Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

152

Приходится сожалеть о том, что мы не в состоянии дать удовлетворительные указания об этих численных отношениях. Число способных носить оружие римских граждан может быть определено для позднейшей эпохи царского периода приблизительно в 20 тысяч. Но со времени падения Альбы до завоевания города Вейи собственно римская территория не получила значительного приращения; с этим вполне согласуется и тот факт, что со времени первоначальной организации двадцати одного округа около 259 г. [495 г.], не обнаруживающей никакого или сколько-нибудь значительного расширения римских границ, вплоть до 367 г. [387 г.] не было учреждено новых гражданских округов. Затем, как бы ни было велико приращение населения от перевеса рождающихся над умирающими, от новых пришельцев и вольноотпущенников, все-таки нет возможности согласовать с узкими пределами территории, едва ли имевшей 30 квадратных миль, те сообщаемые преданиями цифры ценза, по которым число способных носить оружие римских граждан колебалось во второй половине III века [ок. 500—450 гг.] между 104 и 150 тысячами, а в 362 г. [392 г.], насчет которого есть особые указания, доходило до 152 573. Эти цифры следует отнести к одному разряду с 84 700 гражданами Сервиевого ценза; и вообще все древнейшие списки ценза, отличающиеся изобилием числовых данных и доходящие вплоть до четырех люстров Сервия Туллия, принадлежат к разряду тех лишь с виду достоверных указаний, которые сообщают подробные числовые данные и тем обличают свою несостоятельность. Только со второй половины IV века [ок. 400—350 гг.] начинается приобретение обширных территорий, вследствие чего список граждан должен был внезапно и значительно увеличиться. Предания достоверно свидетельствуют, да и само по себе правдоподобно, что около 416 г. [338 г.] насчитывали 165 тысяч римских граждан; с этим согласуется и тот факт, что за десять лет перед тем, когда вся милиция была призвана к оружию для войны с Лациумом и с Галлией, первый призыв состоял из десяти легионов, т. е. из 50 тысяч человек. После больших территориальных приобретений в Этрурии, Лациуме и Кампании насчитывали в V в. [ок. 350—250 гг.] средним числом 250 тысяч способных носить оружие граждан, а непосредственно перед началом первой пунической войны — от 280 до 290 тысяч. Эти цифры достаточно достоверны, но для исторических выводов не совсем годны по другой причине: здесь, по всей вероятности, смешивались римские полноправные граждане и, в отличие от кампанцев не служившие в легионах, «граждане без права голоса», как, например, цериты, между тем, как эти последние должны быть решительно отнесены к разряду подданных (“Röm. Forschungen”, 2, 396).

153

А не только каждой латинской общины, потому что цензура, или так называемый «квинквенналитет», встречается, как известно, и у таких общин, которые были организованы не по латинской схеме.

154

Эту древнейшую границу, вероятно, обозначали два маленьких местечка ad fines, из которых одно находилось к северу от Ареццо на дороге во Флоренцию, а второе — на берегу моря недалеко от Ливорно. Ручей и долина Вады, находившиеся немного южнее этого последнего местечка, и до сих пор называются fiume della fine, valle della fine (Targioni Tozzetti, Viaggi, 4, 430).

155

В точном деловом языке этого, конечно, не встречается. Самое полное определение италиков находится в аграрном законе 643 г. [111 г.], строка 21: [ceivis] Romanus sociumve nominisve Latini quibus ex formula togatorum [milites in terra Italia imperare solent]; там же, на строке 29, Latinus отличается от peregrinus, а в сенатском постановлении о Вакханалиях от 568 г. [186 г.] сказано: ne quis ceivis Romanus neve nominis Latini neve socium quisquam. Но в обычном употреблении очень часто выпускается второй или третий из этих трех членов и наряду с римлянами упоминаются или одни Latini nominis или одни socii [Weissenborn, ком. к Ливию, 22, 50, 6] без всякого различия в смысле. Выражение homines nominis Latini ac socii Italici (Sallust., Jug., 40), как оно ни правильно само по себе, неупотребительно на официальном языке, которому знакома Italia, но не знакомы Italici.

