Лунный свет и дочь охотника за жемчугом - Лиззи Поук

– Она всегда была немного дикой. – Элизе слышно, как бормочет женщина, удаляясь от неё. – Впрочем, как и ее мать.

Элиза бродит среди гостей вечеринки, где женщины беззаботно смеются, а мужчины оттягивают галстуки, которые повязывали им жены. Несколько человек увлечены игрой в покер или в ту-ап[30]. Позади них длинные столы с тяжелыми вышитыми скатертями заставлены хрустальными бокалами, майоликовой посудой и массивными серебряными столовыми приборами. На стене над ними развевается большой флаг Союза. Присмотревшись, Элиза отмечает, что края его покрыты плесенью.

В дальнем конце комнаты она замечает Мин в черном платье, обтягивающем лиф, и с длинными павлиньими перьями, вплетенными в волосы. Подруга мило улыбается, опираясь на плечо джентльмена, который так пьян, что едва держится на стуле. Мин поднимает голову, и их взгляды встречаются. Элиза незаметно кивает на дверь.

В гостиной тихо, горит всего одна лампа. На толстом турецком ковре стоит пара мягких кресел.

– Ну разве ты не сама элегантность? – улыбается Мин Элизе.

– Очень смешно. Думаю, мы обе знаем, что я выгляжу почти так же элегантно, как форель.

Стены увешаны фотографиями в рамках. Мужчины в охотничьих камзолах позируют на фоне оленей с остекленевшими глазами. Охотники в широкополых шляпах для сафари упираются ружьями в туши убитых слонов. Элиза наклоняется, чтобы рассмотреть розовые тигриные язычки, виднеющиеся сквозь длинные белые клыки. Она поворачивается к Мин, которая поправляет сползшее перо.

– Итак, каков план? – спрашивает Мин. Она кажется рассеянной. Элиза полагает, что ей нельзя слишком долго отрываться от работы, по крайней мере, пока такой мужчина, как Стэнсон, ей приказывает.

– Просто продолжай подливать Хардкаслу, – шепчет Элиза. – Постарайся споить ему как можно больше. Нам нужно, чтобы у него развязался язык, и он проболтался о члене своей команды.

Мин кивает и, помолчав, внимательно вглядывается в лицо своей подруги.

– Знаешь, у нас будет гораздо больше шансов на успех, если ты не будешь делать то, что подсказывают тебе твои инстинкты.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я очень тебя люблю, но ты можешь быть довольно… импульсивной. – Мин пересекает комнату и выглядывает за дверь проверить, не идёт ли кто. – Ты натура страстная – благослови Господь тебя за это – но часто действуешь необдуманно. Ты руководствуешься порывами сердца, тебе всегда нужно всех спасать, и иногда это может создавать определенный хаос.

– Просто у меня твердые убеждения. – Элизу задело замечание подруги. – И я не считаю, что мне нужно сдерживаться или вести себя как-то по-другому только потому, что я женщина.

– Элиза, все это прекрасно, но ты должна подумать о том, что позволит тебе добиться желаемого. – Придвигаясь ближе, Мин понижает голос. – Если ты серьезно намерена выяснить, что происходит, самая мудрая маскировка – это почтение. В Баннине это сработает лучше решительности, страсти или же хитрости. Если что и нравится мужчинам меньше опустевшего стакана джина, так это женщина, которая бросает вызов тому ничтожно малому, что находится в их черепных коробках, – продолжает увещевать ее Мин. – Эти торговцы жемчугом – придурки, опасные гордецы. Пойди против, надави на больную мозоль, и они или вовсе сдадутся, или набросятся словно змеи.

Элиза думает о Септимусе Стэнсоне, безусловно, самом влиятельном человеке залива. Она вспомнила, как один из молодых торговцев напился и начал приставать к его жене. Его жестоко изгнали из Ассоциации. Его флотилия разорилась, и он больше никогда не занимался ловлей жемчуга.

– В любом случает, сиди смирно, – приподняла Мин бровь, – и держи рот на замке. Они скоро начнут говорить.

Элиза обдумывает это. Кивает. Мин уходит, по пути бросая неодобрительный взгляд на картины на стене.

– И у них ещё хватает наглости называть нас песчаными вшами.

Ужин тянется бесконечно, каждое блюдо, которое ставят перед Элизой, больше походит на наказание. Ее посадили вместе с женщинами, в том числе старыми знакомыми матери, и дамами из Круга. Виллем увлечён разговором с торговцами жемчугом, Хардкасл занимает место во главе стола рядом со Стэнсоном. Они вдвоём переговариваются, тихо бормоча, и зажженные свечи отбрасывают угрожающе розовые отсветы на их лбы. Элиза отмечает, что Стэнсон достаёт из пачки сигарету и прикуривает. Затем подносит спичку к тонкой сигаре Хардкасла, а после осторожно трясёт спичкой.

Слова Мин засели в голове у Элизы. Она не может не думать о своей матери. Как та боролась за своё «место» женщины. Когда они только переехали в Баннин, она устраивала в своём бунгало званые ужины, чаепития, теннис и бридж. Шахматные турниры проходили в оживленной атмосфере, партии в покер велись ожесточённо. Днём мать преподавала латынь детям и женщинам, а вечером исполняла на своём пианино ирландские песни.

– Если хотите научиться постоять за себя в мужском обществе, вам нужно мыслить как игрок, – советовала мать гостям. – Просчитывайте следующий ход, никогда не теряйте бдительности и всегда, всегда прикрывайте спину. – Последняя фраза неизменно вызывала неловкие смешки среди жён. Они торопливо разглаживали на себе юбки и доставали белые шелковые перчатки. А после, вернувшись в свои бунгало, рассказывали мужьям о вопиющем отсутствии приличий. Вероятно, о ее матери шушукались: «Женщина, которая просто не знает своего места». Однако это никогда не мешало ей вести себя как ей заблагорассудится. Даже тетя Марта время от времени удивляла Элизу, когда вместе с Виллемом делилась с торговцами жемчугом планами относительно строительства верфи, обсуждала, как нанять для флотилии лучших водолазов, как приобрести у японских торговцев больше кораблей. Элизе всегда казалось странным, что Марта при всей своей простоте и грубоватости не считала зазорным говорить открыто о своих желаниях. Но в глубине души она завидовала прямоте ее тети, ее безразличию к тому, чего от неё ждут как от женщины.

Элиза сидит, уткнувшись взглядом в стол. Он ломится от блюд, на нем еды больше, чем она когда-либо видела за один раз. Блюда с лоснящейся свиной брюшиной, бараньими отбивными и гладкой, сияющей вишней. Блюда с картофелем, политым маслом и графины, под горлышко наполненные мадерой, что оставляет пятна на накрахмаленных дамасских скатертях. Консоме с трудом проглатывается, пока женщины продолжают болтать об узорах для вышивки. Жирная утка и сдобные булочки жгут желудок, как раскалённый уголь. Но Элиза находит в себе силы вежливо кивать и благодарить жён за их банальные слова об отце, поддерживает беседу о нарядах, а затем о лучших водолазах сезона. Время от времени она замечает, что Айрис Стэнсон наблюдает за тем, как она ест. Под ее взглядом Элиза чувствует себя неполноценной, остро осознавая своё старое платье и невычищенную из-под ногтей грязь. Когда женщина отворачивается, Элиза переводит взгляд на Хардкасла. Он облизывает губы и требует