Введение в изучение буддийской философии - Александр Пятигорский

8. Рассуждая об измененном сознании созерцателя, мы должны особо выделить одну чисто психологическую черту, отличающую созерцателя от не-созерцающего человека: созерцатель живет в особом временном режиме. Нормальный не-созерцающий человек живет в настоящем времени своего мышления, всегда направленного на немедленное будущее. Мышление же созерцателя, «вернувшегося» из созерцания, точнее, вышедшего из «момента настоящего» своего созерцания, всегда направлено на немедленное прошлое созерцания. Это мышление не знает мыслей о будущем. Так созерцатель, живущий совсем рядом с нами, в том же месте и времени, не живет в нашем настоящем и не делит с нами мыслей о будущем.

9. Теперь последнее философское замечание. Хотя созерцание в его «мгновенном настоящем» не подвержено карме и не производит кармическое действие, оно все же возникает в порядке Взаимообусловленного Возникновения. Но поскольку в дхьяне генерирование преобладает над спонтанным возникновением (положение, сыгравшее важнейшую роль в философии буддийского тантризма), постулат о Взаимообусловленном Возникновении фигурирует в дхьянических контекстах с оговорками и ограничениями.

10. Уже почти закончив рассуждение о дхьяне, я спрашиваю: «Так или не так?» И отвечаю: «Не так». В моем рассуждении нет меня самого как действующего липа (persona dramatis) рассказа о созерцании. Ведь рассуждая о дхьяне в терминах и формулировках моего философского подхода к ней, как к особой, теоретической когнитивной структуре, я в то же самое время веду себя (рассуждаю, объясняю, говорю, пишу) определенным образом — безусловно, по определению иным, чем образ поведения созерцателей или Буддхагхоши. Концепция образа поведения, общего для определенной группы людей и относительно стойкого в своих основных чертах на определенном отрезке исторического времени, появилась во второй половине XIX в. — начале XX в. и стала существенным элементом методологии таких дисциплин, как антропология и социальная психология. Сам такой обобщенный образ поведения получил название «этос», а метод стал называться «этологией» (оба термина были сначала введены немецким санскритологом Фридрихом Штенцлером, а потом переосмыслены в антропологии Брониславом Малиновским и Грегори Бейтсоном).

Разумеется, что, занимаясь буддийским созерцанием, я исхожу прежде всего из основных постулатов структуры «современного научного знания». Сколь бы критическим ни было мое отношение к этим постулатам, они во многом остаются определяющими мой этос, даже если степень их воздействия на него значительно меньшая, нежели степень воздействия постулатов дхьянической структуры знания на этос буддийских созерцателей. Итак, рефлексируя над своим этосом в его сравнении с этосом дхьяны, я нахожу этос дхьяны чужим и странным. Замечательно, что он и индийским современникам казался весьма странным, гораздо более странным, чем, скажем, этос джайнских аскетов-дигамбаров, несмотря на все крайности их аскетического поведения. Не говоря уже о том, что и в глазах буддистов-мирян homo meditator был в сравнении с монахом-аскетом чем-то совсем необычным (хотя нередко тот и другой совпадали в одной личности). Рискну сформулировать свое, пока гипотетическое, объяснение «странности» образа жизни и поведения буддийского созерцателя:

Как когнитивная (и в известном смысле теоретическая) структура сознания, дхьяна, ко времени возникновения раннего исторического буддизма, достигла значительной сложности. Сложности как в смысле большого количества составляющих ее элементов (а также понятий и терминов, обозначающих эти элементы), так и в смысле трудности выведения этих элементов из первичных постулатов буддизма или редукции их к последним. Уже в ранних дхьянических текстах четко отражается напряжение между когнитивной структурой дхьяны и ее выполнением в конкретных актах созерцания. Я думаю, что здесь одновременно стало возникать также и дополнительное напряжение между дхьяническим и не-дхьяническим поведением самого созерцателя. С течением времени всевозрастающая сложность когнитивных дхьянических структур (иногда доходящая до степени эпистемологического абсурда) заставляла искать пути к разрешению этого напряжения. Такими путями, видимо, являлись классическая Ваджраяна, весь так называемый «новый тантризм» в Тибете и, в конце концов, дзен-буддизм.

Никак не отрицая уникальность человеческого состояния, дхьяна ставит под сомнение абсолютность феномена человека во вселенной. Итак, человеческое состояние — релятивно дхьяне (как, впрочем, божественное, животное и всякое другое мыслимое состояние живого существа). Условия человеческого существования полностью нейтрализуются в дхьяне, превращаясь в частные случаи не-дхьянического существования.

