Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

В течение часа Наполеон придумал и продиктовал конституцию нового государства, — ею, правда, отменялось крепостное право, но земля была оставлена за помещиками. Польские мужики стали уходить из своего княжества. Восемь тысяч из них нанялось покорять испанцев, три с половиной тысячи переплыли океан и поступили на службу Северных штатов. Но вспыхнула война Австрии с Францией. Эрцгерцог Фердинанд с сорокатысячной армией вступил в Варшавское княжество, разбил поляков под Рашином и занял Варшаву. Польские легионы перекинулись в принадлежащие австрийцам польские области и подняли там восстание.

6 июля 1809 года победа Наполеона под Ваграмом решила исход войны. Если поляки надеялись, что вот теперь-то восставшие области обязательно получат независимость, то они опять обманулись. В Венском трактате часть Галиции была присоединена к Варшавскому княжеству, другая осталась за Австрией, третья — за Россией. В 1812 году Наполеон твердо обещал восстановление единого польского государства. Княжество выставило восемьдесят тысяч бойцов, командовать ими Наполеон поручил Понятовскому, племяннику последнего польского короля. При бегстве французской армии из России поляки бежали последними. В битве под Лейпцигом они сыграли в последний раз свою героическую роль: 16 октября помешали союзникам перейти Плессу, а 19-го прикрыли последнее отступление остатков наполеоновской армии.

На Венском конгрессе польское государство было опять расчленено между Пруссией и Австрией, и только часть Варшавского княжества восстановлена под названием Царства Польского. Польским королем стал русский царь. Отныне патриотам были оставлены два пути — либо уходить драться в чужие страны, за чужие свободы, либо из легионеров превращаться в политических агитаторов у себя дома.

В 1860 году Ярослав Домбровский бежал из русской ссылки и принял участие в походах Гарибальди. Он стал сзывать поляков в Италию. Но через три года тайком он вернулся в Польшу возглавить затевающееся восстание и в том же году снова бежал, теперь уже во Францию.

Благодаря старым традициям легии имя Домбровский (от Яна Генрика к Ярославу) было ответственно, как лозунг. Поляки стекались к нему в Париж. Они шли отовсюду. Они являлись турецкими, американскими гражданами, магометанами, язычниками, кочевниками, голубоглазыми креолами из Сан-Доминго, ковбоями из Америки. Один щеголял мавро-испанским именем Искандер-бея-да-ла-Вассера, другой являлся в тюрбане и турецком халате, рекомендуясь бывшим капитаном Маниковским, хотя теперь он носил другое имя и был старостой медников на Шайтан-базаре в Стамбуле. Шведские патриоты покидали корабли, вспомнив, что и у них есть неотомщенные дедовские обиды. Они оказывались потомками польских солдат Бернадотта.

И вот в руках Ярослава Домбровского было живое, теряющее свои рубежи восстание. И он думал, что в первый раз поляки будут теперь драться за свое настоящее дело.

Итак, что же? Быстрым ударом смять версальские войска, внести разложение в среду солдат, открыть им цели, преследуемые Коммуной, заслониться от возможного удара немцев на востоке и быстро создать новые революционные армии в провинции. Поручить Гарибальди объединить юг Франции.

Раскачиваясь туловищем, что помогало думать, он приходил к единственному выходу из положения — к системе крайней решительности. «Всякий раз, когда смелость сталкивается с робостью, — думал он, — смелость имеет все шансы на успех, ибо робость сама по себе есть уже потеря равновесия».

Адъютант вывел его из молчания.

— Из Совета Коммуны известия, — сказал он. — Завтра будет рассмотрен вопрос о назначении вас командующим.

— Вот как? Приятно.

— Не соглашайтесь. Против вас восстановлены очень многие. Вы новый человек. В наших французских делах…

— Декрет будет рассмотрен завтра? Вы правы, надо представиться. Нехорошо, если в Совете не знают командующего. Правда? Так предупредите, пожалуйста, Вермореля, что завтра мы сможем кое-чем похвалиться.

Спустившись наземь, он дал адъютанту свои ночные адреса — до полуночи совещание в капелле Фердинанда, от… полуночи до рассвета — железнодорожное, депо в Леваллуа. Утром он прислал в штаб новое расписание своего времени: до полудня объезд позиций вдоль Сены, в полдень — Аньерский мост, в три — у военного делегата, в пять — смотр батальонам на площади Этуаль, в семь — в штабе.

Но он опоздал против своего расписания и появился у дверей штаба в половине девятого. Брат его Теофиль стоял с батальоном, приготовленным в путь. Верморель беседовал с делегатами легионов.

