Пасторша - Ханне Эрставик

Но вот перерыв закончился, мужчины вернулись в комнату, я надела куртку. Тюри принесла мне чашку кофе. По тебе видно, что ты замерзла, сказала она. Я улыбнулась и поблагодарила.

Я восприняла это как измену. Не то, что Кристиана назвала теологию чушью, эта мысль и мне иногда приходила в голову. Теология — это система, рамка, в ней нет ни полноты, ни совершенства. Теология важна только потому, что указывает на то, что за пределами системы есть нечто большее, то, чего мы не понимаем. И она указывает на это непонятное, как бы вмещая его в себя. Но появилась Кристиана и вознамерилась поймать это непонятное. Она захотела загнать Бога внутрь меня, в маленького барахтающегося грудного ребенка, каким я была когда-то. Она хотела разрушить это самое. Улыбалась своей улыбкой и хотела сломать это, раздавить или сказать, что оно не существует.

Темой очередного выступления была новая религиозность. Докладчик, человек с золотистыми курчавыми волосами в черных джинсах, не был участником семинара, его пригласили для одного выступления. Он представился, сказал, что работает психиатром и, кроме того, руководит центром по внутреннему развитию.

Он говорил о том, что каждый из нас, чтобы прийти к Богу, должен для начала найти свое «я». А то кого застанет Иисус, если никого не будет дома? Если ты не сможешь сказать: вот он я. Приди мне навстречу. Чтобы забыть себя, надо сперва собою стать. А иначе кого тебе забывать?

Я не помню, как мы сумели не расстаться после того разговора, у меня в комнате. Наверняка я решила, что она ничего не понимает. Не ведает, что творит. Хотя ее улыбка говорила об обратном. Я помню ее маленькие неровные зубы, темноту во рту, там внутри, темноту, привлекающую внимание. А я стояла там, между тем, что она говорила и этой ее улыбочкой. Разве стала бы она так улыбаться, если бы ничего не понимала? Улыбка выдавала ее. Кристиана знала, что пыталась разрушить. Так я это ощущала. Но наши пути не разошлись.

Я смотрела на курчавого психиатра, но его слова до меня не доходили. Казалось, он и сам не очень-то понимает смысла своих тирад и беспокоится в основном о том, удастся ли ему блеснуть эрудицией. Он словно бы разыгрывал спектакль сам для себя и любовался своей игрой.

На улице дул такой сильный ветер, что было слышно, как он с завыванием бьется об угол дома.

Наш суровый климат, возможно, кажется чарующим, когда слышишь или читаешь о нем, смотришь фотографии, картины или репортаж по телевизору. Но совсем другое дело приехать сюда и ощутить его на собственной шкуре. Снег лежит и упорно не тает. Когда холод, то очень холодно. Все время дует ветер. И темнота такая беспросветная и так долго длится.

Я давно уже не бегала трусцой, но немного ходила на лыжах. За городом, там, где начиналось плоскогорье, у нас освещенная лыжня. Правда, расстояния между фонарными столбами большие, и свет почти исчезал, пока я доходила от одного столба до следующего.

В ясную погоду огни этой освещенной лыжни были видны из самолета, когда тот летел над фьордом, приближаясь к городу. С высоты огни казались частыми, как будто между ними вообще не было никакого расстояния, они как бы образовывали круг, светящееся кольцо. Как нимб, пришло мне как-то в голову.

— Мы должны идти навстречу людям, — донесся до меня внезапно голос очередного оратора. — Мы должны сделать нашу церковь истинно народной, чтобы в ней было место самым разным чувствам, не только возвышенным, но и низким.

— Смех, — вторил ему следующий, — мы должны больше смеяться в церкви. Только и всего.

Докладчик из центра по внутреннему развитию рассказывал о том, как много народа пользуется услугами центра и посещает различные курсы. Услуги разнообразные — от крещения ведьм и различных ритуальных церемоний до групп возрождения и взаимной духовной терапии.

— Приходит столько людей, — говорил он, — и очень многие хотят получить более комплексные рекомендации, они ищут цельности в жизни. — Он добавил также, что его команда неоднократно обсуждала, как надо сотрудничать с церковью.

Он упомянул явление шаманизма в саамской культуре и сказал, что в этой части страны очень сильно взаимное влияние. Здесь имеется уже и религиозность, которая интегрирована в культуру. Мы должны пойти ей навстречу, провозгласил он, откликнуться на нее, вести с ней диалог. Это касается всех народов и всех, кто верит. Перед нами стоит задача — создать общий круг, как можно более широкий. Потому что наша конечная цель — охватить всех, не упустить никого.