Наконец, возможное, хотя и не обязательное, общефилософское заключение. В учении о дхьяне, в изложении Буддхагхоши и других комментаторов, мы переходим от ограниченного недуализма (типа «всё — это дхармы», «все дхармы умственны», или «всё — это проявления умственной энергии, кроме которой ничего нет») — к ограниченному дуализму двух сознаний, дхьянического и обыкновенного, и, соответственно, двух умопостигаемых планов существования или миров.

Семинар одиннадцатый

Текст XI. Анупада-Сутта[216]: разные состояния сознания[217], рассмтриваемые одно за другим в последовательности их возникновения в четырех дхьянах и пяти трансцендентальных сферах

0. Так я слышал. Однажды, когда Господь пребывал в Шравасте, в роще Джета, что в парке Анатхапиндады, вот что сказал он собравшимся вокруг него монахам: «Велика мудрость Шарипутры, о монахи. Широка его мудрость, чего она только не охватывает. Радостна его мудрость, о монахи. Полмесяца проникал[218] он в дхьянические состояния в одно за другим по мере того, как они пред ним возникали[219]. Итак, о монахи, Шарипутра, полностью отстранив себя от чувственных удовольствий и избавившись от не-благих дхарм, вошел в первую дхьяну[220]. Эта дхьяна сопровождается «приложением мысли», «поддержанием мысли», а также радостью и наслаждением, порожденными полным отстранением.

I. Таковы состояния сознания в первой дхьяне. Во-первых, те, что непосредственно предшествуют вхождению в нее, либо сопутствуют этому вхождению. Это: (1) приложение мысли, (2) поддержание мысли, (3) одноточечность мысли, (4) радость и (5) наслаждение — всего пять состояний сознания. Во-вторых, это пять агрегатов, скандх, индивидуального существования: (6) контакт (или осязание), (7) эмоции, (8) восприятие, (9) воление и (10) ум (или сознание)[221], которые остаются еще от времени до вхождения в первую дхьяну. В-третьих, это шесть состояний сознания, которые, сами по себе будучи благими дхармами, могут как возникать естественным образом, так и развиваться йогическим упражнением. Это: (11) рвение, (12) решительность, (13) энергичность, (14) памятование, (15) равность и (16) внимательность. Всего состояний сознания в первой дхьяне тогда будет шестнадцать. В эти состояния и впадал Шарипутра в одно за другим по мере их возникновения[222]. Знал он их возникающими, знал уже возникшими, знал исчезнувшими. Вот так понимал он эти состояния: «Не быв, начинают они становиться. Только став, исчезают». Сам же он в отношении к этим состояниям оставался равнодушным, отстраненным, непривязанным, независимым. Ибо ум его был свободен от пут. И вот еще как понимал Шарипутра эти состояния: «О, есть же еще одно избавление[223], что за пределами (всего) уже достигнутого[224]. Подтверждаю — есть».

II. Тогда, о монахи, он останавливает приложение и поддержание мысли ((1) и (2)) и пребывает во второй дхьяне. Состояния сознания в ней — это: (1) спокойная уверенность, (2) установленность ума[225], (3) одноточечность мысли (также (3) в первой дхьяне). В ней нет (1) и (2) первой дхьяны, но остаются ее (4) и (5) под теми же номерами. Опять же в ней есть те же пять скандх, а также состояния (11) — (16), фигурирующие под теми же номерами. И эти шестнадцать состояний второй дхьяны Шарипутра знал не возникшими, возникающими и исчезающими.

III. Потом, о монахи, Шарипутра приостанавливает радость и наслаждение ((4) и (5) в I и II) и пребывает в третьей дхьяне. В третьей дхьяне он упражняет обратное вспоминание[226] (I—II, (15)) и все ясно осознает (III, (17))[227]. Но он еще способен чувствовать телесное удовольствие (I—II, (5)). Остальные же состояния в третьей дхьяне будут такими же как и в первой и второй. И так далее...

IV.  Теперь, о монахи, Шарипутра, покинувший удовольствие, равно как и страдание, оставивший позади себя радость и горе, веселье и грусть, входит в четвертую дхьяну. В ней нет ни страдания, ни удовольствия. В ней есть чистота обратного вспоминания (IV, (18)), порожденная полной невозмутимостью. Другие состояния в четвертой дхьяне — это равность (I — III, (15)), чувство ни страдания, ни удовольствия, ни приятного, ни неприятного (IV, (19)) и полная беззаботность ума (IV, (20))[228]. Остальные же состояния сознания здесь будут, как в первых трех, и так далее...