Попаданец в себя, 1963 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

Все, эту книжку я приватизирую. Интересно, существует ли в этом времени термин «приватизирую»? Благо, в библиотеку я зашел с сумкой через плечо, где все мое имущество. В этом времени принятой путешествовать с чемоданом, так как в магазинах нет нужных мелочей, да и замучаешься в каждой командировке покупать новое. По улицам ходят с пузатыми портфелями и с балетками (такими маленькими чемоданчиками). А я добыл спортивную сумку через плечо и рассекаю с ней. В неё и сую Элиота на английском. Его даже в Иркутской библиотеке нет, только журнальные публикации.

Ухожу, перемещаюсь на скамейку напротив театра, достаю томик, читаю в послесловии:

«В Гарварде Элиот бездельничал весь первый курс и даже был переведен на испытательный срок в связи с неуспеваемостью. Он всерьез начал учиться, лишь когда дело дошло до древней и современной философии и языков. – Как интересно, такого не пишут в наших переводах и в 2020 году. – Элиот был грациозным танцором и отличным моряком, но стеснялся своих огромных ушей и врожденной грыжи, из-за которой носил бандаж. Он спрашивал себя в «Пепельной среде» (1930): «Зачем расправлять орлу одряхлевшие крылья?» (В то время ему было 40 лет).

Очень интересно, только это бесполезные знания для настоящего времени. А вот о том, которое помню из-за ироничного мотива:

«…стихотворение, которое читается всеми как выражение антисемитского презрения, «Бурбанк с «Бедекером», Бляйштейен с сигарой», это отповедь Элиота своей собственной фарисейской фантазии, что образованный WASP[3] ближе к богу, чем карикатурный образ еврея. Курящий сигару Бляйштейн ничто иное как скопление частей тела и культур: «На четвереньках, обезьяной/Аж из Чикаго он приполз/Еврей-купец венецианный». Но Бурбанк – автопортрет Элиота – ничем не лучше: все свои культурные познания он черпает из путеводителя «Бедекер» (в своем «Бедекере» Элиот писал заметки); он проявляет сексуальное бессилие («Бурбанк отнюдь не Геркулес»), когда его соблазняет Дева Роскошь (образ Вивьен) с ее «перстами, закованными в перстни»; он низводится до пассивной эстетической ностальгии о «мире в руинах».

Да уж, я просто испытываю интеллектуальный оргазм, читая все это. Как хорошо, что я знаю английский и другие языки.

Подсела девушка. Независимо, на другом конце скамейки. Молодой я встрепенулся – пригласить в театр… Старый я охолодил – на фига, подхватишь еще какую пакость, в это время лечение в вендиспансере затруднительно.

Встал, услышав недовольный фырк девчонки, пошел в театр. Фойе с клоуном, много детей. Спектакль разочаровал. Сю-сю, нелепые имитации выстрелов за сценой (по барабану они там стучат, что ли!), замороженные под аляповатым гримом лица актеров. Грудастые девушки, играющие воинов. Крикливые голоса этих актерш. (Не актрис – актерок).

Буффонада, пародия на спектакль.

Встал, ушел. Побрел опять к набережной, Амуром восхищаться. По дороге встретил уникальный магазин: «Минеральные воды», в котором обнаружилось несметное количество минералки. И в бутылках и в алюминиевых бочонках. Липецкая (железистая), Солуки, Боржоми, Нарзан и Ессентуки, а также Обуховская – № 11, 13, 14. Неизвестные мне марки: Шмаковка № 1, Монастырская, Карачинская, Хан-Куль, Тагарская, Терсинка, Полюстровская… Офигеть можно!

Я и офигел и перепробовал некоторые. Надутый до нельзя, гусиным шагом, чтоб не расплескать, поплелся дальше.

Я всегда любил Дальний Восток. От Владика (Владивостока), через совхоз Полины-Осипенко (знаменитой летчицы), через поселок Березовый (где в самом деле полно берез и где я работал фотографом в КБО), через отвратительный Спасск-Дальний (отвратительный из-за цементного завода), через таежную деревню Сидатун, где у староверов была ядреная бражка на меду.

Четыре брата, кряжистые староверы, промышляющие охотой и отловом диких животных для зоопарков, были мне знакомы. Помню, как гостил в их рубленной навечно избе, где мне, как чужому, поставили отдельную посуду, чтоб не “загрязнил”, но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти “тазики”, из которых они, люди лесные, едят. За стол село семь чело век: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка. Дочь подавала на стол. Все мужчины казались одного возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с короткими – шкиперскими – борода ми, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На первое была густая похлебка из сохатины. Bce кроме меня, ели прямо из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку ладонь, чтоб не капнуть на блиставший белизной дерева стол. Кто-то из братьев по торопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.

Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным амуром и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной, бескостной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.

– Хозяин подранка встретил, – сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт летом, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают из берлоги.)

Дед добавил:

– Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.

“А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят”,-с завистью подумал я.

Вместе с рыбой был подан и ушат браги. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, медовую жидкость. Это единственный крепкий напиток, который они себе позволяют. Курево в их среде считается грехом, как и употребление алкоголя. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. Для них это просто стимулятор, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку. Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора “Беларусь”. Я пытался отказаться, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: амур, лук с яйцом и укропом, сима (одна из самых нежных разновидностей красной рыбы, кета или горбуша по сравнению с ней, как пескарь по сравнению со стерлядью), снова лук, но уже с картошкой и капустой.

Подчистили и эти блюда. Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили. “Яишню будете? – спросила хозяйка. – С кабанятиной можно ee?” Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.

– Жарко сегодня, – сказал он.

К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья лимонника – удивительного по вкусу (настоящий лимон) и стимулирующему действию растения. Десяток ягодок лимонника на прочь снимают усталость, позволяют идти по тайге сутками без отдыха.

Я недаром сделал это солидное отступление от темы. Мало осталось таких поселков на русской земле, где сохранился истинно русский уклад жизни, здоровый физически и нравственно. И поддерживает их вера в Бога, несколько суровая, в отличие, напри мер, от более демократичных в религиозных требованиях баптистов, но святая в своей непогрешимой “правильности” жизни, стойкости. В этих селах все берут от природы, в магазинах покупается соль, охотничьи при пасы, иголки… Даже одежда у них домотканая. То есть, от цивилизации они берут необходимое, разумное и невредное. Может показаться перегибом, что электричеством они не пользуются, хотя столбы подходит к деревне. Но их здоровье – их правота. Кто его знает, какими хворями награждает нас движение электронов по проводам, как учит физика (или неизвестно, что там бегает, как считают сами физики).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})