Родить Минотавра - Сергей Шведов

В последнее время Элем заподозрил, что Атемису не нужна и Элия с её ещё не родившимся сыном. Этот младенец мог стать угрозой не только для знати, но и для рогатых слуг Огуса. Именно сын Огуса стал бы проводником воли своего божественного отца, а жрецам оставалось бы только ловить на лету знаки его внимания.

Странно, что Элия этого не понимала. И не хотела верить, что последнее покушение на её жизнь осуществилось при попустительстве верховного жреца. И чем больше становилась власть жрецов в Эбире, тем всё менее ценными в их глазах становились жизни Элема и Элии. И наступит момент, когда за эти жизни не дадут и медного обола.

– Ты, жалкое подобие человека, как ты посмел осквернить чистое имя жреца Атемиса своим поганым языком. Жрецы храма – это глаза, уши, ноги и руки божественного Огуса, и только они способны воплотить его устремления в жизнь.

То, что божественная корова не сдержана в проявлениях чувств, Элем знал и раньше, но в этот раз она, кажется, грозила превзойти саму себя. Конечно, барабанщик мог бы ей сказать, что ноги и руки Огуса, это как раз он, Элем, но не стал раздражать и без того впавшую в неистовство женщину.

Для Элии он ничтожество, пустое место, эбирский простолюдин, которому приятная наружность и крепкое тело позволили пробиться в барабанщики. И, в общем-то, Элия права, как правы были и многие простые эбирцы, презиравшие Элема за выпавшую ему в день похорон Доху-о-доху слепую удачу. Он не заслуживает уважения. Он болтается в волнах чужой воли, как чурка, не делая даже попытки выбраться на берег. Так как же может женщина, вынашивающая под сердцем ребёнка, довериться такому ничтожеству. Она будет держаться обеими руками за Атемиса до той самой минуты, когда жестокий кастрат её предаст.

Когда-то Элем любил бродить жаркими ночами по Эбиру. Ночной город казался ему тогда более гостеприимным, покладистым и доброжелательным, чем город дневной, быть может потому, что надзирающих глаз становилось меньше. Стража, конечно, обходила Эбир и ночью, но старалась держаться поближе к центру, где вокруг храма Огуса селилась знать, нищие кварталы оставались на ночь без присмотра и развлекались в своё удовольствие на горстку меди, заработанную тяжким трудом. Все питейные заведения были переполнены в эту пору, а где вино, там и женщины – в проститутках благословенный Эбир никогда не испытывал недостатка. И вспоминая сейчас, на мягких пуховиках, хмельные ночи, проведённые на грязных циновках в компании эбирских потаскух, Элем испытывал легкое чувство сожаления о том, что не придётся больше окунуться в атмосферу разгула и бесшабашного веселья. Барабанщик Элем не был последним человеком в весёлой компании, а о его подвигах в делах любовных могли бы рассказать не только эбирские проститутки. Случалось, что и эбирские жёны и не только подлого происхождения, воспользовавшись отсутствием мужей, либо сами посещали притоны, либо посылали своих рабынь за достойными кандидатами. Естественно, что наибольшим успехом у знатных эбирских женщин пользовались барабанщики божественного Огуса – сливки эбирского простонародья.

Элем знал массу историй о похождениях своих приятелей в самых знатных домах и сам бы мог порассказать немало интересного. В те, молодые годы, он мечтал поселиться в богатом доме, с какой-нибудь нестарой вдовушкой, чтобы не знать больше нужды и забот. Кто мог тогда знать, что его жизнь так взбрыкнёт одичавшей кобылой и вынесет его к таким высям, о которых он и помыслить не мог.

А в сущности, почему бы ему не посетить питейное заведение. В конце концов, очень может быть, что божественному быку подобная жизнь придётся по вкусу. Ведь недаром же он вошёл в простого барабанщика, а не в вельможу. Остаётся только ускользнуть из-под бдительного надзора жрецов-кастратов, и вот она, желанная свобода. Для любого другого задача выбраться из столь тщательно охраняемого дворца абсолютно нереальна, но только не для эбирского барабанщика, привыкшего серым мышонком скользить по чужим спальням. Самое удобное одеяние для этой цели – покрывало рабыни. Грубая материя хорошо скрывает тело, а темнота скрадывает рост.

Глупая Ирия только глазами захлопала в ответ на его просьбу, и Элему довольно долго пришлось разжёвывать ей суть своей затеи.

– Прикажи только, мой господин, и никто не посмеет тебе помещать.

Бывают же такие безмозглые бабы! Зачем, спрашиваётся, Элему объясняться по таким пустякам с Атемисом, если он может уйти совершенно незамеченным ни верховным жрецом, ни его подручными кастратами.

