ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

В данном случае дело того стоило. И хотя я, понятно, придал ему красноречие, какого у пятилетнего мальчика нет и быть не может, пару-тройку метких словечек он добавил от себя. Да, вот именно, пару-тройку!

Прошло совсем немного времени, и игра в войну приняла затяжной, многочасовой характер. Причем правила то и дело менялись. А число игроков составило от пятнадцати до двадцати человек с каждой стороны.

И тут я получил указание от В. 3.: «Пока хватит. Посмотрим, многое ли ему удастся сберечь после переезда».

В своей мнимой непоследовательности Маэстро, напротив, весьма последователен. Нам нужно пребывать в постоянной готовности к внезапной перемене Его планов. Сейчас как раз Гитлеров ожидало изменение семейной ситуации. Алоис решил перевезти Клару, Анжелу, Алоиса-младшего, Адольфа и младенца Эдмунда из Пассау на ферму в ближних окрестностях Линца.

Теперь, когда с игрой в войну на какое-то время покончено, пора унять нарастающее беспокойство читающей публики. Хороший читатель — существо незащищенное: эмоциональное восприятие опережает у него здравую осмысленную оценку. Кое-кто, возможно, уже почувствовал себя неуютно, обнаружив, что ему пришлись по вкусу первые успехи этого смекалистого паренька, Адольфа Гитлера. Но не тревожьтесь. Читая об искусстве или о триумфах героя любого произведения, поневоле проникаешься законной гордостью за него, особенно когда происходящее имеет сентиментальную, а еще лучше, магическую подоплеку; и то и другое — отличные инструменты в руках любого автора, неизбежно обеспечивающие быстрый отклик. Вот почему столько популярных писателей ищут знакомства с бесами. И мы их привечаем. Популярный писатель полагает, как правило, будто пишет во славу Господа и для удовлетворения своего творческого эго. А мы, меж тем, всячески подстрекаем и подзуживаем его завлечь читателя в хляби ошибочного восприятия общей картины. Выгода тут для нас несомненная. Ошибочное восприятие реальности, в конце концов, означает напрасную трату Божественного Времени, что — по закону сообщающихся сосудов — представляет собой вклад в нашу экономику.

Книга шестая

ФЕРМА

Да, Алоис засобирался в отставку. Он решил купить ферму. В последний год службы в таможенном ведомстве он начал подыскивать что-нибудь подходящее и в феврале 1895 года приобрел то, что ему приглянулось, в городке Хафельд, в тридцати милях от Линца. Так что в апреле Клара с детьми перебрались из Пассау в новый дом, расположенный во всех смыслах слова на отшибе. Ближайшая школа была в деревушке Фишльхам, и добираться до нее нужно было чуть ли не два километра. Осенью туда и предстояло отправиться в первый класс Адольфу. А до той поры Кларе с детьми надо было несколько месяцев прожить на ферме, пока Алоис заканчивал свои дела на службе.

Разумеется, отставка не могла не потрясти, причем в серьезной мере, устоев некоего весьма впечатляющего строения. Я говорю о личности Алоиса. Учитывая скудость и заведомую второсортность материала, из которого ему удалось выковать свою стальную душу, он мог гордиться собой и за себя радоваться.

Алоис, однако же, не чувствовал ни малейшей радости. Вот ведь напасть! Если бы ему нравилась служба на новом месте, в Линце, то звание, в котором он удалялся на покой, — главный таможенный инспектор, — несомненно, сулило бы ему глубочайшее удовлетворение на долгие годы вперед. Но проблемы с подчиненными, с чем ему довелось столкнуться уже в Пассау, здесь, в Линце, только усугубились. Министерство финансов следило за здешней жизнью в оба. Линц был главным городом самой важной австрийской провинции Верхняя Австрия, и здешняя таможня соответственно кишмя кишела честолюбивыми молодыми чиновниками, которые спали и видели, как бы им посадить в лужу непосредственного начальника, вышедшего из самых низов. Многие из этих молодых людей считали само собой разумеющимся тот факт, что их ожидает блестящая карьера, и такая самоуверенность порой выбивала Алоиса из седла. Впервые за все годы службы он и чисто внешне уже не казался безупречным представителем правящей касты. (Сейчас это потребовало бы слишком многих хлопот.) Утратил он и всегдашнюю пунктуальность. Порой, делая кому-нибудь из подчиненных строгое внушение, он ни с того ни с сего брал долгую паузу перед тем, как объявить о заслуженном наказании. Хуже того, пару раз он просто-напросто забыл, что именно собирался сказать.