Эта фраза повисла надо мной и стала долбить меня по темечку.

Конечная цель — не упустить никого.

Я взглянула на маленького худощавого, того, что был против женщин-пасторов. Было видно, как ему больно такое слышать, психиатр каждой фразой словно хлестал его наотмашь по щекам, так что они уже побагровели — появились два круглых красных пятна, и краснота стекла вниз по шее.

А что же я, почему не беру слова, куда оно подевалось, мое возмущение всем этим? Неужели стакан виски настолько заглушил его? Горящие факелы в ночной тьме, скрип скользящих по снегу запряженных оленями саней по дороге к церковному приходу в 1852 году. Я выглянула в окно: может, они опять спешат сюда? Или уже стоят у входа? Они смешались со снежной вьюгой за окном, растворились в ней, и ветром их надуло ко мне в комнату. Они просочились сквозь щели, перенеслись сюда из другого времени. Или оно, то время, замерло и остановилось, создав внутри нашего времени вкрапления других времен, вечные и неизменные?

«И я думаю посему, что при существующих в нашей церковной общине обстоятельствах следует потребовать от каждого, кто желает причаститься Святых тайн, чтобы он предстал перед пастором и рассказал, как он понимает это таинство и с какой целью прибегает к нему, и оставить затем на усмотрение пастора решение, допускать ли его до причастия или нет. Тем самым мы ни в малой степени не отторгнем тех, кто желает принять тела Христова, но и не попустим, чтобы его драгоценных даров приобщались без благоговения или же ради укрепления фанатиков постыдного и нехристианского учения. Если мы будем следовать наставлениям Святого Духа, то наши установления в этом важнейшем вопросе несомненно привлекут внимание и будут способствовать тому, чтобы открыть людям глаза на истину».

Психиатр обошел составленные буквой «П» столы и раздал информационные буклеты центра внутреннего развития. На обложке буклета было изображено поле с цветами, а сверху написано: «Наставления Святого Духа».

Я наблюдала за ним. У него было что-то с шеей, так что при ходьбе он немного прижимал голову к груди — словно хотел ее спрятать, подумала я внезапно.

На ум пришла притча о болящей женщине, которая дотронулась в толпе до края одежды Иисуса. И он обернулся, почувствовав это, и заговорил с ней. Она верила, что одно только прикосновение к его одежде спасет ее. И излечилась.

Я покачала головой. От этих докладов берет такая тоска, что собственные мысли становятся бессвязными.

Я лежала в постели с закрытыми глазами — в маленькой комнате воздух был перегретым, слишком сухим — и пыталась заснуть. И вдруг возникло и не пропадало чувство, что я никогда, никогда не доберусь до сути того, в чем пытаюсь разобраться. Эта мысль пульсировала в сознании. Лучше не станет, всегда будет вот так: слепо, немо, никак.

Внезапно у меня перехватило дыхание. Я села в постели, горло сжимал спазм, и оно не вмещало достаточно воздуха, теперь мне было не до умных мыслей, я стала уговаривать себя вслух: успокойся, теперь сделай медленный вдох, не спеши, еще медленнее, вот так, дыши.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Наконец я снова смогла лечь. Я рассматривала на потолке чуть видимые блеклые линии — свет откуда-то снаружи высвечивал рисунок на полупрозрачных шторах. Эти линии напоминали ячею рыбацкой сети, каркас вешал на берегу фьорда. Лежа в кровати, я стояла под ними, задрав голову. А потом вскарабкалась наверх и взглянула вниз, на лежащее на траве тело девушки. Потом она пропала, и я увидела на мерзлой траве, под снегом и ветром себя.

Здесь на поверхность выходит подстилающая порода, сказала я Тюри. Она начала вглядываться в снежную равнину, но ничего не высмотрела, везде белизна и тишина. Даже солнца нет. Мы с Тюри пошли прогуляться в обеденный перерыв. Насколько хватал глаз, везде плавные линии склонов, черные вставки кустов или низких деревьев — темные линии и пятна в общем сияющем белом цвете. Мы сходили в лавочку к серебряных дел мастеру. Тюри купила несколько брошек со стилизованным полуночным солнцем — в подарок гостям, ожидавшимся летом, и кучу маленьких серебряных колечек всем своим многочисленным племянницам с юга.

Я засмотрелась на оберег для саамской колыбельки, это такой маленький блестящий шарик, прикрепленный к куску коры. Когда они подвешивали сшитую из шкур колыбель с младенцем посреди землянки или юрты, то над ней вешали такой вот шарик — отпугивать злых духов. Яркая лампочка освещала этот шарик, и теплый лучик отражался от него и падал мне на щеку.