Девица с выкрутасами - Иоанна Хмелевская

— Оговор, — быстро подсказал прокурор.

— Ага, оговор.

— Но обвиняемый изложил всё в письменном виде. Так как?

— Никак. В смысле… он того… со зла.

— А злился на что?

— Да я… я не соглашалась говорить, что Руцкая… того… сама на него вешалась.

— А вешалась?

Боязнь за себя у Зажицкой вдруг отошла на второй план, а на первый вырвалась мстительная обида.

— Не вешалась! Она с парнями не путалась. Это он упёрся, что раз такая святая, то он её должен… Напоили её.

Климчак на своём месте беспокойно заёрзал, а на его лице появились сначала удивление, потом гнев, а под конец — благородное возмущение, достигнутое с изрядным трудом.

Судья казался явно смущённым и неуверенным.

— А не было там с Гоноратой, когда те письма писали, какого разговора, что сговорились?

— Кто? — спросила совершенно сбитая с панталыку Зажицкая.

По судье было видно, что он понятия не имеет, кто с кем и в какую сторону. Дезориентированный старикан покопался в бумагах, посопел и буркнул что-то в прокурорскую сторону. Кайтусь только того и ждал.

— А вы не заметили, что Гонората с Павловской специально постарались подпоить Руцкую? Они ничего такого не говорили?

— Нет, Павловской не было.

— А кто был?

— Карчевская, — ответила свидетельница после продолжительного молчания и сквозь зубы.

— Карчевская говорила что-нибудь?

— Говорила, что Климчак сам ей сказал, что Руцкая за ним бегает, но я не верю. А вот Гонората…

— Да? Что Гонората?

— Это уже потом, когда Карчевская ушла.

— И что же сказала Гонората?

Зажицкая с трудом выдавливала из себя слова:

— Что очень он на неё запал и просил, чтобы чуток её разогрели, а то ему некогда.

— Что ему некогда?

— Ну, в смысле обхаживать её. Они хотят дом достроить, он целыми днями вкалывает. Отец заставляет.

— Значит, они должны были её напоить, чтобы не сопротивлялась?

— Ну да. Только она… он ей тоже нравился.

Стасиным увлечением Кайтусь пренебрёг.

— И они с самого начала планировали вывезти её на дачу?

— Ну… да… думали… где бы так…

— И выдумали собаку с капустой, — горько пошутил защитник, что Кайтусь тоже проигнорировал.

Ассоциация капусты с собакой, видать, окончательно добила судью, и он, резко прервав слушания, рявкнул, что судебные прения состоятся завтра в девять утра, а сейчас в процессе объявляется перерыв. Никто не выразил неудовольствия, ибо день клонился к вечеру, а эмоций все получили предостаточно.

Патриция решила в Варшаву не возвращаться.

Приглашение пани Ванды было действительно, а поболтать с ней следовало серьёзно, основательно и по душам. Кроме того, не мешало выцарапать глаза вконец изовравшемуся Кайтусю, а имелись все шансы, что он появится в доме гостеприимной прокурорши. Как и господин адвокат. Но поскольку сторонам предстоит основательно подготовиться к завтрашнему переливанию из пустого в порожнее, оба должны прийти позже. Хотя с таким же успехом могли бы на прениях вообще ничего не говорить или продекламировать монолог Гамлета. Эффект получился бы ровно тот же.

Покидая зал в достаточно большой компании участников эпохального процесса, Патриция вдруг сообразила, что приехала она сюда вовсе не для борьбы с Кайтусем, а для выяснения, имело ли место изнасилование? И до сих пор не разузнала никаких подробностей о всех заинтересованных лицах, даже не взглянула ни на кого вне зала суда. Напоролась, правда, на инструктаж Кайтуся, но вместо того, чтобы хорошенько подслушать, почувствовала, видите ли, отвращение и гордо удалилась. Совершенно непростительное поведение для профессионального журналиста!

Публика не спеша спускалась по неудобной лестнице. Перед Патрицией шли Стася с Мельницкой. Подруга выговаривала потерпевшей:

— …надо было сначала со мной! Что ж ты сразу к этой скандалистке помчалась, зачем тебе такая огласка!

— Откуда мне было знать, что она такой шум поднимет, а она его знала лучше всех… Ну, и уговорила меня… И вовсе я не хотела, чтобы так вышло…

— Ты хотела полюбовно?

— Ясное дело!

— Теперь уже, наверное, поздно…

За собой Патриция слышала Гонорату и Павловскую. Судя по разговору, горе-заговорщицы тоже были недовольны:

— Отец разозлится, если Лёлика снова посадят, — огорчалась Гонората. — Сколько ещё отделки, а Лёлик хорошо работал, быстро шло. Теперь придётся рабочих нанимать.

