За синей птицей - Ирина Нолле

Маша замолчала.

— Ты спела?

— Нет, бригадир… — Маша словно вздрогнула, охватив руками плечи, и вся сжалась. — Не спела.

— Почему ты такая злая была? Что в твоей жизни случилось? Это ведь только от большой обиды можно такой злой стать.

— А ты, наверное, очень добренькая со скамьи подсудимых встала? Тогда ведь всех других зверями считаешь, а себя одну ангелочком. Все к тебе придираются.

Все несправедливы… Только у меня тогда не от этого злость и обида была. От другого…

— Так ведь следователь к тебе не придирался?

— А твой будто придирался? Говорю — еще до следователя я такой была. Ну, да не в том дело. О чем мы начали?

— О капитане.

Да, о капитане… Вот приехала я сюда, на этот самый лагпункт. Четыре года назад. В тридцать восьмом. Привели к нему в кабинет. Он еще слова не успел сказать, а я ему кричу: «Сажай, так твою и растак, в кондей! Все равно работать не буду, и не уговоришь! Знаю я эти твои пряники, наслышалась, какой ты мастер перевоспитывать! Да не на такую нарвался!» — и снова матерком. А он в этом лагере тогда еще первый год был. — Маша замолчала, оглянулась вокруг и, понизив голос до шепота, проговорила: — Слухи такие ходили, что его чуть не посадили. Поругался он там в Москве с каким-то большим начальником… Чуть, говорят, не с самим наркомом. Вроде даже из-за политики. Чего они там не поделили? Где-то, говорят, в другом месте работал, тоже в лагерях, а его сам нарком к себе вызвал. Представляешь — нарком! Ну, и что-то там у них получилось, они поругались. Может, конечно, и брешут, но говорили, что после этого его нарком посадить хотел, да раздумал и послал в наши лагеря, вроде как в наказание. Только слышишь, бригадир? Молчи про это… Не вздумай никого спрашивать… А то сама себе наживешь такие дела, что и не распутаешься. Еще срок добавочный схватишь, — совсем уже приглушенно закончила Маша.

— Подожди… — Марина дотронулась до руки Маши. — Я как-то не могу понять. Почему ты шепчешь? — Марина и сама оглянулась по сторонам, словно боялась — не подслушает ли их кто? — Почему за это могут добавочный срок дать? За что?

— За длинный язык… Вон у нас на швейных лагпунктах за язык многие сидят… Спецконтингент называются. Слышала?

— Вот ты о ком! — отодвинулась от нее Марина. — Это — не за язык. Это — враги народа. Изменники родины. Я знаю о них получше, чем ты. И говорить о них не желаю… Жалко, что не расстреляли их всех.

— Это баб-то чтобы расстреляли? — Маша сделала какой-то неопределенный жест рукой. — Видела я этих врагов народа…

— Не смей! — резко оборвала ее Марина. — Не смей при мне говорить такие слова! Я не желаю этого слышать! Зря не посадят. А что они плачутся, что их зря посадили, так ведь и мы то же самое говорим, а на самом деле… А про капитана Белоненко — сплошной вздор. Сплетни и вздор. Может быть, эти самые из спецконтингента про него такую сплетню пустили. Да, да, именно они. Никогда, слышишь, я не верю этому! Никогда капитан Белоненко не мог быть обвиненным в измене родине! Я…

— Да тише ты, ненормальная! — Маша крепко схватила Марину за руку. — Ну тебя к шутам гороховым… Лучше бы и не начинать…

— Вот именно, — немного успокаиваясь, ответила Марина. — Лучше об этом никогда не начинать. Давай так и договоримся.

— Мне-то больно наплевать на все эти дела! — Маша отпустила руку Марины. — А ты чего это вдруг скисла? — покосилась она на приятельницу.

Марина и впрямь вдруг вся как-то поникла.

— Ты что? Ну, будешь слушать дальше?

— Буду, — с усилием ответила Марина. — Рассказывай.

— Ну вот, крою я его матом, а он, представь, молчит. Дежурному велел выйти и коменданту тоже. Я глотку деру, а он — молчит. Сколько я там орала — не помню. Может, целый час. Эх, думаю, да неужели я тебя ничем не пройму? Не таких доводила. А тут, знаешь, чувствую, что не я его, а он меня до трясучки доводит. Озверела совсем. На столе чернильница стояла, толстая такая, из стекла. Ну, думаю, будет тебе сейчас, до чего же ты довел человека своим молчанием. Я только привстала и руку протянула, а он быстренько так — раз и отодвинул чернильницу. «Старый прием», — говорит. И лицо спокойное, только, знаешь, вот здесь, возле рта, что-то немножечко вздрагивает, а брови сошлись. Не пойму, как он тогда меня не отлупил!

— А потом?