156

Прежнее мнение, будто эти троеначальники существовали с древнейших времен, ошибочно, потому что в старинном государственном устройстве не было коллегий должностных лиц с нечетным числом членов (Chronologie, стр. 15, прим. 12). По всей вероятности, следует держаться хорошо удостоверенного указания, что они были назначены в первый раз в 465 г. [289 г.] (Livius, Epit., II), и решительно отвергнуть сомнительный и по иным соображениям вывод фальсификатора Лициния Мацера (Livius 7, 46), который упоминает об их существовании ранее 450 г. [304 г.]. Сначала троеначальники, без сомнения, назначались высшими должностными лицами, точно так же как и большинство позднейших magistratus minores; Папириев плебисцит, передавший их назначение в руки общины (Festus под словом sacramentum, стр. 344. — М.), состоялся, конечно, после учреждения претуры для иностранцев, стало быть, не ранее половины VI века [ок. 200 г.], так как в нем говорится о преторе: qui inter civis ius diciit.

157

Это видно из того, что говорит Ливий (9, 20) о переустройстве колонии Анциума через двадцать лет после ее основания; сверх того, само собою ясно, что возложенная на жителей Остии обязанность вести все их тяжебные дела в Риме была бы для таких местностей, как Анциум и Сена, невыполнима на практике.

158

Римлян обыкновенно превозносят как такой народ, который был одарен небывалыми способностями к юриспруденции, а его превосходному законодательству дивятся, как какому-то таинственному дару, ниспосланному свыше; это делается, по всей вероятности, для того, чтобы не пришлось краснеть от стыда за свое собственное законодательство. Но достаточно указать на беспримерно шаткое и неразвитое уголовное законодательство римлян, чтобы убедить в необоснованности этих мнений даже тех, для кого могло бы показаться слишком простым основное правило, что у здорового народа — законодательство здоровое, у больного — больное. Помимо тех более общих политических условий, от которых юриспруденция находится в зависимости, и даже в более сильной зависимости, чем что-либо другое, главные причины превосходства римского гражданского права заключаются в двух вещах: во-первых, в том, что обвинитель и обвиняемый были обязаны прежде всего мотивировать и формулировать обязательным для себя образом как требование, так и возражение; во-вторых, в том, что для дальнейшего развития законодательства был учрежден постоянный орган и что этот орган был поставлен в непосредственную связь с юридической практикой. Одно предохраняло римлян от крючкотворства адвокатуры, другое — от неумело придуманных новых законов, насколько возможно предохранить себя от этих зол; а с помощью того и другого они, по мере возможности, удовлетворили два противоположных требования: чтобы законодательство было твердо установлено и чтобы оно всегда удовлетворяло требованиям времени.

159

В своем позднейшем значении Афродиты Венера появляется в первый раз при освящении храма, который был ей посвящен в этом году (Livius, 10, 31; Becker, Topographie, стр. 472).

160

По римским преданиям, у римлян были первоначально в употреблении четырехугольные щиты; потом они заимствовали у этрусков круглый щит гоплитов (clupeus, ἀσπίς), а у самнитов — позднейший четырехугольный щит (scutum, θυρεός) и метательное копье (veru; Diodor, Vat. fr., стр. 54; Sallust., Cat., 51, 38, Vergilius, Aen., 7, 665; Festus, Ep. v. Samnites, стр. 327; Müll, и Marquardt, Handbuch, 3, 2, 241). Однако можно считать за несомненное, что щит гоплитов, т. е. дорийскую тактику фаланги, римляне заимствовали непосредственно у эллинов, а не у этрусков. Что же касается до scutum, то этот большой выгнутый в форме цилиндра кожаный щит, без сомнения, заменил гладкий медный clupeus, в то время как фаланга разделилась на манипулы; однако несомненное происхождение этого названия от греческого слова заставляет сомневаться в заимствовании этого щита у самнитов. От греков римляне получили и пращу (funda от σφενδόνη, как fides от σφθδη). Pilum вообще считался у древних римским изобретением.

161

И Варрон (De re rust., 1, 2, 9), очевидно, считает виновника Лициниева аграрного закона человеком, который сам вел хозяйство в своих обширных поместьях; впрочем, этот рассказ мог быть выдуман для объяснения прозвища.

162

Предположение, что художник по имени Новий Плавтий, сделавший этот ларчик в Риме для Диндии Маколнии, был уроженец Кампании, опровергается недавно найденными старинными пренестинскими надгробными камнями, на которых в числе других Маколниев и Плавтиев появляется и сын Плавтия Луций Магульний (L. Magolnio Pla. f.).

163