Ирина.

– Нет, я считаю совершенно иначе! – Петр сделал какое-то неуловимое движение, и Ирина оказалась у него на коленях.

Руки мужа нетерпеливо рванули сарафан с плеч; больно прикусив губу, он с силой поцеловал ее, и потолок вновь закружился в радостном хороводе.

Татьяна гуляла в парке. Волошин, словно тень, следовал за ней. Он не шел даже рядом, а отставал от Тани на полшага. Что бы она ни делала, замедляла или ускоряла шаг, дистанция оставалась неизменной. Наконец, не выдержав, она спросила:

– Волошин, вы что, так и будете за мной таскаться?

– Да, вам может угрожать опасность, а я не хочу, чтобы с вами что-нибудь приключилось.

– Тогда возьмите меня под руку и идите по-человечески, а не словно собака на поводке!

Волошин тут же подхватил ее под руку и уже уверенней повел по тенистой аллее. Внезапное, совершенно новое, незнакомое чувство тревоги за эту хрупкую, беззащитную женщину овладело им. Ее нежная, до боли тонкая рука лежала в его широкой ладони. И единственная мысль теперь судорожно билась в его голове: защитить, не дать в обиду этот нежный цветок. Хотелось схватить ее в объятия и на руках унести от всех сложностей и опасностей этого несовершенного мира.

У Волошина даже перехватило дыхание от острого ощущения неизбежности. В эту минуту он понял, что связан с ней навсегда, что преодолеет любые препятствия, любые барьеры, чтобы только быть рядом с ней.

Таня едва сдерживала нервную дрожь. Так хотелось прижаться к нему! Почувствовать его твердые губы! Его нежные, требовательные руки на своем теле!

Не в силах что-то соображать, Волошин свернул в крохотный закуток между огромными деревьями и, уже не понимая, что делает, прижал к груди Татьяну, едва не отрывая ее от земли, потянулся к ее полуоткрытым губам.

Она не оттолкнула! Не стала сопротивляться! Сама, закрыв глаза, крепко обхватила руками шею и стала покрывать поцелуями его разгоряченное лицо. Словно подростки, они не видели ничего вокруг, не обращали ни на кого внимания, только сжимали друг друга в объятиях, не прекращая целоваться.

У Тани уже давно кружилась голова, она не могла справиться с рвущимися наружу чувствами. Она хотела, чтобы этот миг продолжался вечность. Никогда в жизни она еще не испытывала ничего подобного, словно у нее открылись глаза, и она, ранее незрячая, увидела весь многоцветный яркий мир. Ей вдруг стало нестерпимо больно оттого, что раньше она даже не представляла, как это замечательно – вот так просто отдаваться своим чувствам. Не бороться с ними, не убивать методично, а жить настоящей, красивой, сладостной жизнью. Она ощущала его руки, что скользили по ее телу, чувствовала его желание. И впервые в жизни не боролась с собой. Не пугалась того, что рано или поздно случится, наоборот, она хотела, чтобы это произошло, и видение разгневанной матери больше не стояло перед глазами. Ее рука сама собой начала скользить по напряженному телу Волошина, изучая, запоминая, учась чувствовать…

Волошин, собрав волю в кулак, отвел Танину руку. Он и так уже совершенно не мог сдерживаться, а после того, как Татьяна начала столь откровенно изучать его, последствия могли быть и вовсе непредсказуемыми. Его ласки становились все осторожнее, все сдержаннее, но успокоить ее так сразу не удавалось. Единственное, о чем сейчас мечтал Волошин, – это хоть как-то дожить до вечера. Теперь он только гладил русые волосы Татьяны и нежно шептал ей что-то, чтобы успокоить.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густые кроны, заметно сместились, только сейчас Волошин понял, что простояли они здесь не меньше часа.

– Танюша, милая, пойдем в пансионат! Скоро ужин, а вечером, если хочешь, сходим потанцуем. Идет?

– Идет, – шепнула Таня, покрепче цепляясь за руку Волошина.

Едва они поднялись на террасу, как навстречу, словно ветер, выскочила сияющая Женя и, заметив Волошина, неожиданно бросилась ему на шею.

– Волошин, я вас люблю! Вы не представляете, как все здорово! Я, наверное, скоро закончу диссертацию! – воскликнула она, крепко целуя Волошина в губы.

Таня остолбенела. Ужинала она мрачно. Она так и не услышала того, что говорила Женя Волошину. Потрясенная до глубины души увиденным, Таня заперлась у себя в номере. Встревоженный, Волошин несколько раз подходил к ее номеру, стучал, но Таня так и не открыла дверь.

Весь вечер Волошин просидел на террасе, потягивая вино, в надежде, что Таня все же выйдет из номера, но тщетно. Женя, расстроенная не меньше Волошина, ушла работать. Причиной столь бурного проявления чувств послужило сообщение, что ее предыдущую статью опубликовали сразу и в Германии, и в Англии.

Как бы то ни было, подавив в себе обиду, Таня согласилась отправиться с Волошиным на пляж. Пока они шли по лиману на катере, ветер, свистящий в снастях, не очень-то пугал ее, но на косе ощущение было совсем иным. Несмотря на удивительно теплую погоду, шторм бушевал вовсю. Устроив Татьяну среди песчаных дюн, Волошин, взобравшись на вершину, принимал полной грудью порывы плотного шквалистого ветра. Татьяна все еще дулась на него как мышь на крупу. Но он не чувствовал себя виноватым. Волошин все уже решил для себя. И теперь оставалось только собраться и сказать ей все, что он надумал. Но вот решимости ему в настоящий момент как раз и не хватало. Несколько раз он порывался спуститься к Татьяне и объясниться, но в самый последний момент останавливался. Понимая, что сейчас так ничего и не сможет сказать Татьяне, он сошел в ложбину, где она загорала, и, предупредив о том, что солнце сегодня слишком яркое, отправился, как он выразился, прогуляться.