— Потом? Посадил он меня на табуретку. А у меня не то чтобы кричать — уж и на словечко и то сил нет. Хриплю что-то… Посидела я так еще сколько-то времени и говорю: «Пойду я, гражданин начальник». Он говорит: «Иди» — и больше ничего не сказал. Ну, я и ушла. После еще две недельки чудила, а потом скисла. Не вызывает он меня, понимаешь. Что бы я там ни творила, а он — не вызывает. Я и так и этак, то с надзоркой разругаюсь, то в столовой крик подниму, от работы отказываюсь, в карцере через день ночую, а он не вызывает. Словно нет такой Маши Соловья на лагпункте, представляешь? Тут меня заело. Что же это, думаю, со всеми беседует, перевоспитывает, а я что — хуже всех для него? Или уж презирает он так меня или что? И как додумалась, что презирает, то поставила себе задачу: сдохну, а добьюсь своего…

— Ты что замолчала, Маша? Я тебя слушаю…

— Решила добиться, чтобы вызвал. Взялась за работу. Я ведь, бригадир, все делать умею. Рву проценты, на доску передовиков через месяц вылезла, премии стала получать. Учти — премии в приказе за его подписью. Значит, знает, что стала передовиком, а не вызывает. Ох, бригадир, не дай тебе господь до такого дойти… Вот попомни мое слово: раз Белоненко с человеком говорить не хочет, значит, тут одно из двух выбирай — или выправляй свою линию, да так, чтобы навсегда, или катись под горку, закрыв глаза. Четыре года я с ним здесь, а каждый день на него удивляюсь, и все новое в нем вижу…

Маша опять замолчала, охватив руками коленки, глядя куда-то в темноту.

— Как это у него получилось, что, кроме старой тетки, никого нет… Ни жены, ни ребятишек… А может быть, в жизни так и должно быть?..

— Что?..

Маша не успела ответить.

— Это что же такоеча?!

От неожиданности девушки вздрогнули.

— Это сколько можно шебаршить, а? — Тетя Васена стояла в дверях с ведром в руке. — Жду, жду — где это бригадерка с помощником? Час проходит — нет их, два…

— Ты бы уж сразу до ста считала! Присели на минутку, а она как жандарм. — Однако Маша все же встала со ступеньки и потянула за собой Марину.

— Айдате по местам! — скомандовала Васена. — Думаете, если вы в начальстве ходите, так вам все можно? И про чего это вы цельный час шушукаетесь?

— Ты же говорила — два! Пойдем, Марина… Верно, засиделись.

— Ты, бригадерка, небось все сказочки придумываешь, репетицию делаешь на завтра? Девчонки сегодня, как пришли в барак, все про каких-то птиц поминали. Спрашиваю — об чем речь? Может, наш начальник задумал птичник устроить? Так ведь для меня это самое подходящее дело. По восемьдесят штук держала. Хотела уж свой инкубатор ставить, так, вишь, направили сюда… Спрашиваю девчонок: об каких птицах речь? Дык у них разве чего добьешься? Потом мне Лидка рыжая разъяснила. Сказки, говорит, нам бригадир теперь будет рассказывать, а мы за это будем ей варежки вязать.

Васена привалилась спиной к косяку, будто забыв, что только что гнала девушек спать. Марина подумала, что не зря вдруг так разговорилась дневальная, — видно, у нее что-то есть в запасе, кроме новости о сказках.

— Это в честь какого же праздника, спрашиваю, вам будут и пайку давать и сказки рассказывать? А тут вдруг кто-то говорит: «Вот энтими сказочками вас с потрохами и кишками купили!» Ну и тут шумок сразу. Одни орут: «Давай в цех, работать будем, сколько можно в ящиках сидеть?» А другие ругаются и кричат против: «Продажные вы шкуры, позабыли, что воровкам положено, а чего не положено!».

— Это, наверное, когда мы с тобой в контору ходили, — заметила Маша. — Ну, и что дальше, тетя Васена?

— Орали, орали, кто что, кажная свой прынцып высказывает… Да, уж досталось тебе хозяйство, Маришка. Сломлят они тебе шею, вот поглядишь. Ты бы лучше шла к начальству, в ножки ему поклонилась… Ослобони меня, начальничек, за бога ради от энтих лиходеек. Пускай он поставит им бригадером вот хотя бы эту Гальку.

— А что, Галина Светлова тоже спорила? — спросила Марина.

— Ничего она сегодня не спорила. Молчит. Забилась под одеяло, подушку на голову накинула, и словно всякое сознание у нее отшиблено. Девки говорили, у нее отец генерал. Орден, говорят, получил… А доченька-то вот в каких местах загорает… Ну, хватит, — переменила она тон, — давай по местам. Сейчас я начальство.

Она широко открыла дверь в барак.

— Пожалуйте, барышни, в спальную вашу. Нагулялись сегодня, навеселились. Завтра опять такое же веселье ожидает. Ох-хо-хо… долго нам здесь еще придется веселиться, от звонка до звонка поплясывать… Вот кабы война кончилась — всем амнистию бы дали. Ну, я пошла в кипятилку, воды в баке ни крошки.