Когда Шарль Равэ вошел в зал напротив штаба, Бэлла, его свояченица, рассказывала о настроениях среди художников.

— Послушайте только, какие удивительные слова говорит старик Курбэ.

Она прочла по записке:

«Наша задача поднять личность до ее человеческого достоинства… Самыми жестокими пруссаками, эксплоататорами бедных, оказались версальцы… Прощай, старый мир с его дипломатией! Художники должны сотрудничать в реконструкции морального строя путем искусства».

— Старик говорит, что все придется перевернуть вверх ногами, — сказала она.

— Раз мы ему доверяем, пусть вертит, — сказал из угла человек, одетый в военное.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Равэ Бэллу.

— Меня послала сюда секция искусств. Завтра учредительное собрание нашей федерации художников, — сказала она. — Это я в виде пропаганды. А ты?

— Катись отсюда домой, вот что. Какие тут тебе голоса?

Вошел, медленно озираясь по сторонам, Бигу.

— Равэ, ты как тут?

— Да вот ищу Левченко… Он должен быть где-то в этих краях!

— Попозже кое-что будет, останешься?

Следом за ним ввалилось несколько иностранцев, и среди них русский актер. Равэ подошел к нему.

— Оказывается, надо воевать серьезно, ты прав. Скажи, каково положение?

Иностранцы сняли с плеч военные сумки, уселись на них и вынули длинные изогнутые трубки с фарфоровыми чашечками.

— Ты объясни-ка, кто мы, чтобы не было беспорядка, — сказал один из них по-немецки.

Левченко сел рядом с ними, не отвечая.

— Положение не плохое, но и хорошим его назвать нельзя. Ваши офицеры — болваны, вот что особенно плохо. Среди них нет ни одного, кто бы ясно понимал, за что он дерется, — сказал он, обращаясь к Равэ.

— Положение очень сложно, не так ли? Чорт меня возьми, я верил в то, что нам не придется драться, потом я стал верить в то, что две-три драки решат все дело, но подожди… Небольшая кучка смелых, крепко организованных людей может не только захватить власть, но и при помощи решительной тактики удержать ее до тех пор, пока не подоспеет весь народ. Предприимчивость, мужество и…

— И время! — сказал Левченко. — Для одиночек нужно время. Произведение массы на скорость — вот в чем победы революций!

Дверь открылась, и оборванный ординарец крикнул обомлевшим голосом:

— Немцев! К генералу!

Левченко быстро поднялся.

— Равэ, мне некогда, я иду с ними.

— Подожди…

Они спустились в темноту улицы.

— Во что ты сам веришь? Ты, ты скажи-ка мне!

— Я? Я верю в социализм, Равэ, — сказал он торжественно. — Идея социализма для меня, как и для многих других, давно стала идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфой и омегой веры и знания. Все из нее, Равэ, для нее и в ней. Она — вопрос и решение вопроса. Ею я объясняю жизнь мою, твою и всех.

Домбровский стоял на каменном крыльце дома. Он резко поворачивался на каблуках из стороны в сторону.

— Вы готовы, друзья? — спросил он по-немецки.

— Генерал, можете быть покойны, — с грубоватой ласковостью ответил ему один из немцев.

— Ну, итак, желаю успеха. Помните, я завишу от вас.

Адъютант набросал пропуск, наскоро пересчитав отправляющихся. Равэ вошел в их число, не успев опомниться.

Они тронулись.

— Ею объясняешь ты жизнь мою, твою и всех, — сказал Равэ, театрально раскинув руки. — Пустая декларация из твоего цирка. Ты назови мне простые и серьезные вещи.

— Изволь. Когда ты говоришь о драке с Версалем, забудь, что она началась из-за привязанности Монмартра к своим пушкам, купленным на пожертвования. Это отголоски великих драк 48-го и 53-го годов. Тьер мог бы не трогать ваших пушек — и гражданская война все-таки началась бы. Для революции совершенно неважно, с какой мелочи все началось, если начинается правильно. Париж, как и вся Франция, ропщет на условия мира, мир тягостен для Франции, и Париж захотел сорвать сделку Тьера с Бисмарком, разорвать жульнический договор французских буржуа с прусскими помещиками, под шумок подготовляющими у вас возвращение монархии. Париж восстал как республиканец. В этом все дело.

Они шли ввосьмером вдоль заброшенного полотна дороги, вваливались в глухие переулки, пересекали проходные дворы, пока не наткнулись на две сибадины (линейки), запряженные каждая в три лошади.