Маркета Лазарова - Владислав Ванчура

Это благостный звук, это благодатный звук, это колокольчик забвения, это колокольчик небытия, это смерть! А кто же трезвонит? Мальчонка. Приметил угрюмых коней и презрительный взгляд разбойника, способного убить, даже если не разъярен и не угрожает. Покровительница сторожевых вышек и башен, покровительница укрепленных городов вдохнула в него отвагу. Почувствовал он, что пришел черед подростков стать взрослыми, И хочет он предотвратить убиение невинных младенцев, и раскачивает колокол. Повис на веревках звонницы, раскачивается сам, а вместе с ним раскачивается язык колокола. Это — забава. Какой прелестный наигрыш! Это — фата, наброшенная на лик фурии, которая косит и косит головы.

Вот брызнула кровь! Взъерошенный ус и оскал убийцы! Смотрите — меч, согретый теплотою тел. У Миколаша нет ни минуты, не успевает он поворотить коня. Он отступает, защищаясь, конь его пятится назад, дробя конечности павших. Разбойники отступают, однако отверстие ворот тмится новой битвой, темно от всадников, которых братья Миколаша, обнажив меч, загнали в эту теснину.

Конь разбойников вломился в эту людскую свалку. И Миколаш не мог уж двинуться ни вперед, ни назад. В последний раз услышал он перезвон колоколов, увидел спасающегося бегством наемника, которому он дал белого коня, самого любимого изо всех, а еще увидел, как батрак этот взбирается по травянистому склону, оставляя за спиной город, и еще увидел… или это ему померещилось?

Да, все это ему померещилось, потому что в воротах началась свалка, а мост поднимался.

Ах, свалка, голова на голове, и во всех головах — воспаленный мозг, и во всякий мозг вонзился коготь смертельного ужаса.

Ян, который отстал от брата на три конских корпуса, убил батрака; и как убил он его, как рухнул под ним конь, так освободилось местечко и еще кто-то из братьев вклинился со своим конем в толпу и пробился к Миколашу. Только тут зачинщик кровопролития смог отдышаться и перевести дух. И вскричал он, как кричат те, чью печень терзает клюв безумия, а меч его разит с новой силой. Легкий ветерок разносит клич безумца, а сам он, один-единственный, пробивается вперед. Он бледен, его заливает кровь и обморочный пот. Он страшен!

И в это великое смятение, в эти взвизги и верещанье врывается всполошенный колокольный звон, к небу поднимаются стон и вопли, словно бог прикрыл ладонью солнце. Ворота сотрясаются, город проснулся, слышны отчаянные крики: «Пожар! Пожар!»

Ах, глупые! Ряд стражников поворачивает обратно, алебардники отбрасывают свои алебарды, солдат убывает, путь теперь все свободнее и свободнее. Те из наемников Миколаша, кто не сбежал, жмутся по стенам, будто крысы, и дрожат от страха. Обливаются слезами, признаваясь в своем бесстыдстве, и умоляют горожанина, стоящего подле них, засвидетельствовать, что вошли они не по своей воле.

«Было нас тридцать девять, да все разбежались, только вот нас, горстку несчастных, разбойники вогнали в ворота. А убитых — так ведь их убили не защитники города, а душегубы. Дьяволы это, сударь!»

Горожанин, поглаживая бороду, кивает, но тут раздается оглушительный крик, и цирюльник поступит благоразумнее, если вовремя исчезнет.

Миколаш с братьями через весь город проскакал к башне, в которой помещалась темница. Повстречали они брюхачей, что придерживали на бегу шляпы и спадающие портки; повстречали парней, размахивающих палками и выкрикивающих какие-то призывы, до которых никому нет дела.

«Тупицы, последуй вы моему совету, мы спасли бы наш милый город! А так горите вы огнем, темнота! Я на вас осерчал! Я осерчал на вас и бегу стеречь собственную крышу. Ей-ей! Только одна она из всей вашей навозной кучи этого стоит!»

Ах, наш добрейший каплунчик, сунет он в руки супруге ведро и вкупе с нею примется командовать двумя насмерть перепуганными горожанами, за которыми числится должок.

Стража, однажды уже потерпевшая крах и приведенная в смятение, преследовала разбойников не спеша. И стало так, что никто не сумел превозмочь исступленной ярости Миколаша и его братьев. Никто не смог их одолеть, одно лишь установленье божье, что разверзается перед ними, как пропасть. И я уже вижу конец несчастного Миколаша. Я вижу смерть его братьев.

Разбойники добрались до тюремной башни, а здесь хватает военного люда, чтобы помешать им отпереть запоры. Блестят окованные железом двери. Разбойники ударили по ним! Выставили всем напоказ свое безумие! Великолепное безумие бесцельной и ненужной битвы. Ощущали за плечами солдат и острия копий, чуть ли не вонзенных в их тела. Королевский капитан препоясывает себя мечом, выскакивает конный отряд, чтоб пригвоздить их к земле, а они помышляют о наступлении! Какое безумство! В последний раз их украшает панцирь. В последний раз заносят они меч. Еще один удар, последний удар.

