Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даль гулял однажды с приятелями по саду, где плотники строили беседку. Один из рабочих нес доску, поскользнулся.
— Что ты? — бросился к нему Даль.
— Ничего, — отвечал тот, отряхиваясь и бормоча что-то.
— Новгородский, — вслед ему определил Даль.
— Откуда вы узнали? — привязались приятели.
— По говору.
— Но ведь это невозможно, — недоверчиво усмехнулся кто-то. — Он сказал всего два слова: «Ничего, скользко».
— Вы ошибаетесь, — холодно проговорил Даль. — Он сказал: «Ничего, склезко». — И крикнул плотнику: — Откуда ты, братец?
— Новгородские мы, — послышалось в ответ.
Как-то встретились Далю два монаха с кружкой — сборщики на церковное строение.
— Какого, батюшка, монастыря? — спросил Даль того, что помоложе.
— Соловецкого, родимый.
Даль улыбнулся: ох уж этот «родимый» — в любой сторонке выдаст исконного ярославца.
— А сам не ярославский ли? — продолжал допытываться.
Монах покраснел, смутился:
— Нету-ти, родимый, я тамодий, соловецкий.
Снова «родимый» и вдобавок эти неповторимые «нету-ти», «тамодий»!
Даль расхохотался:
— Зря таишься, батюшка! Все знаю! Из Ярославской губернии будешь, Ростовского уезда…
— Не погубите! — Монах упал Далю в ноги.
Он оказался беглым вором, переодетым.
Уже стариком Даль служил в Нижнем Новгороде. Всех чиновников, которые ездили в командировки по губернии, он просил записывать новые слова и отмечать особенности произношения. Однажды просмотрел записи, привезенные из нескольких селений Лукояновского уезда, сказал уверенно:
— Да ведь это белорусы.
Удивленным чиновникам посоветовал:
— Поройтесь-ка в архивах.
Порылись — нашли: при царе Алексее Михайловиче в этих местах и впрямь поселили белорусов.
Со временем, едва спор заходил о языке, стали призывать в судьи Даля.
Помните у Некрасова в «Несжатой полосе»:
Нас, что ни ночь, разоряют станицы Всякой пролетной прожорливой птицы…Поэта упрекнули: нужно не «станицы», а «стаи». Некрасов отвечал, что с детства слышал в народе выражение: «птицы летают станицами». А теперь проверил себя по Далю.
Это было веское доказательство. Далю верили.
Жила в Дале Россия с городами и селами, с горами и долинами, с реками и озерами. И еще жила в нем, укореняясь год от года, Россия великого языка, который Даль постиг в совершенстве, которому служил всю жизнь.
Долг платежом красен.
ЗОЛОТОЙ ВЕРБЛЮД
Когда началась война с Турцией, русское командование закупило несколько тысяч верблюдов. У Даля был свой верблюд. Обыкновенный живой верблюд, с горбами, с тяжелыми, мягкими лапами, с грустными глазами, теплой мордой и презрительно поджатыми губами.
Далев верблюд был дороже золотого. Мягко ступая, важно задирая голову, таскал по военным дорогам не простую поклажу, а десять лет жизни Даля.
Верблюд был нагружен словами.
Тетрадок и записных книжек во время кампании прибавилось столько, что тесен стал заслуженный чемодан. Даль паковал слова в тюки, навьючивал верблюда. Товарищи шутили: «Ну, Владимир Иванович, теперь пиши, не стесняйся. Эта скотинка, говорят, и двадцать пудов выдержит». Доктор де Морни прицепил к Далеву тюку свой кларнет. Денщик Алексей хоть и северный мужик, однако привязался к неведомому зверю, управлялся с ним не хуже, чем с лошадью. Приставший пес с верблюдом подружился. Так и двигались через Балканы: впереди, в повозке, Даль и де Морни, за ними Степан в фуре с хозяйственной утварью, следом Алексей на верблюде; замыкал шествие пес — весело махал хвостом, как флагом.
Верблюд пропал во время короткой стычки, перехода за два до Адрианополя. Даль перевязал раненых и возвратился в обоз, где все смешалось в минуты внезапного боя. Он не нашел ни Алексея, ни верблюда. Бедный пес лежал с простреленной головою.
Степан путано объяснял, что очень испугался, залез под телегу и не видел ничего.
Даль признавался потом, что осиротел с утратою своих записок. «Осиротеть» — тяжелое слово. Так говорят, когда теряют близких.
Может, и хорошо, что пропали Далевы записки. Утрата подсказала Далю, что не увлечением они были, а призванием. Понял, что без них ему в жизни не обойтись.
Еще лучше, что через неделю