Падает тропическая ночь - Мануэль Пуиг

Я перенесла телевизор в нашу комнату, видеомагнитофон не стала, хоть заставлю себя смотреть здешнее телевидение и практиковаться в португальском. К счастью, слуха я не утратила и, надо сказать, с каждым днем понимаю все больше. Опять же — тема для разговора, если кого встречу, ведь любая здешняя сеньора смотрит вечерние телесериалы. Я с ними говорю по-испански, но они все понимают, и мальчик тоже, хотя с ним я не стесняюсь и смело несу любую ахинею на португальском.

Но с его женой хотелось бы говорить получше, мы бы обстоятельно беседовали. Все забываю спросить мальчика про это северное рукоделие — кружево! Умеет ли она его плести? Вот было бы здорово научиться у нее тому трудному стежку, по телевизору показывали короткий сюжет, вкалывают уйму иголок в такой матерчатый мячик, и узор получается — красотища. Я довольно много поняла из этой кинохроники.

Ох, я безголовая, ты же сама мне советовала смотреть понемногу телевизор на португальском и учиться. Я и слышать не хотела, помнишь? Просто в первые приезды очень робела перед новым языком. Но другой комнатой я не пользуюсь, так что пусть там устраиваются и спят, даже кровать покупать не надо, там диван, он раскладывается в двуспальную кровать. Потребуется еще одно одеялко. На двоих — но не на троих.

Я мальчику еще ничего не говорила, чтобы заранее не обнадеживать. Потому и шлю письмо. Прошу у тебя разрешения взять ее и мальчика сюда жить. И еще предлагаю снять у тебя квартиру, или купить. В данный момент у меня нет свободных денег, но я продам квартиру в Буэнос-Айресе, ту, что сдаю, неважно, если в ходе сделки что-то потеряю. Главное — здоровье.

Что еще? Видишь, какое письмо длинное, шли, пожалуйста, такое же, хотя новостей у тебя наверняка мало, сидишь безвылазно из-за холода. Марки тебя волновать не должны, с Кукиной работы отправят. Хоть какой толк от транснациональных компаний. Чуть не забыла: вчера вечером, когда мальчик провожал меня с прогулки, я спросила, знает ли он какую-нибудь надежную девочку в доме. И он тут же ответил, что не в его здании, а в нашем есть няня, ей приходится спать в одной комнатке со служанкой, ты видела, какие крохотные здесь комнатки для прислуги.

Он с девочкой-нянькой не знаком, точнее никогда не говорил с ней, но от других знает, что она недавно приехала из деревни. Мальчик и со второй не знаком, со служанкой, так что не знает, удобно ли им в комнатенке. Мало ли, может, хозяева укладывают ее в гостиной с ребенком. Подожду до девяти утра, время пристойное, и пойду поговорю с хозяйкой дома, спрошу, устроит ли ее такой вариант.

Помогу ей сбагрить человека на ночь, разве плохо? Квартиры-то не очень большие, для нас с тобой нормально, но для семьи с детьми, служанкой и няней — безумие. Даже предложу кормить ее ужином — девочку, ведь приходя с работы, хозяйка дома, наверное, хочет сама заниматься малышом. А нянька ей скорее помеха.

Но это было бы лишь временное решение. На деле я хочу, чтобы с Севера приехала жена мальчика, ее зовут Вильма. Мальчик показывал письма, видно, добрейшая душа, бедняжка.

Ах, Люси, вчера вечером мы долго говорили, мальчик мне сердце надрывает. Когда ты с ним, он такой неунывающий, настоящий колокольчик. А когда остается один, взгляд его грустнеет. И он еще думает, представляешь, что ему в жизни крупно повезло, и, видя на улице попрошайку, пьяницу, или бомжей обоего пола, мужчин и женщин, всегда считает, что не обижен жизнью. Я помалкиваю, даю ему высказаться, правда, иногда кажется, что он шутит, но ничего подобного, говорит всерьез. Например, часто рассказывает о своем отце, и матери, мать у него жива, это я тебе говорила. Отца нет, он давно умер, с тех пор и посыпались все напасти.

Отец был парикмахером в деревне, а мать кухаркой в имении что ли, в нескольких километрах оттуда. Оба работали, и всего хватало. Особенно детей, горазды они тут детей делать! И Роналду из самых младших. Думаю, мать у них большая труженица, возвращалась вечером домой, готовила еду, а потом еще шила, святая женщина! Мальчик ее очень любит, но еще больше, по-моему, любил отца. Говорит, его до сих пор вспоминает вся деревня, никто не может смириться с его смертью.