Что остается мне рассказать вам? Солдаты набросились на них. Смотрите — волна, первая, вторая, третья. Меч за мечом. Взблески и звон мечей. Я вижу, как смерть садится на коня. Она подходит слева, и судьи придерживают ей стремя. Ваша смерть, братья-разбойники! Твоя смерть, Миколаш! Стоишь ты, опершись о притолоку узилищу и голова твоя клонится, и падает на плечо. Руки твои все тяжелее и тяжелее. Ты теряешь сознание, в глазах у тебя туман. Все становится тьмою, и воцаряется вокруг тьма. Тьма, центр зеницы ока божьего, тьма, беспредельная тьма, точка крохотнее, чем у астрономов, Я слышу горны времени, торопливого времени. Оно не отступит. Повсюду над городом развешаны краски, но ты их не видишь. Настает утро, Рогачек пылает, озаренный рассветным солнцем. Вот оно уже выпрыгнуло на небосклон, но ты — слеп. Ты умираешь? Нет! Нет, нет, тебе суждено принять смерть более позорную. Смотри — вот перекладина виселицы! Смотри на нее, прозри!

В эту минуту раздался звук трубы. Это подходят солдаты короля. И как вихрь разметает пыль, как волк рассекает стадо, как расступаются люди в храме, прижимаясь к стенам, чтобы дать дорогу епископу, — так расступилась свора солдат, добивавшая раненых. Труба трубача трубит заливисто и солнечно. На ней трепещет флажок, и на флажке, перемежаясь с пурпуром, красуется королевский герб. Их много, этих наемных солдат, но королевский герб словно удесятеряет их численность. Они идут не торопясь. Они все ближе и ближе, а кто это перед ними? Кто стоит против них?

Я вижу окровавленные тела, валяющиеся перед едва поврежденными воротами, я вижу одного разбойника, пытающегося подняться, и вижу другого — он, пошатываясь, бредет вдоль стены. Я вижу рассеченные головы и кровь, по каплям вытекающую из ран. Я вижу гибель и смерть тех, кто занимался разбоем и вел мятежные битвы.

Меж тем Козлик в заточенье услыхал звон колокола и рев. Он узнал своих сыночков! Сердце у него защемило надеждой, он смеялся, гремел запорами и колотил в двери, крича: «Я здесь! Я здесь, я жду вас!»

Глубоко во тьме узилища прислушивалась к шуму и Александра.

Однако шум слабеет. Все стихает. Козлик приложил ухо к стене и прислушивается, не раздастся ли стук и поспешные шаги солдат. Нет, ничего. Уплывает мгновенье тишины, колдовской тишины, свистящей тишины, как если бы тот, кто прислушивается, падал в пропасть.

Напрасно вы ждете, рыцарь, напрасно сердце ваше вздрагивает в надежде. Сыновья ваши побиты и валяются под ногами солдат. Шлемы их откатились к порогу и гремят под ударами трости щеголеватого мещанина. Они валяются в пыли, раскинув ноги, а местный сброд расшвыривает их тела в разные стороны. Теперь прислушивайтесь, вы, чародей сражений, вы, пиит диких сцен, вы, игрок, слишком простодушный, вы, спесивец, вы, головорез, вы, безрассудный безумец! Прислушивайтесь! — ухо у почернелой стены, палец между зубами, в голове шум, а в сердце, в сердце — наперсток крови, и она не обращается боле. Прислушивайтесь, не раздастся ли призывный звук боевого рожка. Вот — он звенит уже, звенит, захлебываясь звуками, и все всхлипывает, всхлипывает. Близится конец нашего повествования, и сладостное утешение подсаживается к опустелой миске с историями, словно голубка, утешающая вдову.

Смерть! Ах, это безумное название тщеты земной — страшит и пугает. Я ни полушки не дам за твое слово, велеречивый глупец, я боюсь смерти, страшусь ее и все, что у меня есть, обращу в мольбу. «Отвяжитесь вы от меня со своим щебетанием! Жизнь и смерть. Это орел и решка монеты, которую я плачу. Дай бог здоровья вашим заказчикам, пусть они меня боятся, пока остаются живы!»

Всем нам однажды морозной ночью придется нести караул, все успокоимся под помертвелой луной, все будем насвистывать свою песенку через щербинку, разделяющую наши резцы; никому этого, как известно, не избежать. Драгоценные господа мои, посмотрите-ка все же, как сама эта кумушка убога, как измождена! Я вижу на ее лапе нарыв, который буйно рвется к жизни!

Неужто так-таки никто перед ней и не устоит? Слышали ли вы, чтобы она одолела любящих? Никогда! Вот, смотрите — ангел-провозвестник с багровым ликом! Роскошное тело, и смеется он во всю глотку. Он подглядывает за людьми из-за волн кустарника; выслеживает их в спальнях, у речек, в снегу, на песках, и всюду, где оттиски тел, задерживается и часто поднимает вверх свою правую руку, а ладонь левой прижимает к сердцу. И произносит слово: жизнь. Любит он мужчин и женщин, а более всего противны ему безбрачие и одинокие самцы. Милостивые государи, история Маркеты Лазаровой еще не кончается! Не умрет она, а произведет на свет сына, которого нарекут Вацлавом. У этого Вацлава будет шестеро сыновей. Дети Буриана, дети Яна, дети остальных братьев и стаи байстрюков будут также благословлены детками. Но мне милее всего, что остался в живых дядюшка этих детей, самый младший сынок Козлика, и он тоже не будет бесплоден.