— Ерунду городят, а не знают, что она сама хотела, — сердито критиковала ход слушаний Павловская. — Всё Лёлик да Лёлик, только о нём и болтала.

— Пьяная была.

— Что у трезвого на уме…

— Одно утешение, может, Элька не выдержит. Если отец её выгонит…

Патриция пропустила подруг вперёд, а за спиной теперь слышала обмен мнениями старшего поколения. Одни бабы, она попыталась распознать голоса, но получалось плохо, удалось определить только мамашу.

— …завсегда никому ни словечка, а теперича стыда не оберёшься…

— Да какой там стыд, ты что, Ганя, на весь город дивчина прославилась!

— Это всё Ядька растрепала, не иначе из ревности, ведь Стася сама из себя… Да ни в жизнь…

— А как она так не знала, что в нутре у неё не того… И только дохтур растолковал?

— Да кому ж было знать-то? А честная девушка за здорово живёшь по докторам не шастает. И вообще, оно такое бывает…

— Ой! Чуть не забыла! Мудракова сказывала, что завтра оковалок должны выбросить и ещё печёнку, да только немного. Надо, выходит, пораньше…

Спускаться медленнее Патриция уже не могла, и так останавливалась, почитай, на каждой ступеньке, прикидываясь хромой. Её обогнали ещё три человека.

— …свинья он паршивая, что тут скажешь! Мало ему было обычных потаскух, что сами набиваются, так ещё и ссильничал…

— …молодец деваха, своего не упустит…

И напоследок кто-то злобно прошипел сверху:

— Проваливай, шалава!

Лестница кончилась. Мимо Патриции прошмыгнула в слезах разъярённая Карчевская. Внизу, уже стоя в холле, журналистка оглянулась и с изумлением увидела последнюю пару, спускавшуюся по лестнице. «Греческий профиль» с Зажицкой.

Ни минуты не раздумывая, она направилась к той самой двери, за которой «греческий профиль» подслушивал Кайтуся и Стасю. Постояла, подождав, пока эта исключительно неподходящая друг другу пара вышла на улицу, а затем последовала за ними. Эти двое свернули налево и шли как-то очень странно: не понять было, вместе они или порознь?

Любопытство взяло верх. Патриция, стараясь не цокать каблуками, пошла следом и собственными глазами видела, как «греческий профиль» садится в итальянский «фиат», открывает пассажирскую дверцу и вежливо поджидает столь часто меняющую свои настроения любовницу обвиняемого.

Как написали бы в старинном романе, пелена спала с её глаз, и журналистка, немало времени посвятившая судебному репортажу, стала понимать, какие заоблачные сферы затрагивает этот провинциальный процесс.

Домработница пани Ванды запекла мясо с черносливом. Божественный запах привлёк даже хозяина дома, но главной задачей этого фантастического блюда было успокоить разбушевавшиеся страсти. С чем оно в основном и справилось. Во всяком случае, господин адвокат, подобрев после еды, предпочёл со стороны наблюдать, как Патриция с Кайтусем выклёвывают друг другу глаза. Пани Ванда с удовольствием подливала масла в огонь:

— Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь. Пани Патриция, что вы на это ответите?

— Пытался однажды один субъект позабавиться со мной в лесу… — начала Патриция весьма раздражённо.

— Только однажды? — недоверчиво переспросил Кайтусь.

— Этот только один раз. Другие предпринимали попытки неоднократно и при разных обстоятельствах. Этот, что в лесу, подходит по параметрам, не дохляк, но и не Кинг-Конг. Нормального телосложения. Я на его чувства не ответила, и достаточно было чуть-чуть поднапрячься и самую малость его толкнуть, ну чтобы уж совсем точно удалиться в заданном направлении.

— Каком? — поинтересовался адвокат.

— К шоссе. Там его машина стояла. Несостоявшийся насильник последовал за мной, правда, не так быстро, но протеста не выразил.

— Боялся, что ты ему машину поцарапаешь, — выразил предположение Кайтусь.

Патриция бросила на него презрительный взгляд.

— Уходим от темы, не так ли? Во-первых, она и так была поцарапана, а во-вторых, Стася — девчонка крепкая, а Климчак — отнюдь не гигант. Может, он жилистый и руки имеет крепкие, но врежь она ему хорошенько пару раз, могла бы преспокойно удалиться в целости и сохранности.

— А вдруг она растерялась и не знала, куда идти? Здесь собака, там капуста, а ещё дальше — запертая калитка…

— Собаку, по её словам, не видела, а калитку даже не проверяла. Не дай бог, оказалась бы та открытой, и что тогда?