Пиноктико - Александр Мильштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что в Аугсбурге он есть, я знаю, — сказал я, — даже сам видел, притом что я не так часто бываю в Аугсбурге…
— Ты что, встречался с королём Аугсбурга? Расскажи, пожалуйста.
— Нет, сначала ты до расскажи. Про Мюнхенского.
— Так а больше нечего рассказывать. Мориц сказал, что такой же король теперь есть в Мюнхене…
— Как?
— Как в Аугсбурге! Ну он ещё немного постращал нас, как в детстве… Что это такой подземный король, который непонятно откуда и почему возникает — и тут же исчезает… Иногда забирая с собой непослушных маленьких детей… Которых он делает своими пажами… Ну шутил так старик, ущипнул меня при этом за бочок…
— Вот сволочь! Это только я имею право…
— Но Аугсбургский король ведь точно реален, ты даже его видел. Расскажи.
— Я приехал в Аугсбург — в сознательном возрасте, по-моему, вообще впервые. Бывший соученик, переехавший туда из-за учёбы — он поступил в тамошнюю школу дизайна, ты знаешь, она славится, как ни странно, даже за пределами Швабии… От вокзала я пошёл по прямой, как он сказал — Марк предложил всем собраться у ратуши. Шёл снег, я приехал несколько раньше и какое-то время прогуливался по небольшой круглой площади, заставленной заколоченными ларьками. Кажется, до Вайнахтен[45] было ещё далеко, это был только первый Адвент… И вот в один из своих обходов — по кругу — площади я увидел на пороге ратуши человека в длинном рыжем свитере… У него был вид… Скорее физика, чем битника… Круглые очки, окладистая борода, опять же, свитер с высоким горлом…
— Почему же не битника?
— Ну, свитер был скорее физический — так мне показалось… Ах да, на этом свитере, на груди, было вышито большими золотыми буквами, вязью: «В Аугсбурге живут самые умные люди на Земле». Вот поэтому я, наверное, и подумал, что это какой-то mad scientist…
— Аугсбург догнал Ульм — там появился свой Эйнштейн[46]…
— Ну что-то такое… Он был бос… Или нет, он был в босоножках, вот… Но — на босу ногу, и даже не в босоножках, а в таких шлёпанцах, при этом шёл снег, и на ступенях, где он стоял, лежали сугробы… И у меня шевельнулась мысль к нему подойти, что-то спросить… Но я прошёл мимо… А тут как раз подтянулись другие гости, а потом и Марк… Он и рассказал нам, кто это там стоит — босиком на пороге ратуши… Я не помню, как его зовут, этого их короля…
— Я тоже забыла.
— Он окончил университет, может быть, даже не один, но не физический факультет, а химический или ботанический, я не помню… И филологический — в придачу… Живёт где-то в Фуггерай[47] вдвоём с матерью… Но каждый день обходит пешком своё королевство, разговаривает с подданными, одно время — говорил мне Марк — король вообще казался омнипрезентным… Но потом его стало как-то меньше… Вот всё, что касается Аугсбурга… Но что, ты думаешь, за воротами Морица на самом деле стоял Уртюп?
— Почему бы и нет? Впрочем, я не уверена. Давай вообще закроем эту тему, — сказала Дженни, выпростала руки из-под одеяла, стала собирать волосы… Потом снова распустила их, мне показалось, что начинается дождь, я тоже высунул руку из-под одеяла, подставил ладонь… На неё ничего не упало, но официантка, проходившая мимо, спросила меня глазами, что я хочу… И я попросил её принести Leitungswasser[48]…
Официантка принесла мне стакан воды… Я подумал, что Мюнхен — всё-таки странный город… Где ещё рекламируют водопроводную воду? «Лучшая в мире вода для лучшего в мире города!» — эта реклама висит сейчас повсюду…
Эта самовлюблённость… Мы привыкли над ней смеяться, но в этом есть всё же что-то трогательное, думал я; когда так лежишь в центре этого города, завёрнутый в одеяло, кажется, что это он тебя и кутает в свои складки[49]…
В голове у меня то есть были те самые мысли, за которые Набоков не любил нас, и когда в английском тексте ему надо было объяснить, что такое «пошлость», он вспоминал вот именно немца, плававшего в обнимку с лебедями…
Впрочем, это была цитата из какого-то другого русского классика… И что плохого, что он объяснил нам значение этого слова? Это мешает впадать в идиотию…
Хотя почему бы и не впасть… Возвращаясь туда, где мы полулежим с Дженни под одним одеялом, возле Фрауэнкирхе… Не хватало только моря, плещущего у наших ног… Чтобы всё это вдруг оказалось набережной — так мне захотелось… И я предложил Дженни пойти прямо сейчас в открытый бассейн, скажем, в Данте-бад, хотя это было смешно, конечно, удовлетворять своё морское вожделение в каком-то бассейне… Но море — невидимое — было только как первый толчок, оно плеснуло невидимой же волной в мою пятку, завёрнутую в красную шерстяную ткань, и мне захотелось плавать, я выпростал руки из-под одеяла и сделал ими несколько взмахов — как будто поплыл на спине…
И стал приставать к Дженни, чтобы она рассказала мне наконец причину своей водобоязни…
Это ведь был уже не первый раз, когда она категорически отказывалась идти в бассейн…
А мне хотелось оказаться с Дженни в ночном водовороте, скользить, взявшись за руки, в подсвеченном снизу лабиринте, в тёплой купоросной воде…
Это была, конечно, тинейджерская эротика… Страсти тепличных овощей…
Но я испытывал определённую ностальгию по ней… Может быть, ещё и по Штефи, которая всё это очень любила… Но в этом я себе не признавался, я говорил себе, что мне не хватает не Штефи, а вот именно водяной воронки ночного Данте-бада…
В которой точно так же можно было бы скользить вместе с Дженни… А потом прижимать её к бортику, лежать вместе с ней в проснувшемся джакузи, целовать, как в первый раз, и ласкать под водой…
— Просто, — сказала Дженни, — я утонула в детстве.