Он был очень веселым человеком, устраивал для детей чемпионаты по футболу, состязания по легкой атлетике, праздники, разыгрывал легковерных, Роналду его обожал, и, похоже, вся остальная детвора тоже. Правда, отец был мальчиком не очень доволен, тот учился из рук вон плохо. Я спросила, зачем он огорчал отца, и мальчик со всей откровенностью ответил, и на глаза его навернулись слезы, что в этом возрасте он не мог усидеть на месте, его постоянно тянуло чем-то заняться, попрыгать, побегать, не сиделось спокойно за партой, ерзал, точно его муравьи щекотали, вскакивал, мчался запускать змея, или играть в мяч, вертелся, словно муравьи его изводят. Или сам бес вселился.

А мать экономила на всем, одежду не покупала, шила отцу рубашки, и детям — штанишки, в жару они только их и носили. Все это я рассказала Сильвии, беседуя о мальчике, мне его так жалко, у него же ничего нет в жизни, и она много объяснила мне про Бразилию, пережившую годы бурного прогресса, пока военные все не порушили, как и у нас, сама знаешь, а ведь люди стремились к чему-то, старались что-то скопить, совсем как у нас, помнишь? Тогда имело смысл копить деньги, инфляции, как теперь, не было, и люди мечтали пробиться в жизни.

И всюду царила радость, и труд, конечно, но труд, исполненный надежды, ты меня понимаешь, ведь в Аргентине произошло примерно то же. Поэтому, говорит Сильвия, мальчик отчасти продукт той эпохи, нынешние ребята не такие, ему уже двадцать семь и довелось застать лучшие времена, в душе он верит, что в будущем все наладится, помнит уют домашнего очага и потому, думаю, не теряет надежды завести свой собственный.

Ну, а с отцом вышло ужасно, он умер от скоротечной болезни, и все пошло вкривь да вкось. Мальчик был подростком, самый деликатный возраст, когда понес эту утрату. А потом — подумай только, мать пустила в дом какого-то типа, и тот занял отцово место. Видно, горе ее было велико, а тут еще началась засуха, имение осталось без пеонов, она потеряла работу кухарки, и пришлось пустить в дом этого человека, он был вроде каменщик, в общем строитель, а ребята помаленьку разъехались в поисках работы, кто куда, ведь засуха лютовала, но хуже всего то, что отчим оказался типом никудышным, их он не трогал, зато требовал тишины, не давал включать радио и ничего такого, в восемь вечера ложился спать, и кругом должно было царить полное безмолвие. А с ребятами даже не разговаривал, не желал ни доброго утра, ни доброй ночи.

Зато с матерью вел себя хуже злой собаки, дети подозревали, что, может, даже бил ее, не раз они, возвращаясь домой, видели на полу осколки — отчим бросал вещи об стену, чтобы разрядить нервы! — и заставали мать в слезах, и она всегда прикрывала спину, именно по ней обычно дубасят жен эти гады, сказал мне мальчик. По его словам, соседи думали про этого типа так же — лучше б он пропал куда подальше, и безвозвратно.

Мальчик рассказывает все это, и все равно считает, что жизнь его не обделила. Видно, не теряет надежды, что хорошие времена вернутся, жену он обожает, и, если все пойдет как надо, в скором времени она приедет. Возможно, он понимает, что встретил человека, готового прийти ему на помощь, хоть я ничего и не говорила, а потому сияет от радости, когда мы ведем с ним беседу.

Правда, мальчик этот, как колокольчик. У него всегда есть, что рассказать, больше всего любит говорить о еде и о жене, говорит, она самая красивая и добрая на свете, и он должен благодарить Бога, ведь это Он послал ему эту девушку, а прежде дал самых добрых родителей в мире. Еще обожает старшую сестру, она, в итоге, его воспитала, взяв к себе домой, когда отчим совсем распустился.

Хотелось тебе объяснить, почему мальчик именно такой, а слов подобрать не умею, не приходят на ум. Смех его заразителен. Может, из-за зубов, ты скажешь, я спятила, но у него идеальные белые зубы, и улыбается он по любому поводу, и тогда зубы молодого, здорового парня, не знаю, словно сияют, белоснежные зубы и алые, пухлые губы растягиваются до ушей в улыбке.

Вчера мы сели на скамейке на пляже поговорить спокойно, и я разглядывала его какое-то время, а он на глазах преображался, рассказывал о танцах в родном селенье и как стал ухаживать за женой, та никогда не ходила одна, всегда с кем-то из близких, и казалось, он хорошеет, а свет изнутри все ярче, и будто это уже не человек повествует о своем прошлом, наполненном любовью, и о своем будущем, исполненном надежд, ведь ему так повезло, и жизнь чудесна, и будто это уже не парень, Люси, а ангел небесный. Меня это поразило. Я не сумасшедшая, Люси, видениями не страдаю, но клянусь памятью Эмильсен, самым святым в моей жизни, мальчик, когда говорил, преображался, превращался из заурядного негритенка, каким был и остается, в существо иного мира.