Я никому ничего не должна - Маша Трауб

Я не понимала, что делать со своей головой, со всей обрушившейся на меня правдой. Не понимала, как после этого вообще буду разговаривать с Андреем. Смогу ли я промолчать и не сказать все, что я теперь о нем думала? Я почувствовала то, что чувствовала мама, когда изнемогала от ненависти к Жене Соловьеву. Андрея я начала ненавидеть с той же слепой силой, с которой раньше любила. Больше ничего не чувствовала. Все остальные эмоции стерлись.

Остаток лета я провела в забытьи. Даже маме с папой на кладбище я побоялась рассказать об Андрее. Мне было стыдно повторять это, пусть и мысленно. Маме хватило одного взгляда, чтобы все про него понять. Он ей не нравился, я это видела.

Я шла в школу на деревянных ногах с одной целью – написать заявление об увольнении, как и советовала Нелли Альбертовна. Бежать бегом от Анаконды, Андрея. Чтобы даже воздухом одним с ними не дышать! Зашла в учительскую, где было непривычно шумно. И очнулась только минут через десять, когда в учительской зазвенел голос Нелли Альбертовны. Ее как будто подменили – в новом белом костюме и со свежими накрученными кудельками по всей голове. От ее вечной забитости не осталось и следа. Завуч выглядела как хозяйка.

– Здравствуйте, Александра Ивановна, – поздоровалась она со мной, – как отдохнули, как провели лето?

– Спасибо, хорошо, – ответила я.

– К работе готовы, надеюсь? Про наши перемены уже знаете?

– Если честно, нет.

В учительской смолк гул голосов.

– Здрасте, простите, извините, доброе утро, – вошел в учительскую физик Яков Матвеевич.

Я отметила, что у него новый портфель и он тоже какой-то другой. Мне хотелось закричать: «Что случилось-то?» – но я молчала и хлопала глазами.

– А где Аделаида Степановна? – спросила я тихо у учительницы начальных классов.

Она выпучила на меня глаза и не ответила.

«Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит?» – опять закричала я мысленно. Я так привыкла говорить про себя, что уже этого не замечала.

– Как вы все, наверное, в курсе, – начала говорить Нелли Альбертовна, – Аделаида Степановна у нас больше не работает. Директором назначили меня.

В учительской раздались аплодисменты.

– Якова Матвеевича, который трудится у нас теперь на полной ставке, вам представлять не надо, – завуч, теперь директор, улыбалась широко и раскованно.

Яков Матвеевич уверенно зашуршал бумажками и вопреки обыкновению не извинился.

Мне перестало хватать воздуха. Было ужасно душно. Я держалась из последних сил, чтобы не упасть. Чего еще я не знаю? Что вообще тут случилось? Почему я узнаю все последняя?

Эту историю я тоже собирала по крупинкам, по обрывкам сплетен.

У Аделаиды Степановны в РОНО была одна, так сказать, недоброжелательница. Дама с положением, связями и рычагами управления. Евгения Павловна. Аделаиду она ненавидела. Это чувство было взаимным. Нелли Альбертовна говорила, что они не могли терпеть друг друга еще с института – были однокурсницами и даже подругами. Дружили крепко до четвертого курса. Все время вместе. Никаких тайн. Аделаида знала, что у подруги случился роман с преподавателем истории КПСС. И вроде бы любовь была сумасшедшая, как затмение. Одно мешало – преподаватель был много старше, женат и даже имел ребенка-подростка. Так что о разводе речь не шла, поскольку ребенок-подросток входил в переходный возраст – и так не знаешь, чего ждать, а еще развод. Нет, нет и нет. Женька мучилась и плакала на плече у Аделаиды. Та успокаивала. Вплоть до экзамена по истории КПСС, который не сдала. Преподаватель-любовник поставил двойку и отправил на переэкзаменовку. И дело тут было не только в знаниях, точнее, в их отсутствии – Аделаида не готовилась, – но и в том, что преподаватель прямо нутром не переваривал близкую подружку своей любимой Женечки. И двойку поставил с удовольствием.

Аделаида рассказала все Женьке, но та – дура влюбленная – не встала на ее сторону и посоветовала засесть за учебники. Аделаида удивилась, но виду не подала и пошла другим путем – поймала преподавателя в коридоре и тихо сказала, что «она все знает и будет только хуже, если…». Преподаватель отмахнулся от Аделаиды, обозвал ее мелкой шантажисткой и тоже посоветовал засесть за учебники. Ему тогда было не до того – сын-подросток был пойман с сигаретами, а еще вскрылись систематические прогулы школы.

