Учебник рисования - Максим Кантор

— Как можно, Таня! — ахнул Соломон Моисеевич, — это же свобода!

Однако возвышенный термин этот в дискуссии семейства Рихтеров так и остался непроясненным. Не вполне внятен он был и в дискурсе международной политической мысли. Американский президент столько раз употребил слово «свобода» и сделал это в столь безапелляционной манере, что у иных слушателей могло сложиться впечатление, будто понятие это решительно разъяснено и разночтений не имеет. Однако в действительности дело обстояло не так. Многие люди — как жившие задолго до описанных событий, так и современные им — успели высказаться по поводу того, что есть свобода, и мнения их часто не совпадали. Собственно говоря, большое количество войн, смертоубийств, преступлений и обид было совершено в истории именно по причине недоговоренности касательно этого термина. Складывалось впечатление, что американский президент, проштудировав вопрос, пришел к окончательному и суперсовременному выводу и вот эту новейшую трактовку и явил миру. С другой стороны, зачем бы и нужен был прогресс, как не для того, чтобы прояснять проклятые вопросы до полной прозрачности? Осталось только угадать, что именно это за трактовка, которая теперь будет властвовать над миром.

Так, совершенно очевидно было, что американский президент не имеет в виду марксистское понимание свободы, или же платоновское, или гегелевское. Равно чужда была ему и христианская трактовка этого термина или же его буддистское толкование.

Скорее всего, президент имел в виду некое обобщенное понимание свободы, свободу вообще, в том страстном и ярком выражении, какое было присуще его предкам — так называемым отцам-основателям. Эти персонажи истории, осваивавшие американский континент и снабдившие общество искателей приключений сводами правил и моралью, давно сделались непререкаемыми авторитетами, и следование их заветам (не всегда внятным, но всегда страстным) — стало непререкаемой добродетелью. Достоинства отцов-основателей и их мыслительные способности не обсуждались, не принято было подвергать критике их пафос и задор. Никого в мире не удивляет, что Маркс объявлен некомпетентным экономистом; в порядке вещей уличить Платона в тоталитарных замашках; в привычку вошло называть Ленина — кровопийцей, Ницше — фашистом, Гегеля — долдоном; достоинство демократа в том и состоит, что авторитетов для него нет. Однако мало кому придет в голову покуситься на величие отцов-основателей. Попробуйте, эксперимента ради, сказать, что отцы-основатели — ограниченные коммерсанты, неумные политики районного масштаба и брать их суждения за образец мысли — наивно. Ничего хорошего из такого заявления для вас не выйдет. Постепенно отцы-основатели, их принципы и взгляды стали играть ту же роль в прогрессивном обществе, что прежде в европейском обществе доставалась религии. Но если Церковь и богословы имели оппонентов в лице философов, то отцы-основатели не имеют оппонентов вообще: смутные элементы бытия, прасимволы новой эры — они стали совершенными языческими божествами. Выработанное ими представление о свободе — представление, достойное среднестатистических спекулянтов хлопком или образованных ирокезов, — обрело значение тотема, которому поклоняются, не задавая вопросов. И если некий бунтарь, ниспровергнув Платона и Маркса, решит покуситься на отцов-основателей, он не обретет союзников среди либералов. Маркс, Ленин, Платон и прочие враги Открытого общества потому и являются допустимыми объектами критики, что принесены в жертву высшему божеству — Маниту Свободы.

Таким образом, сомнения Рихтера, какое именно из понятий свободы использует президент в задорной речи, было лишено смысла. Старый ученый, используя и развивая определения свободы, данные некогда Миллем, и в толк взять не мог, что свобода — не цель, даже не метод, но вполне конкретное объективное вещество, питающее энергией новое общество. Обладание этим веществом дает основание на власть, дает право распоряжаться жизнями тебе подобных, менее везучих человеческих особей, которым свободы не досталось.

Впрочем, если Рихтер и не понимал вопрос в полной мере, то мир (и в особенности те его представители, которые возглавляли страны) понял превосходно. Приняв наличие могучей свободы как мотора истории, лидеры просвещенного человечества старались угодить свободе — кто чем может.

Ввиду того что основные вопросы цивилизации (кого и когда бомбить, куда посылать войска, что такое прогресс, есть свобода или нет и еще несколько таких же важных) решал американский президент, прочим президентам были поручены иные дела. В мягкой форме им дали понять, чего от них ждут: им разрешено умеренное воровство, ограниченное мздоимство, наведение косметического порядка на подшефной территории и распределение локальных министерских постов. Также вопросы личной гигиены и персональной эстетики отданы на их полное усмотрение. Гардеробом и винным погребом они могли командовать как хотели. И разумеется, им всецело доверено попечительство изящных искусств. И повелители провинций не ударили в грязь лицом — отнестись к обязанностям пунктуально.

