Черный Баламут. Трилогия - Олди Генри Лайон

Впрочем, он так и прожил всю свою жизнь — один.

Мятежную аватару Опекуна было бы непросто различить во мраке — если бы не легкое свечение, окружавшее его призрачным ореолом, светляки добровольно отданных душ, мерцание тапаса, накопленного великим скрягой.

Лишь трое из погибших на Поле Куру сумели пробить броню этого жуткого кокона.

Трое нынешних Локапал.

Черный Баламут улыбался.

Мы сами только что сделали еще один шаг навстречу новому миру — миру Господа Кришны.

5

— Один против всех? — задумчиво осведомился Черный Баламут, стоя между трупами. — Что ж, не я первый, не я последний… Замечу лишь, что задумывал финал несколько иначе, но, судя по вашим лицам, выбирать не приходится. Итак, друзья мои!

Флейта сама выпорхнула из его рукава. Смуглые руки вознесли певучий бамбук высоко над головой — и с размаху сломали об колено.

— Полагаю, эта безделушка мне больше не понадобится. С Любовью покончено… в некотором смысле. Ну-ну, друзья мои, не хмурьте брови, не тратьте желчь понапрасну: мы ведь с вами люди разных времен! Вернее, мы с вами боги разных эпох: вы из Эры Закона, а я, как легко догадаться, из Эры Пользы, которую вы по недомыслию зовете Эрой Мрака. Вы повинуетесь, а я выбираю, вы следуете, я же ищу верный путь! Вот и сейчас: я смеюсь над вами со всеми вашими тенетами, ваджрами и трезубцами, я смеюсь, а вы скрежещете зубами и ничего не можете сделать Черному Баламуту! Ничегошеньки! Ибо Закон берет вас за шкирку, словно напроказивших кутят, и властно говорит вам: накопленный Жар может и должен быть обменен на соответствующий дар. А о способах накопления Жара ваш Закон помалкивает, соглашаясь с возможностью добровольного дарения… Это хорошо есть, друзья мои, и хорошо весьма!

Мы слушали его: Троица и Свастика, суры, люди, ракшасы, участники вселенского фарса — и позади всех стоял смешной карла в шутовской ермолке, освободившийся после разрушения смертной темницы Дьяус-Небо.

А вокруг молчало Поле Куру, кровавая пашня, возведенные войной подмостки.

— Итак, милые, чего же я хочу? Чего хочу за то, что был аватарой этого щенка, возомнившего о себе невесть что? Чего желаю за Опеку и хлыст, бич и стрекало?! Чего жажду взамен утерянного величия, которое было не моим, чем утешу себя, отдав вам Жар миллионов своих любовников, не смевших разлюбить Баламута даже в дерьме этой Великой Бойни?! Чего попросит у замечательного дедушки Брахмы сей мерзавец Кришна, злой гений, созданный для унижения собственых создателей?! Аскет без аскезы, святой без святости, ничтожество-Абсолют, обильный подвигами, коих не совершал?!

Тишина.

Гулкая, набатная тишина, от которой хотелось оглохнуть.

Он был прав: мы из Эры Закона.

Мы вынуждены слушать и следовать.

Черное лицо Баламута превратилось в каменную маску, в бастион с узкими бойницами, откуда насмешливо скалилась неизбежность, слова срывались с чувственных губ гранитными глыбами, возводя мавзолей прошлому и постамент грядущему:

— Да восстанут из мертвых братья-Пандавы! Да воздвигнется на земле собранная ими Великая Бхарата! И да вознесется над Трехмирьем верховный бхаг… нет, Бхагаван Кришна, низведя вас всех до уровня полубогов! Отныне его станут считать рукой, а Опекуна Мира — перчаткой, и толпы склонятся перед Бхагаваном, Творцом невиданного доселе миропорядка, воскликнув единодушно: «Харе Кришна!» Ты слышишь меня, Брахма-Созидатель, меняла этого рынка, который высокопарно именуют Вселенной? Ты слышишь меня, требующего соблюдения старых правил на заре нового бытия?! Да будет так!

Тишина.