Сложно сказать, почему Аделаида не засела за учебники и не сдала историю повторно. Сыграла обида или зависть к подруге? К ее личной, пусть такой, но все же личной, жизни. Или то, что преподаватель обещал Жене практику в хорошем месте и помощь в трудоустройстве? Или Аделаида решила отомстить? Никто не знает. Не поняла этого и Женя.

Аделаида пошла в деканат и заверила у секретаря письмо на имя декана, в котором объясняла, что преподаватель истории КПСС никак не в состоянии принимать и оценивать ответы студентов, поскольку занят отношениями со своей студенткой. Далее – имя и фамилия. Копию письма Аделаида отдала в комсомольскую организацию института, еще одну копию – ректору.

Евгению вызвали на собрание комсомольской организации и потребовали публично признать факт отношений. Евгения молчала, как Зоя Космодемьянская. Комсорг требовал крови, покаяния и грозил исключением из института. Женя не выдержала и заплакала. Видимо, это сочли чистосердечным раскаянием и ограничились лекцией о морально-нравственном поведении студентки вуза.

А преподавателя вызвали на заседание парткома факультета, где тоже собирались пожурить и историю замять. Никто не ожидал, что у него, сорокалетнего мужчины, случится инфаркт прямо на заседании. Еле успели вызвать «Скорую».

Больше Аделаида ни преподавателя, ни подругу не видела. Первый уволился по состоянию здоровья и гулял по тропинкам подмосковного пансионата под ручку с женой, а Женя перевелась в другой институт.

Спустя много лет Аделаида Степановна и Евгения Павловна столкнулись в коридорах РОНО. Обе сделали карьеру, обзавелись мужьями и развелись с ними, обе боролись с морщинами. Ненависть вспыхнула с новой силой. Евгения Павловна не была по натуре мстительной или злопамятной, но вид Аделаиды пробудил в ней самые низменные черты характера. Она жаждала крови, головы своей бывшей подруги. Аделаиду тоже перекосило – Евгения ее обошла, поднявшись по карьерной лестнице даже не на несколько ступенек, а на несколько пролетов выше.

На людях они держались корректно. Ни одна не хотела давать повод и открывать боевые действия. Аделаида решила для себя, что у нее все равно жизнь лучше – есть молодой любовник, а у ЭТОЙ – никого, только облезлая кошка. После каждого собрания в РОНО Аделаида рассказывала Нелли Альбертовне, как у ЭТОЙ весь пиджак был в кошачьей шерсти, и пахло от нее не духами, а едкой кошачьей мочой. Евгения Павловна заняла выжидательную позицию. Не сомневалась, что отомстит. Только надо подождать. Не бывает так, чтобы все было гладко, тем более в системе образования.

Года два они улыбались друг другу стянутыми в нитку губами. И, возможно, так бы продолжалось и дальше, если бы не письмо в РОНО бабушки одного из учеников, в котором она обвиняла Аделаиду Степановну в том, что та берет взятки. Опять же на письмо, возможно, никто бы не среагировал, положил в ящик или спустил «вниз» и забыл, если бы оно не попало в руки именно Евгении Павловне. Та покрутила его в руках, не зная, как использовать. Нутром чувствовала, что дождалась, что вон оно, но доказательств не было – бабуля могла и наговорить на директрису, которая, как следовало из письма, «не давала спокойно учиться внуку – Алексею Сироткину, мальчику во всех отношениях талантливому и замечательному».

Евгения Павловна уже собиралась отложить письмо до лучших времен, но в последний момент остановилась. Фамилия Сироткин показалась ей очень знакомой. Уже через минуту она хищно улыбалась, предвкушая скорую расправу над Аделаидой.

Папа Алексея Сироткина, не то чтобы большой, но и не маленький чиновник из Внешторга, приходил к ней на прием с просьбой устроить сына в школу к Аделаиде. В середине года, по семейным, так сказать, обстоятельствам. Евгения Павловна посодействовала, после чего съездила отдохнуть в Болгарию по линии Торгпредства.

Но и это было не все. Та самая бабуля была женой известного профессора, доктора медицины, который, как поговаривали, лечил от изжоги и нормализовывал работу кишечного тракта работников ЦК и различных министерств. А Алексей Сироткин, соответственно, был внуком этого самого профессора.

Евгения Павловна положила письмо на стол и аккуратно его разгладила. Потом набрала рабочий номер папы Сироткина и попросила телефон бабули. После разговора с ней, доверительного и душевного, Евгения Павловна поняла, что может делать с Аделаидой все, что захочет. Бабушка Алексея Сироткина клокотала и обещала дойти до «самых верхов», если понадобится. Обещала написать в Министерство образования и заместителю министра, который, как заметила в скобках, как раз успешно прошел курс лечения у дедушки-профессора.