Итальянский премьер-министр Берлускони в августе 2004 года совершил поистине яркий поступок и нарастил себе новые волосы. Премьер подвергся болезненной процедуре из высших соображений, наследник великих римлян, он выдержал испытание во имя страны. Достигнув преклонных лет, приближаясь к семидесяти, министр-миллиардер щеголял юношеской статью и, что ни год, достигал новых успехов в омоложении. Вечная молодость — это было его оружие. Пусть говорят за спиной, что он вор и проходимец — никакая инсинуация так не ранила, как лысина. Лысина оскорбляла его: а ну как подумают, что ему уже за сорок? Мыслимое ли дело — представлять динамичный политический драйв и одновременно являть миру лицо немолодого мужчины. Хорошо ли? Были даны распоряжения фотографам — снимать премьера так, чтобы лоб государственного мужа в кадр не попадал. Затем премьер решился на радикальный шаг — сделал операцию, нарастил новые волосы, и это был самый впечатляющий шаг в политической и социальной жизни Италии за последние годы.

Одновременно с судьбоносным решением премьер-министра прекрасной Авзонии и его северный сосед, германский канцлер, мужчина бескомпромиссный, решил совершить что-нибудь во благо своей страны. Так, он вступил в полемику с журналистом, предположившим, что канцлер сед и подкрашивает волосы. Поскольку волосы вождя были чернее воронова крыла и молодость Шредера была очевидна, то предположение о наличии седины под краской оскорбляло не только канцлера — но всю молодую политику. Герхард Шредер, принципиальный политик, ясно дал понять бессовестному зоилу, что не остановится ни перед чем — либо газета публично приносит извинения за диффамацию и ложь, либо дело передается в суд на рассмотрение — а там уж пусть беспристрастные присяжные решат: красит пожилой канцлер волосы — или нет! И — горе лжецам!

Не отставал от своих коллег и российский президент: новости о его спортивных успехах радовали подданных — молодящийся мужчина резво бегал и плавал, бодро занимался восточными единоборствами и скакал верхом. Спортивная форма русского президента стала особым предметом гордости россиян. В известном смысле его спортивные достижения компенсировали некоторые недостатки социальной сферы. Может быть, пенсии в иных городах и не выплачиваются, это даже и проверять неинтересно, но вот то, что ловкий президент может кувыркаться, скакать и прыгать — отрадный факт. И этот факт вселяет в пенсионеров надежду. И если где-то нет отопления зимой или электричество погасло — не стоит унывать: посмотрите, как президент свеж, в какой прекрасной форме себя держит. Это он не только для себя кувыркается, это он ради всех нас кувыркается, он старается в поте лица, это имидж страны.

Вечно молодой, улыбчивый британский премьер в компании коллег тоже не терялся, смотрелся недурно. И загаром похвастаться мог, и жемчужными зубами, и доходами. Но главное ведь не заработать — нужно красиво потратить. Отмечание пятидесятилетия британского лидера стало всенародным праздником: подготовку к пиршеству транслировали по телевидению. Налогоплательщикам было отрадно узнать, что бутылки бордо (сороказубый премьер предпочитал бордо) выбирали специально именно тех годов, когда мистер Блэр увидел свет или сменил сорок молочных зубов на сорок коренных. Иными словами, выбирали бордо пятидесятилетней (по количеству лет юбиляра) или сорокалетней (по количеству зубов юбиляра) выдержки и одной бутылки было бы достаточно, чтобы разорить заурядную семью — бутылка стоила тысячи фунтов. Но страна, победившая фашизм, разумеется, могла устоять перед таким испытанием, и для торжества были приобретены сотни подобных бутылок. Премьер к каждой перемене блюд требовал новых вин, и было семь перемен блюд, и гостей было несколько сотен. Меню ужина опубликовали во всех прогрессивных газетах, и знаменитые сомелье на страницах либеральных изданий высказывали мнение по поводу букета того или иного вина. Сколь отрадно было державе, пославшей своих сыновей убивать неизвестных им людей по неведомо какой причине в далекий Ирак, знать, что лидер ее и в годину испытаний не унывает, не теряет присущей бодрости и может отдаться патриархальным радостям юбилея.