Ирию ему удалось убедить, а вот у самого появились сомнения: что будет, если Элема узнают на улицах Эбира? Конечно, в столь странном наряде он по улицам разгуливать не станет, но всё равно, в городе слишком мало мест, где лицо Элема не было бы знакомо. И нет в Эбире человека, который бы не слышал, как простой барабанщик полюбился божественному быку.

И всё-таки он решился. Покинуть дворец Доху-о-доху оказалось делом даже более простым, чем он ожидал. Никто из высокомерных жрецов божественного Огуса даже не обратил внимания на старую рабыню, кутающуюся по причине ночной прохлады в кусок плотной и не слишком чистой материи. Жрецы и на молоденьких девочек не смотрели.

Элем не стал раздражать стражу у главных ворот. Высокое каменное ограждение не могло послужить препятствием человеку молодому и ловкому. Рабскую одежду Элем оставил здесь же на стене и легко спрыгнул на брусчатку мостовой. Оставалось только не нарваться по глупости на городскую стражу, которая могла с дуру пустить в ход древки копий.

Элем испытывал в этот момент такое невероятное чувство свободы, что готов был тут же сплясать весёлый танец качу, не дожидаясь, когда ему поднесут красного как бычья кровь вина в глиняной кружке.

Всё-таки недаром он более десятка лет слонялся ночами по Эбиру в поисках приключений. Здесь ему знаком был каждый камень и каждый закуток. К тому же у Элема явно улучшилось зрение, во всяком случае, в темноте он видел почти так же хорошо, как днём. Поначалу это его немного испугало, но потом он пришёл к выводу, что ему помогает сам божественный Огус, которому прогулка, видимо, пришлась по душе.

«Пёстрая бабочка» была полна под самую завязку, а на нового посетителя никто даже внимания не обратил, быть может потому, что Элем никогда раньше не был завсегдатаем этого заведения, предпочитая ему «Весёлую муху» или «Разбитного шмеля». Особенно хорош был «Шмель», который принадлежал приятелю Элема толстому Аркелу, знающему толк и в вине, и в крутобедрых девочках. А в «Пёстрой бабочке» собирался народ постепеннее и посолиднее, в основном горшечники, оружейники и торговцы с рыбных рядов.

Почётное место в главном зале занимал очаг, над которым колдовал хозяин с рабами-подручными. Многочисленные гости располагались самым живописным образом прямо на полу, если не хватало циновок. Впрочем, на подобные пустяки никто внимания не обращал. Девочки, как и положено, сидели в дальнем углу сильно поредевшей кучкой и о чём-то болтали, потряхивая обнажёнными грудями и соблазняя клиентов хитрыми улыбочками.

Ни одна из них Элему не понравилась. Из покоев Доху-о-доху они казались куда более привлекательными. Да и вино в «Пёстрой бабочке» было до отвращения кислым, словно его разбавляли ослиной мочой. Одно из двух: либо хозяин притона добавляет в благородный напиток уксус, либо Элем уже настольно разбаловался за эти четыре месяца роскошной жизни, что неспособен оценить скромные радости простолюдинов.

Божественный бык помалкивал, судя по всему, выбор девок тоже показался ему скудным, а их достоинства сомнительными. К тому жё их не мешало бы тщательно ломать, но, к сожалению, вода в Эбире слишком дорога, чтобы ее расходовать на потаскух.

– Говорю же вам, что жрец Атемис солгал. Где это видано, чтобы божественный Огус вселялся в обычного барабанщика, когда к его услугам столько знатных мужей.

– Но ведь никто из них не возразил жрецу Атемису? – Убийство Фалена многим заткнуло рты. А Атемис ещё и подстраховался, отправив в сады Иллира многих из тех, кто мог бы открыть глаза народу.

– А почему молчит божественный Огус? – Так говорю же, что всё это ложь – не было никакого Огуса. – А дождь. Я сам стоял в тот день на площади. На моей памяти, а я уже почти сорок лет топчу городскую мостовую, ничего подобного в сухое время года не было. И молнии сверкали так, что казалось, пробил последний час для благословенного Эбира.

– Это гневался божественный бык, глядя на бесчинства жреца Атемиса.

Элем сидел спиной к говорившему и не мог видеть его лица, но голос ему показался знакомым. Улучив удобный момент, он обернулся: самодовольная физиономия горшечника Калая была ему неприятна и в былые дни, что уж говорить о днях нынешних, когда этот сын змеи и тарантула покусился на святая святых божественного Огуса. Вообще-то горшечник был завсегдатаем «Веселой мухи» и не совсем понятно, каким ветром его занесло в Бабочку", которая находилась в трёх кварталах от его мастерской. Собеседников Калая Элем не знал, да и не особенно интересовался их сонными физиономиями.