Как раз по этой причине он и смягчил запрет на курение для подчиненных. Ему разонравилось пускать трубочный дым в глаза внутренне дрожащим от ярости абстинентам поневоле. Но, как прямое следствие этого, и курить ему разонравилось. Кроме того, ему начало казаться, будто все его сослуживцы — и стар и млад — с нетерпением ждут его ухода. В конце концов, он ведь прослужил на таможне без малого сорок лет. И хотя еще целый год никто не имел права торопить его с отставкой, он решил не тянуть кота за хвост. Честолюбие, пусть и страшно скукожившееся, подсказало ему посильно скромную мысль или, вернее, мечту: а почему бы не превратиться в фермера? В этакого фермера-аристократа, а по-немецки — в юнкера? Перспектива на склоне лет, под осенним солнцем судьбы, далеко не безотрадная. Да и какого черта? Родившись крестьянином и преуспев в городе, он в конце концов вернется к земле.

Денег у него было достаточно. Подходящую ферму он мог приобрести прямо сейчас. У него будет пенсия, у него есть сбережения; они с Кларой привыкли жить экономно. Кроме того, Алоису досталось — и в денежной форме, и в имущественной — приданое всех трех жен. Конечно, о настоящих деньгах речь можно было вести только в двух первых случаях. Правда, Анне Глассль удалось после судебного решения о праве на раздельное проживание вернуть себе (на законном основании) половину приданого, но и доставшаяся Алоису часть была достаточно весома. Франциска (естественно, далеко не столь богатая) была все же как-никак дочерью вполне преуспевающего земледельца. И даже старый Иоганн Пёльцль, отец Клары, отдал в приданое дочери свои жалкие сбережения.

С другой стороны, Алоис слишком хорошо понимал самую суть денег. Денежка денежке рознь. В глубине души знаешь, что за неправедно нажитые деньги рано или поздно придется расплачиваться. Деньги вбирают в себя историю того, как они тебе достались. Иногда при мысли об этом его брала оторопь. Добрую часть его преуспеяния следовало признать кладбищенским цветком, выросшим на могилах двух первых жен.

На последнем году службы, пока Клара сидела с детьми в Пассау, а у Алоиса в Линце оказались благодаря этому развязаны руки, он почувствовал себя слишком старым для того, чтобы и впредь ходить на сторону. Вот когда он решил, что пора вернуться к земле. Как когда-то говаривал ему Иоганн Непомук, «нет женщины лучше пашни». Старик осушал одну-единственную стопку и принимался твердить одно и то же: «Нет женщины лучше пашни. Пашня — вот все, что тебе требуется».

Этому завету Алоис и собирался теперь последовать, даже если его нынешние планы не включали в себя трудоемкую обработку земли. Вместо этого он решил заняться пчеловодством. Завести пасеку и поставлять мед на продажу. Неурожая тут быть не может. Так или иначе, обзавестись землицей — все равно что нарастить себе лишнюю конечность, пятый, условно говоря, член тела, столь же необходимый человеку с сельскими корнями, как слону — хобот.

Пять лет назад, примерно в то самое время, когда родился Адольф, он уже приобрел по случаю какую-то ферму. И во многих отношениях это взволновало его куда сильнее, чем рождение сына. В отличие от трех детей, которых еще до появления на свет Адольфа успела родить и схоронить Клара, землица никуда от него не денется.

Произошло, правда, прямо противоположное. Землица никуда не делась, но расстаться с ней ему пришлось. Ферма была расположена в окрестностях Шпиталя, примерно в полутораста километрах от Браунау, где он тогда служил. (Хотя мысль о том, чтобы когда-нибудь, уйдя в отставку, поселиться именно здесь, пришла ему в голову уже тогда. В конце концов, таким образом можно будет позаботиться и о свояченице, Иоганне Пёльцль, наняв ее в домоправительницы, вместо того чтобы селить у себя в городе. Жить под одним кровом с ней — и с ее горбом! — ему ни в коем случае не хотелось.)

И тем не менее Иоганна его в каком-то смысле даже восхищала. Вот уж кому был воистину неведом страх Божий! Господу она просто-напросто не доверяла. «Совершенно необязательно было ему убивать столько Пёльцлей!» Алоис не мог не согласиться с этим. «Она не чета моей жене, — с удовольствием рассказывал он в трактире. — Клара готова поцеловать каждое распятие, которое попадется ей на глаза».

Так или иначе, с делами на ферме Иоганна справлялась неважно. Раньше или позже, но каждый поденщик, которого она нанимала, выходил из себя, взбешенный ее острым язычком. В конце концов она вернулась к отцу и матери, которую, как вы помните, тоже звали Иоганной и которая один, но незабываемый раз успела побывать и его возлюбленной («Sie ist hier!»).