Садовник (история одного маньяка) - Нина Бархат

Здесь все было по-старому: портьеры красного бархата, малочисленные (пока) посетители и широкие бильярдные столы, зеленое сукно которых притягивало взгляд, как красивая женщина на пороге спальни…

Не сегодня. Эд пришел сюда совсем не за этим.

Он повернулся к бару… и скривился - за стойкой незнакомый мужик средних лет полировал и без того безупречные бокалы. Наверное, по привычке.

Эд бросил ему почти с ненавистью:

- Один виски и стакан горячего молока. - Опять все придется объяснять…

Но бармен только слегка приподнял бровь и через несколько минут невозмутимо поставил заказанное на темную поверхность стойки.

С облегчением расплатившись, Эд направился к дальнему угловому столику, где так часто отдыхал между партиями и за которым вчера во сне ему составлял компанию скелет шарманщика.

Эд слышал, как по спине бегут мурашки - он усаживался на тот же стул и так же обнимал стаканы пальцами… Чтобы избавиться от прилипчивого ощущения дежавю, он закурил. И все равно помимо воли его глаза то и дело находили карлика в углу стойки… Но время шло, а скелет так и не двигался с места. Естественно.

Зал постепенно наполнялся. Среди входивших Эд не узнавал ни одного лица, и даже женщины были другие.

Цвета и запахи (смесь из духов и сигарет), резкие выкрики, каркающий смех, мельтешение фигур, хлопки забиваемых шаров, шаги вокруг - все вдруг смешалось в раздражающую какофонию.

Эд смотрел на этот ад и не мог понять, каким диким порывом его сюда забросило! Тем более - сегодня.

Он пил все больше. И все больше злился. На себя самого - за то, что так бездарно губит этот вечер. На дурацкий сон - за то, что притащил его в клуб. На свою судьбу, в которой нет ни капли смысла. Или жалости. В конце концов, на бармена, который подает недостаточно горячее молоко…

Злость и глухое отчаяние сплавились воедино. И, подстегиваемый чудовищной дозой алкоголя, Эд пустился гулять по залу.

Он ни с кем не заговаривал, но ему уступали дорогу с явной опаской.

И это реально бесило! Ведь окружающие насмехались над ним за спиной. Перешептывались, плели козни. И все без исключения были редкостными сволочами!

Эд обернулся и внимательно (чтобы не пропустить ни единой гнусной ухмылки) осмотрел зал, и тут его локоть ткнулся во что-то твердое.

Рядом с ним на барной стойке стояла шарманка, а скелет, печально поникнув головой, прикорнул на краю.

Некоторое время Эд не сводил с него глаз, уверенный, что и он в сговоре с остальными… Но нет, шарманщик единственный в этом зале понимал, каково сейчас Эду, и сочувствовал.

Эд с благодарностью пожал его костлявые пальцы. При этом ручка шарманки, которую держал карлик, мелодично звякнула, напомнив, что Эд так и не услышал ее игры.

Он решительно взялся за ручку и провернул на пол-оборота. Из недр шарманки посыпался хриплый стук. И все.

Бесчисленные взгляды сверлили спину. Вмиг Эд отчетливо осознал: если он немедленно не заставит эту престарелую суку сыграть, за его спиной грянет хохот. И тогда придется драться. Долго и отчаянно! Пока невыносимо не заболят выбитые костяшки на руках! Пока не подкосятся колени!…

И он рванул ручку изо всех сил.

Шарманка затряслась в предсмертной судороге, захрипела, выплевывая вековую пыль…

А потом из темных щелей дохнуло жаром, как из печки. Эд отпрянул и зажмурился, не желая сдаваться - крепче сжимая пальцы на горячем металле. Чувствуя, как в этом жаре выгорает весь сегодняшний хмель до конца. Понимая, что коснулся чего-то запредельного…

И тогда в темноте сквозь галдеж клуба прорезалась музыка.

Почти неразличимая вначале, она набирала силу с каждым поворотом ручки, бередила душу, подхватывала тонкие нити бытия, сплетая заново единственно верную картину… Подталкивая ступить за черту.

Было страшно узнать ее. И невозможно - не узнать.

Прямо в терпкое вино мелодии все тот же голос вливал слова:

Если можешь, беги, рассекая круги,

Только чувствуй себя обреченной…

Стоит солнцу взойти - вот и я,

Стану вмиг фиолетово-черным…

Эд остановил ручку.

Музыка смолкла через два-три такта - так брошенная ребенком заведенная игрушка еще пытается завершить свой последний оборот.

В воцарившейся нереальной тишине затрепетал нежными рыжеватыми отблесками женский смех. Ее смех.

- Ну вот… И я вся промокла…

Железная ручка, невыносимо горячая, почти раскаленная, оставалась в его руке. Он держался за нее - последнюю опору и никак не мог себя заставить ее отпустить.

А сердце срывалось!

Он видел краем глаза зеленое сукно столов, за которыми играли, и медный отблеск очков какого-то хмыря, сидящего у портьеры…

И видел блеск ее бокала, в котором черной кровью свернулся горячий шоколад. Видел ее саму! Опять.

Плавный очерк ноги в высоком ботинке и особый наклон головы. Ее чудесные светлые волосы, не потерявшие блеск даже под дождем. И порывистые руки, жившие своей собственной жизнью: теребившие ножку бокала, вгрызавшиеся в салфетку, гладившие воротник рубашки…

Наконец Эд сумел разлепить пальцы. Медленно и очень осторожно стал пробираться к своему месту, не поднимая глаз. Сел, вцепившись в край стола - почти его ломая. На автомате попытался выпить и едва не расплескал все содержимое стакана - руки жутко тряслись. Кое-как удалось закурить и тогда, прикрытый полупрозрачной занавесью дыма, он решился взглянуть на нее прямо.

Очень коротко. Боясь обжечься. Боясь опять ошибиться и понять, что впереди еще одна беспросветная ночь…

Но узнавание ударило наотмашь!

На сером холсте мира она была солнцем.

И он глубже надвинул очки, словно она тоже могла узнать за черными стеклами его глаза. Необычайно яркие и совершенно безумные от счастья!…

А в это время она приканчивала свой шоколад, облизывая ложку эротично до неприличия, и беззаботно болтала с барменом (отчего тот весь пенился и исходил слюной, заглядывая в вырез ее легкой блузы, тем самым вызывая у Эда приступы затаенного, едва контролируемого бешенства), покачивала ногой в ботинке в такт какой-то пошленькой мелодии, а длинные шнурки двигались в противовес, безмолвно возражая… Крошечная сумочка (что в такой может уместиться?) совершила грациозный пируэт, когда ее хозяйка доставала деньги.

И только в этот момент Эд понял с запозданием - она сейчас уйдет.

Ужас неопределенности завладел им. Он понятия не имел, что делать дальше!

На мгновение его пронзило острое желание не делать ничего - отпустить ее в теплую темень ночи. Пусть она просто уйдет! Может быть, тогда все завершится правильно? И он один сможет пережить боль, предназначенную для двоих?… А она, вернувшись домой, ляжет в постель и знать не будет о том, какую тьму оставила за спиной, и спокойно уснет, не тронутая холодными водами их общей судьбы?…