Непобежденные - Владимир Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Товарищ генерал, с дивизиями связаться не удается, — доложили ему.
Всерьез обеспокоенный, он тут же выехал на Мекензиевы горы, прихватив с собой командира полка связи майора Мокровицкого.
Прибыв на наблюдательный пункт, он сразу понял, почему нет связи: рация была другая, незнакомая ему и, по-видимому, маломощная.
— Я приказал выделить радиостанцию, которой ранее пользовался при разговорах с дивизиями, — угрожающе повернулся он майору. — А вы что сделали?!
Все притихли, никто еще не видел командарма таким. Обычно мягкий и сдержанный, теперь от дрожал от бешенства, часто встряхивая головой.
— Я полагал… — прерывисто от волнения, но спокойно, не опуская глаз, произнес Мокровицкий, — я полагал, что рация понадобится вам…
— Полагал, — сказал командарм. — Люди там ведут бой, не имея связи… За такие вещи судить надо… А вы, — повернулся он, обводя тяжелым взглядом присутствующих. — Не видите — рация слаба? Как хотите, но чтобы связь была!…
Он вдруг настороженно приподнялся на носках, всматриваясь в серую даль. И все посмотрели в ту сторону, и увидели резко раскачивающийся на неровной дороге фургон передвижной радиостанции.
— Счастье ваше! — проворчал Петров, наблюдая, как майор бежит наперерез машине. Следом кинулся Ковтун. Командарм знал Ковтуна как умного и душевного человека. Таких душевных, все понимающих командиров Петров любил, и теперь, наблюдая, как он бежит, немолодой, грузный, неуклюжий на вид, заставил себя успокоиться.
Это была радиостанция моряков. Матросы-радисты оказались понимающими, не стали даже ссылаться на приказы своих непосредственных начальников, быстро развернули рацию, и скоро Петров услышал голос «Василия» — генерала Воробьева, командира 95-й стрелковой дивизии. Воробьев доложил, что продвижение задерживается и что поэтому необходимо менять направление, идти восточнее.
И снова Петров чаще обычного задергал головой.
— Вы все еще не можете отрешиться от своей точки зрения, высказанной на Военном совете, — резко сказал он. — Позовите к аппарату «Трофима».
Прошло в молчании несколько тягостных минут. Наконец, послышался глуховатый голос «Трофима» — командира 25-й Чапаевской дивизии генерал-майора Коломийца.
— Говорит «Старик», — тяжело роняя слова, сказал Петров. — У «Василия» что-то не ладится. Поручаю вам командование отходящей группой войск.
— Слушаюсь, — спокойно сказал Коломиец, словно это было для него само собой разумеющимся.
— Двигайтесь по маршруту Керменчик — Ай-Тодор-Шули…
— Боюсь, что это не самый удачный маршрут. Разрешите действовать по обстановке?
— Согласен, — сразу сказал Петров. — Одного не забывайте: скорее пробивайтесь сюда.
Медленно, словно раздумывая, все ли сказал, Петров повернулся к майору Ковтуну.
— На этом месте будет наш передовой наблюдательный пункт. Назначаю вас старшим. Держите связь с войсками и немедленно докладывайте мне. А вы, — повернулся он к майору Мокровицкому, и в голосе его снова послышались жесткие нотки. — А вы… установите телефонную связь…
Когда машина командарма спустилась в долину, по склонам гор запрыгали кусты взрывов: батарея противника, как видно, не имея точных координат, била по площадям. Откуда-то с севера доносилась частая ружейно-пулеметная стрельба, гул разрывов. Все это было привычным для Петрова и не отвлекало внимания. Теперь он думал о предстоящей встрече с командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Октябрьским, прикидывал, что сказать в первую очередь, о чем попросить: ведь материальные ресурсы крупнейшей военно-морской базы по существу были еще целы, а Приморская армия нуждалась буквально во всем…
У командующего флотом в этот день особенно болела печень. К тому же он был, как говорится, с дороги — только что вернулся из Поти, где занимался вопросами базирования кораблей в кавказских портах. Уехал шесть дней назад, когда еще была вера, что немцев удержат на севере Крыма, а вернулся в разгар боев под Севастополем. Береговые батареи круглые сутки вели огонь по дорогам, по скоплениям противника. Батальоны моряков дрались отчаянно. Но, расстреляв весь боезапас, уже перестала существовать 54-я батарея, но батальоны таяли с непостижимой быстротой, и одна была надежда — на подход прославившей себя под Одессой сильной Приморской армии. Он представлял себе эту армию такой, какой она проходила по старым сводкам, по газетным публикациям: в виде этаких стройных рядов бравых гренадеров, которым сам черт не страшен. Знал, что бросок из-под Одессы, бои на севере Крыма, отход с боями к Севастополю, — все это сильно ослабит армию, но от сложившегося представления отрешиться не мог.
