Ледяные отражения - Надежда Храмушина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За деревней, возле капустного поля, река поворот делает, и там заводь неглубокая, там ещё кувшинки мы с ребятами собирали, так вот, пошли мы к ней. Тётка Евдокия с мамкой зашли в воду, и положили на дно заводи зеркало. Мамка на берег вернулась, а тётка Евдокия встала на колени рядом с зеркалом, свечку зажгла, дождалась, когда луна покажется, и давай причитать что-то, мне даже страшно стало. А ветер поднялся! Вода рябит, трава на берегу к земле гнётся. А она слова уже криком кричит, ветер перекрикивает, свечку у неё задуло, а она всё воду знай кругами направляет, водит по ней рукой. А потом враз всё стихло. Она прямо ничком пала на зеркало. Встаёт потом, глаза безумные, мамка к ней кинулась, они зеркало из воды вытащили, смотрят в него. Тётка Евдокия и говорит, что всё получилось. Принесли зеркало домой, натопили жарко печку, поставили зеркало лицом к топке, огонь там отражается. Меня-то сразу спать положили, не знаю, что было там у них дальше.
На следующее утро меня мамка подняла ни свет, ни заря, ещё и утро-то толком не наступило. На улице темно, дождь опять же накапывает, но уже не сильно, а так, редкими каплями. На улице ещё никого нет, коров даже ещё на пастбище не погнали. Мамка достала из сарайки старый отцовский велосипед, они опять то зеркало поставили на него, тряпкой закинули, мамка впереди идёт, за руль держится, а тётка Евдокия сзади его поддерживает. Прошли мы нашу улицу, и свернули к лесу. Далеко шли, очень далеко. Все вымокли, устали. Зашли мы совсем в какие-то дебри, вокруг одни ёлки, густые, лапы до самой земли спускаются, и мох мягкий, идёшь, а ноги проваливаются, чуть ли не до колен. Дошли до какого-то места. Что я там запомнила, так это остатки чёрного старого сруба, небольшой сруб, размером с баньку, не больше, и крыши над ним нет, одни стропила чёрные торчат, внутри него трава, чуть ли не по пояс. В одной стене сруба небольшое окошечко, а на нём в тряпке завёрнута деревянная фигурка птицы. Тётка Евдокия сразу подошла и развернула её, поставила на порог этого сруба. Зеркало они поставили внутрь сруба, напротив входа, вот тогда я и увидела, что зеркало отражает всё наоборот. Сначала я даже чуть не упала, когда сделала шаг в бок, а отражение моё от меня шагнуло. Так вот, установили они зеркало, фигурка птицы в нём отражается, и пока там всё неподвижно, так и не поймёшь, что зеркало неправильное, тем более лес кругом, только ёлки в нём и отражаются, а они все друг на друга похожи. Потом тётка Евдокия сняла с себя какую-то чёрную верёвку с шеи, на которой висела золотая капля, потёрла её, облизала, и повесила на фигурку птицы. Стукнула легонько по золотой капельке пальцем, и она стала раскачиваться. Влево-вправо, влево-вправо, словно маятник на часах. Нам с мамкой велела она спрятаться за ёлками, но так, чтобы нам вход было видно, а сама за угол сруба зашла, затаилась там.
Мамка сняла с себя пиджак, закутала меня в него, и мы с ней так и сидели под ёлкой, пока Гавран ни прилетел. Сначала мы услышали в небе какой-то шум, потом услышали, как над нами захлопала крыльями целая стая птиц. Но через густые еловые ветки неба нам не было видно. И через несколько минут мы увидели, как к срубу медленно опускается огромная чёрная птица, крылья которой блестели, словно металлические. Каждое перо её отливало иссиня-чёрным, на конце крыльев перья, словно пальцы торчат, клюв загнутый, хищный, на лапах когти, здоровые такие, тоже загнутые. Но самое главное — глаза, большие круглые, чёрные, как сама чернота. Мы хорошо всё разглядели, потому что птица зависла перед срубом, изредка взмахивая крыльями, словно не в воздухе она была, а на твёрдом основании стояла.
Потом птица медленно опустилась на землю и уставилась на фигурку в деревянном проёме. Потом сделала несколько прыжков, поближе к ней пододвинулась. А золотая капля раскачивается, словно манит к себе. Нам видно, как птица голову то влево поворачивает, то вправо, смотрит внимательно, мы боимся пошевелиться, так как в зеркале уже увидели отражение её, и она на себя смотрит в зеркало. Птица каркнула, взмахнула крыльями и застыла, словно статуя. И тут из-за угла выскочила тётка Евдокия, птица увидела её в отражении, да только изображение её обмануло, и она отпрыгнула не от тётки Евдокии, а прямо к ней. Вороны же не могут сразу взлететь, взлетают они только после нескольких прыжков. Тётка Евдокия сорвала с шеи платок и накинула на голову птицы. А в это время над нами гам поднялся, птицы всполошились. Мамка моя подскочила, побежала к срубу, вытащила из него зеркало и подняла его над собой, закрыв и тётку Евдокию и птицу пойманную. А я осталась под ёлкой и видела, как птицы по очереди планируют вниз, да только пойманную птицу не видят, видят только своё искажённое отображение, некоторые даже падали замертво.
Тётка Евдокия вырвала несколько перьев из крыла птицы, та вскрикнула от боли, и тут же жалобно откликнулись птицы в небе. Но самое странное, что птица не вырывалась, а стояла спокойно. Тётка Евдокия распустила волосы, и вырвала прядку волос из своей головы. Потом сняла с деревянной птицы золотую каплю, саму каплю оторвала и в карман положила, а чёрной нитку разорвала пополам. Прядку своих волос она примотала одной половиной нитки к перу на крыле птицы, а потом ещё вырвала у себя прядку, и перевязала другой половиной нитки вырванные птичьи перья и свои волосы. Потом она скинула платок с головы птицы, положила её на голову руку, и что-то начала ей шептать. Птица громко каркнула, и гомон в небе прекратился. Потом она взлетела, сделала круг над срубом и снова опустилась перед тёткой Евдокией. Мамка моя взяла из рук тётки Евдокии бумажку и начала читать по ней слова. Эта бумажка у меня до сих пор хранится, я её наизусть помню. Вот эти слова:
— Гавран, данный мне в охранение, ты меня днесь просвети, ото всякого зла под своим крылом сохрани, мой дом и вход в него, родню мою и