— Как это было? — спросил я. — Хотя, если не хочешь, не рассказывай… Если это детская травма…
— Нет, — сказала Дженни, — ну почему же… Травма-то она травма, но тебе я расскажу…
В течение двух недель Дженни — как я думал — была у родителей в Альгое, а я листал альбомы Ахима в пустой квартире, смотрел видео группы «Аксолотль», которую он когда-то сколачивал с друзьями, буквально — был ударником…
Их безыскусное музицирование ввергало меня в волнение, я напивался до чёртиков, чтобы потом накуриться… до космического вакуума, и только потом, проспав сутки-трое, снова лениво цеплять за подол проходившую мимо Жизнь…
В одно из таких медленных возвращений мне вдруг пришло в голову, что Дженни как-то долго отсутствует… Её мобильный не отвечал… И у меня шевельнулось подозрение, что Дженни вернулась, сидит над «Контрабасом» в своей клеточке и не спешит мне звонить… Может, потому, что не одна сидит… А так как сидеть там негде, разве что на полу, то, скорее всего, тогда уже и не сидит, а лежит…
На мои звонки никто не отвечал, за дверью было тихо, я спустился по скрипучей деревянной лестнице в проходной двор, зашёл в «Контрабас»…
Зигги не ожидал меня увидеть, он сделал такое лицо, как будто я вернулся из кругосветного путешествия… При этом Зигги должен мне 1700 евро, уже два или три года, и в прошлый раз, когда я его видел всё в том же «Контрабасе», я сказал ему, что пришло время, когда эти деньги мне становятся нужны… Он обещал непременно отдать через неделю, с тех пор он мне не звонил, и теперь, случайно встретив его, было бы наивно полагать… Поэтому я даже ничего у него и не спрашивал, меня больше в тот момент заботило затянувшееся отсутствие Дженни…
Зигги был пьян, причём сначала я подумал, что он притворяется — special for me, но когда он подошёл к моему столу, я понял, что он в самом деле пьян — в стельку… Но special for me у него тоже кое-что было заготовлено…
Он со значительным видом, хоть и шатаясь, достал из-за пазухи чёрный кожаный кошелёк…
Развернул и показал его мне…
— Зигги, садись, — сказал я. — Чего ты стоишь?
Зигги сел напротив меня… Он держал кошелёк двумя руками у меня перед глазами, как будто объявление, которое мне надлежало прочесть… Он начал его щупать, мять пальцами… Он вывернул его наизнанку…
Кошелёк был совершенно пуст. Чёрен и пуст. Я сказал: «Was soll das?»[50]
Зигги сложил кошелёк и протянул его мне…
— Таких кошельков теперь не делают, Йенс. Ты нигде такой не найдёшь.
— А ты где нашёл?
— Это кошелёк моего деда, Йенс, на вот, пощупай, какая лайка… Он как новый, да? Это — необыкновенная вещь, необыкновенная… Вот, держи. Он теперь твой. У меня очень плохие дела, Йенс, по суду я должен выплатить огромную неустойку. По сути, я банкрот, Йенс… Мне очень жаль, Йенс, что я должен тебе это сообщить… Но ты не в накладе, дружище. Этому кошельку нет цены, — Зигги снова поднял со стола кошелёк, раскрыл его и погрузил туда внутрь свой нос… Я подумал, что он хочет высморкаться… Но Зигги наоборот — глубоко вдохнул — как будто там был кокс, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
