Остановка - Павел Шестаков

Свидание с Перепахиным мне устроили в отдельной комнате куда его привезли в больничном кресле.

Я, разумеется, готовился увидеть тяжко пострадавшего человека, но действительность превзошла ожидания. Живой труп в данном случае выражение не самое сильное. Я стоял и не знал, что делать. Слов не находилось.

Вдруг по его мертвенно-желтому лицу поползло нечто напоминающее усмешку.

- Ну и дурацкий у тебя вид, - сказал он тихо, с трудом шевеля прилипшими к деснам губами.

- У меня? - спросил я так же тихо.

- А у кого ж! Ты что, живого алкаша никогда не видел?

"Да ведь жив-то ты по случайности..."

- Тебе плохо? - спросил я неуместно.

- А как ты думал? Согласно законам физического и нравственного разрушения.

Я держал в руке кулек с яблоками.

- Ты что принес?

- Вот...

Я положил кулек на столик рядом с креслом.

- Лучше бы пузырек принес.

- Может быть, хватит?

- Поздно.

Похоже было, что устами этого спившегося младенца глаголет печальная истина.

- А дети?

Это был больной вопрос, и он мучительно сморщился.

- Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.

- Женя...

- Только не агитируй, ладно?

Я подавил вздох.

- Не буду.

- Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.

Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.

- И как мы с тобой распрощались, не помнишь?

- Помню, дерево над головой качалось.

"Сам ты качался, старый дуралей".

- Верно, у дерева и расстались. А потом?

- Потом ночь. Ну и что? Сам видишь, не дали мне пропасть.

Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.

- Ничего не помнишь?

- Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.

- Да, было плохо.

- А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили...

- Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.

- Заметил?

- Еще бы! Ты даже Михаила забыл.

Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.

- Опять ты... Ну и что? Забыл.

Тогда он говорил "не знал".

- А Наташу помнишь?

Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, "вспомнить" или прикинутсья непомнящим. Потом повторил свое:

- Ну и что?

Это уже можно было принимать за согласие.

- Я был у нее.

- Ну и что?

- Да наплел ты тогда мне много.

- Что наплел?

Это он спросил быстро, заинтересованно.

- Насчет Сергея.

- Не помню.

- Тогда что говорить...

Женька снова погрузился в трудные размышления.

За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:

- Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной...

Ответа я не расслышал.

Перепахин медленно произнес:

- А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.

- Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.

- Ну и что?

Теперь это "ну и что?" звучало совсем не так равнодушно, как вначале.

- Бред, клевета, вот что.

- Не помню.

Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое - он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.

- Женя, - решился я, взяв себя в руки. - На самом деле Сергей отец Лены?

На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.

Он снова сморщился.

- Брехня.

Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.

- Позволь...

- Брехня.

- Да ты сам подтвердил это!

Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.

- Снимок на кладбище ты делал?

- Еще что... У меня с памятью...

Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.

- Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?

- Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.

Про выставки он врат.

- Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.

Все-таки пьяницы - народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.

- Я всех покойников знать не обязан.

Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.

- Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.

И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.

Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.

- Значит, я это снимал?

- Ты.

Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.

- Ну и что?

"Сказка про белого бычка!"

- Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?

- Конечно, попросил.

- Зачем?

- Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.

Выходило в самом деле просто.

- Вот и подарил.

- Ну и что?

- Да прекрати ты это свое "ну и что"! - невольно повысил я голос.

- А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?

Возразить было трудно.

- Извини.

Он тут же обрадовался.

- Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.

Не знаю, почему, но мне показалось, что в настроении Перепахина произошло изменение. Что-то приободрило его. Но что, я догадаться не мог.

- Ты Вадима все время хлюстом называешь.

- А разве не хлюст? Говорил, сюрприз для тещи, а что выдумал! Хлюст. Я знал, что он выдумает. Обязательно выдумает и запугает всех, чтобы имущество получить.

- Какое имущество?

- Сергеево.

- Да что там за имущество особенное?

Перепахин даже приподнялся в кресле.

- А ты посчитай. Считать умеешь? Арифметику проходил? Сколько одни книги стоят? А?

Честно говоря, с этой точки зрения я на происходившее не смотрел. А было многое на поверхности. Библиотека Сергея создавалась десятилетиями.

- А коллекция? Думаешь, от кого я рубли спасал?

- От Вадима?

- Точно.

- Как же ты в его замыслы проник?

- Что, Перепахин дурней других?

- Почему ты все это заподозрил?

Он вдруг ослабел, прикрыл глаза.

- Не помню. Память у меня...

И было похоже, что с памятью и сейчас что-то происходит. Вроде бы он пытался вспомнить... И вдруг вспомнил. Но не прошлое, а то, что было сказано минуту назад.

- Сергеева дочка?

- Ты не веришь в это.

Перепахин раскрыл широко глаза, оглянулся, поманил меня пальцем.

- Михаил ее отец.

- Как ты можешь знать такое?

Но он уже снова закрыл глаза.

- Перепахин сказал. Пусть не поддаются на провокации.

- Женька! Это очень важно. Даже Наташа не возражает...

- Я сказал. Больной я. Мне отдых нужен.

- Сейчас уйду.

И в самом деле, лучше было уйти. Перепахин нес уже явно избыточную нагрузку.

- Ешь яблоки, поправляйся.

- Теперь я понимаю, отчего Сергей грохнулся. Такое услыхать... Хлюст.

- Что ты сказать хочешь?

- Иди, иди.

Собственно, для такой ограниченной и непродолжительной беседы сообщил он немало. Я вышел на улицу и озадаченным, и во многом с прояснившимся пониманием одновременно.

Что для меня прояснилось? Скажу прямо, я поверил Перепахину в том, что отец Лены Михаил. Конечно, он никаких доказательств не привел, но сама его убежденность заставляла по-новому рассмотреть факты, которые вначале показались "упрямыми". Ясно, что подсчеты времени и снимки о самой личности отца говорили только косвенно. Больше всего на меня подействовало поведение Наташи. Она не отвергла "доказательства". Но и не приняла их определенно. Явно не приняла. Можно считать, что она не сказала ни да, ни нет. И, как я видел теперь, это было вполне естественно. Почему, на каком основании была обязана она открывать мне, почти случайному человеку, то, что было великой тайной и болью души много лет!

Нет, прямо и откровенно могла она говорить только с Леной и с мужем. И в свое время правду мужу сказала. И он верит ей до сих пор. А с Леной просто разговора еще не было. Вот так.

И второе, что сказал Перепахин, тоже без доказательств. Вернее, даже не сказал, а упомянул косвенно, но так, что вывод сделать можно было. Вадим пришел к Сергею с собственной версией, и потрясенный Сергей не выдержал. Но тут возникало два необходимых вопроса: знал ли Перепахин о разговоре Вадима с Сергеем наверняка, и, что, может быть, самое главное, верил ли Вадим в свои "доказательства" или подло извлекал собственные выгоды, по сути дела, шантажом?

"Вот этого мы никогда не узнаем. Такое ни при каких обстоятельствах не скажет... Хлюст", - повторил я мысленно словцо Перепахина.