Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вытер руки и уселся рядом ждать результатов лечения. Не прошло и трех минут, как Щетинин пришел в сознание и едва слышно сказал:
- Спасибо, доктор.
Я вздохнул с облегчением.
Окончательно придя в себя, Жора рассказал, что произошло. Он сидел за столиком, тщетно пытаясь настроить приемник на волну радиостанции Диксона. Сквозь сильные помехи с трудом можно было разобрать слова диктора, передававшего последние известия.
- Вдруг я почувствовал во рту страшную горечь, словно разжевал таблетку хинина, - продолжал Щетинин, - тело охватила странная слабость, а голову сжало, как тисками, и в висках застучали молоточки. Я было хотел приподняться, но палатка как-то странно поплыла перед глазами. Дальше ничего не помню. Что же это с мной приключилось, доктор?
- Ты, Жора, отравился окисью углерода. Наверное, движок подвел.
- При чем тут движок? - сказал Курко, недоверчиво покачав головой.
Но виноват был именно движок. Оказалось, что выхлопную трубу забило снегом, и отработанные пары бензина пошли в палатку.
Вскоре после происшествия в палатке радистов появился Сомов.
- Как самочувствие, Григорий Ефремович? - спросил он озабоченно.
- Все в порядке, Михаил Михалыч. Уже вроде бы оклемался. Вот ведь обидно так опростоволоситься. Ведь я с этими движками всю жизнь имел дело.
- Так что же приключилось?
- Видимо, выхлопную трубу снегом забило. Вот и пошел выхлоп в палатку.
- Значит, так, друзья, - сказал строго Сомов, - движок из палатки немедленно убрать в тамбур. Я ведь не раз об этом говорил. Больше напоминать не намерен. Да ведь и грохота от него. Как вы только терпите?
- Михал Михалыч, не губите, - слезно-шутливо взмолился Курко. - Одна радость в жизнь осталась - тепло. А что касается шума, то лучше оглохнуть, чем замерзнуть.
- Ну ладно, - нехотя согласился Сомов. - Только примите все меры, чтобы такое больше не повторилось.
- Уже приняли, - сказал, повеселев, Курко. - Я уже соорудил вокруг выхлопной трубы укрытие из ящиков и снега. Теперь в нее и снежинка не попадет.
29 ноября.
Жизнь на станции угнетает своим однообразием, которое усугубляет непрерывная темнота. Любое, самое крохотное событие действует как глоток свежего воздуха: маленький семейный юбилей, интересная книга, голоса знакомых артистов, прозвучавшие по радио. Сегодня приятную неожиданность преподнесла нам природа.
После ужина, возвращаясь в свою палатку, я заметил за грядой торосов на юге странное зеленоватое зарево. Свет быстро усиливался, и превратился в гигантский зеленоватый занавес, повисший над океаном. Складки его трепетали, словно колеблемые ветром. Он переливался и пульсировал, то бледнея, то вновь насыщаясь зеленым цветом. Вдруг словно порыв ветра разорвал его ткань, превратив в две ослепительно зеленые ленты. Извиваясь, они устремились к зениту, образовав огромный клубок света.
Подчиняясь неведомой силе, клубок бешено крутился, разгораясь все ярче и ярче, и вдруг разлетелся в разные стороны десятками разноцветных лент. Они стали быстро меркнуть, пока не растворились в черноте неба, на котором еще ярче загорелись словно отполированные морозом звезды.
Пораженный этим удивительным по красоте зрелищем, я все никак не мог оторвать взгляд от неба.
- Созерцаешь необыкновенное явление природы? - сказал с иронией в голосе Миляев, подошедший ко мне сзади неслышными шагами.
- А что, созерцаю. Я вот сейчас подумал: сколько ни читал я описаний северного сияния, ни одно не может передать ни его красоты, ни волнения, которое при этом испытываешь.
- Я с тобой вполне согласен. Но только насмотрелся я их в Арктике предостаточно: всяких лент, драпри, сполохов и прочих красивостей. Поэтому если я и испытываю к ним интерес, то только с профессиональной точки зрения.
Почувствовав, что у Миляева проснулся лекционный "зуд", я поспешил этим воспользоваться для расширения своего научного кругозора.
- В общем, - продолжал Миляев, - об электрической природе этого явления писал еще Ломоносов. Но сейчас нам, геофизикам, уже многое известно. Это все фокусы "солнечного ветра". Представь себе, что солнце излучает гигантский поток заряженных частиц-корпускул. Они мчаться с огромной скоростью, пока не достигнут магнитного поля Земли. И тут начинается самое интересное.
Они сжимают его силовые линии на солнечной стороне, в то время как на ночной вытягивают их в невидимый "хвост" длиной во многие миллионы километров. Потоки корпускул проникают в "хвост" и, натолкнувшись на сильные электрические поля, под их воздействием устремляются к Земле, разгоняясь до скорости десять тысяч километров в секунду. Силовые линии магнитного поля направляют их в районы полюсов Земли. Примерно на двадцать третьем градусе широты они проникают в ионосферу и здесь сталкиваются с молекулами газов. Под ударами корпускул молекулы начинают излучать свет: кислорода - красный и зеленый, азота - голубой. Все остальные оттенки - смесь основных тонов. Правда, существуют и другие теории, но о них как-нибудь в следующий раз, а то больно холодно сегодня.
Вдохновленный миляевским рассказом, я решил пополнить свои знания в сомовской библиотеке. Без труда отыскав книгу "Ломоносов и Арктика", я сразу наткнулся на известные ломоносовские стихи:
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит.
В 1753 году в трактате "Слово о явлениях воздушных и электрической силы" М. Ломоносов предположил, что сияния имеют электрическое происхождение. Возникают они над открытым морем, "теплоту изрыгающем", в результате трения, поднимающегося над открытой водой теплого воздуха со встречными потоками холодного.
Несмотря на несовершенство и примитивность приборов, имевшихся в его распоряжении, Ломоносову удалось произвести первые измерения высоты северных сияний и их классифицировать.
Это позволило ему написать: "Франклинова загадка о северном сиянии, которого он в тех же письмах (Б. Франклин. Письма об электричестве, 1750 г. - В. В.) несколькими словами касается, от моей теории весьма разнится. Ибо он материю электрическую для произведения северного сияния от жаркого пояса привлечь старается, я довольную нахожу в самом том месте, то есть эфир, везде присутствующий. Он места ее не определяет; выше атмосферы полагаю. Он не объявляет, каким она способом производится; я изъясняю понятным образом. Он не утверждает доводами, я сверх того истолкованием явлений подтверждаю".
30 ноября.
Арктика не прощает небрежности и тем более ошибок, за которые порой приходится жестоко расплачиваться. Сегодня