И потому он очень удивился, когда увидел перед собой отнюдь не бравого генерала. Зеленые полевые генеральские звездочки были у него пришиты прямо на ворот выцветшей, мешковато сидевшей на нем летней солдатской гимнастерки. Мятую фуражку он держал в опущенной руке, покачивая ею, словно отирая голенище запыленного сапога. Нечищеные сапоги особенно возмутили Октябрьского. Если такой командующий, какова же армия? Ему просто никогда не приходилось видеть у себя в штабе столь неопрятных командиров. И он, сам не желая того, сказал раздраженно, почти брезгливо:
— Приведите себя в порядок, генерал.
— Так ведь я не с парада, — удивился Петров и задергал головой.
Октябрьский не знал об этой особенности Петрова — последствии давней контузии — и его нервозность еще усилилась.
Показалось, что генерал сейчас начнет еще и подмигивать. Но Петров спокойно повернулся и вышел. Ничего больше не сказав, никак не отреагировав на резкость.
«И это — командарм!» — подумал Октябрьский. Сам привыкший лелеять свою гордыню, он не понимал такой, как ему казалось, молчаливой покорности. Как-то стороной прошла мысль о выдержке. Мог ведь генерал и резкостью ответить, мог. Верняком ведь кипело в нем все. А сдержался, пересилил себя. Но мысль эта промелькнула и забылась, заслоненная новым приступом боли справа под ребрами.
Петров вошел через несколько минут. Сапоги его теперь блестели. Октябрьский недовольно покосился на плохо выбритые щеки генерала, но ничего не сказал.
— Я торопился сюда, чтобы обеспечить возможность выходящим к Севастополю войскам сразу же включиться в бои…
— Значит, вы прибыли без армии? — удивился Октябрьский. — Значит, армия там, а вы тут?…
— Так диктует обстановка.
— Значит, не вы ведете обстановку, а она вас?…
— Сейчас не об этом надо говорить, — непочтительно прервал его Петров. — Вы, должно быть, знаете, в каком состоянии армия прибыла из Одессы. После этого она понесла тяжелые потери на Ишуньских позициях. Отход к Севастополю тоже будет стоить немалых потерь. А частям, по мере выхода, предстоит сразу же включаться с бои. Нужно пополнение оружием, боеприпасами…
— Значит, вы хотите, чтобы флот взял вас на довольствие?!
— Пусть так, если угодно…
Боль, мучившая Октябрьского со вчерашнего дня, внезапно отпустила, и он вдруг понял, что этот разговор сейчас зайдет в тупик, потому что следующее, что сделал бы он сам на месте Петрова, это спросил бы: намерен ли флот оборонять базу и если намерен, то рассчитывает ли он на помощь армии? Что ответишь на такое?
— Дадим, — угрюмо сказал Октябрьский, — дадим все, что можем. Цель у нас одна и, значит, действовать нам заодно…
Он вызвал коменданта береговой обороны генерала Моргунова, приказал ознакомить командарма со всем, что потребуется. Октябрьскому хотелось поскорей остаться одному. Понимал, что не прав, в такой час перебрасывая Петрова своим подчиненным, чувствовал, что судьба может накрепко связать его с этим генералом, но не имел сейчас охоты долго беседовать с ним, да и времени тоже не имел. Административно их пока ничто не связывало. Обязанностью командующего флотом продолжало оставаться обеспечение безопасности берегов со стороны моря. Это война такая вышла, что все цели флота оказались на суше, что береговые батареи пришлось повернуть на 180 градусов. Он принимал войну, как она есть, но функции командующего флотом оставались прежними…
Ему вдруг пришло в голову, что, рассуждая так, он ищет мотивы для самооправдания. Возразить на это было нечего, и он, раздосадованный на себя, все ходил по своей подземной каюте из угла в угол, думал. А дум было много. Вечером предстояло совещание партактива города, на котором ему надо было выступать, информировать о сложившейся обстановке, ставить задачи по укреплению обороны города и помощи флоту. Потом требовалось хорошенько обсудить на Военном совете телеграмму Сталину и Кузнецову, телеграмму очень важную, от которой могло так многое зависеть. Он собирался открыто сказать все как есть, что на помощь Приморской армии в ближайшие дни рассчитывать не приходится, что Севастополь по-существу остается открытым и не может обеспечить базирование основных сил флота, что имеется острая необходимость организовать флагманский командный пункт в Туапсе, куда следует перевести штаб и учреждения флота… А еще надо было, обязательно надо было обратиться от имени Военного совета с воззванием ко всему личному составу Черноморского флота, где следовало прямо сказать, что в этот трудный час каждый боец, командир и политработник должен драться за Севастополь до последней капли крови, до последнего вздоха. Он еще не знал, вице-адмирал Октябрьский, но он чувствовал это: все, что было — лишь прелюдия к тому, что будет, — более великому и грозному…