Лишь вертятся в бешеной пляске хороводы теней вокруг Черного Баламута: сгустки Жара, крупицы тапаса, несокрушимый панцирь, неразменная монета… Плотный переливающийся кокон окружал гибкого красавца, кокон-броня, где не таилось ни боли, ни страха — только любовь. Любовь, которая заставляла бойцов обеих сторон избегать в сражении Господа Кришну, беречь как зеницу ока, отводить в сторону удар, прощать обман, внимать Песне… высшая любовь. Сотни, тысячи, миллионы безжалостно спрессованных душ, душ бхактов-любовников, нитей в черном покрывале, крупиц топлива, сгоревшего на Курукшетре! Не зря пустовали райские миры и Преисподняя, не зря пошатнулись основы основ, не зря возмутились воды Прародины…

Нет, не зря.

Польза была несомненна.

Мы все смотрели на Четырехликого Брахму.

А я еще успел подумать, что Эра Пользы все-таки не наступила окончательно. Иначе любой из нас мог бы попросту рассмеяться в лицо Баламуту, плюнуть ему под ноги и поступить в соответствии с собственной пользой… во вред Кришне. Выполнять его сумасшедшие требования?! Следовать Закону?! О чем вы, уважаемые?! Две эпохи стояли друг напротив друга, две эпохи застыли в ожидании: одна — чтобы выполнить и уйти, другая — чтобы получить и остаться.

Иначе не могли.

Не умели.

Мне было искренне жаль и ту и другую.

…Индре раньше не доводилось видеть Брахму-Созидателя в образе «Великого Патриарха» — я никогда ничего не просил, а обряд Дарования обычно происходил без посторонних. Думаю, Черному Баламуту это тоже было в новинку. Он вздрогнул и попятился, видимо вспомнив, что одним из прозвищ Брахмы было Дед.

Как и у Грозного, вернее, у Грозного, как у Брахмы.

Нимб воссиял над четырехликим божеством, зажегся в ночи маленьким солнцем, дикой, невозможной белизной сверкнули одеяния, а кожа налилась киноварью, словно обагрившись свежей кровью. Стая диких гусей тоскливо закричала над нами, раздирая мрак небес, четыре стороны света сотряслись в предвкушении, и листья на деревьях зазвенели маленькими гонгами. Правая верхняя рука Брахмы вознесла над нашими головами сосуд для священного масла, разбрызгивая вокруг густую жидкость, пальцы левой верхней перебрали бусины четок, знака высшего аспекта Созидателя, нижние же руки выражали дарование милости и уничтожение врагов — удивительно, но эти противоречащие друг другу символы сейчас показались мне предельно естественными!

Пауза.

Ожидание.

Смерть семени и жизнь ростка.

Наконец многочисленные губы Четырехликого разлепились для ответа.

— Недостаточно заслуг, — ясно прозвучало в тишине. — Проси меньшего.

Полагаю, Черный Баламут в этот миг проклял себя за расходование накопленного Жара во время битвы: одно «Беспутство Народа» должно было стоить ему изрядной толики тапаса… Да и забавляться в Безначалье, являясь троим Локапалам в облике огненной пасти, пробовать силы, закутавшись в плащ-невидимку, сотканный из миллионов разных личностей, — мальчишество! безумство! поступок тщеславного глупца!

— Проси меньшего, — повторил Брахма, и четки быстрей заструились меж его тонкими пальцами. — Я жду.

И тут, растолкав всех, вперед выбежал малыш Вишну. Глаза его горели двумя безумными звездами, волосы растрепались, обнаженный торс взмок от пота — странно, но сейчас он был как никогда похож на собственную аватару! Словно собака в поисках хозяина, малыш заметался на открытом пространстве, надсадно хрипя и пытаясь вытолкнуть из глотки невидимый кляп.

— Дайте! Дайте ему… умоляю!

Ничего не понимая, мы следили за Опекуном Мира.

Сошел с ума?

Не вынес разрыва со своим же воплощением?!

— Дайте!..

Наконец он остановился перед Черным Баламутом, дрожа всем телом.

— Я… я тебя породил… — прозвучали странные слова, заставив нас передернуться от озноба, — я тебя и люблю! Тебе не хватает? Не хватает, да?! Хорошо! Я, Вишну-Даритель, Опекун Мира, при свидетелях отдаю собственный Жар этому существу, требующему звания Бхагавана! Весь тапас, накопленный благодаря ему же, сумевшему разорвать пуповину, весь плод моих страданий, милостыню мук — отдаю! Да будет так!

Мерцающий плащ-кокон вокруг Баламута просиял звездным небосводом и погас.

— Недостаточно, — отрезал Брахма, играя четками. — Проси меньшего.

Упав на колени, малыш Вишну смотрел на нас мокрыми от слез глазами.

— Дайте! Пусть сбудется!