В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло

— Безответственно!

— Она моя подруга! — взрываюсь я. — Она лежит вон там, за стенкой! Иди уже, спасай ее! Спасайте ребенка! Он ее муж! Он врач! Профессор! Они когда забеременели, она все время у него под наблюдением была! А если ты или кто-нибудь еще... — надвигаюсь на ту тварь, — ...мне сейчас хоть что-нибудь вякнете про «unwertes Leben» («жизнь, недостойная жизни») или еще про какую-нибудь наци-хрень, я вам тут такое устрою!!! Вы у меня не соскучитесь! Я в сенате каждого знаю в лицо! У душевнобольных такие же права, как у здоровых!

— Девушка, да что вы, успокойтесь... — говорит дрожащим голосом с сильным акцентом одна из медсестер, низкорослая, полноватая, немолодая женщина.

— Вы мне успокоительное вколоть, что ли, хотите? В смирительную рубашку зашить?

У нее за спиной, недоумевая, шушукаются некоторые, показывают пальцами на меня, мол, кто это?.. Не блогерша какая, не фанатичка ли активистка?.. Права человека, там, все дела...

Пожилая медсестра вообще-то выглядит очень устало, да и другие — тоже, даже та молодая, вредная зараза. Видно, как им тут достается — а я устроила этот балаган. Даже Симон ведет себя тише. Но МНЕ ПОХЕР, сказала.

— Успокойтесь, возьмите себя в руки.

— Вы что — никто не говорил про «unwertes Leben».

— Я сказала, спасай ее иди, ты тут зачем вообще! — рявкаю я.

— Так, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит... — появляется молодой, симпатичный русский врач в очках и — мне вполоборота: — У вас там жена рожает?

— Да не у «нас», а у него, — вытащив из кучи-малы, пихаю вперед Симона, который моментально бросает свои напирания на всех сразу и оживляется:

— Илья, привет. Да это моя там...

— О, Симон, здорово... Так вы — уже?.. У вас же в пригласительной стояло...

— Уже, уже... — нетерпеливо перебиваю я «Илью». — В пригласительной — это микро-ве... венчание будет. Штандесамт — все уже.

— Так, и как это понимать... — раздается грозный голос высоченной тетки-старшей врачихи. — Девушка, вы как здесь оказались?

— В «скорой» приехала.

— Да как вас в скорую-то впустили?!..

— Да не помню я.

— Доро... — Симон и ее знает — и чего тушевался?

Он трогает ее за рукав халата и говорит ей проникновенно:

— Доро, она не помнит.

С этими словами Симон понимающе смотрит на Илью, Илья понимающе смотрит на Симона, затем оба понимающе смотрят на меня, а я пытаюсь посмотреть внутрь себя — и ничего не понимаю, потому что ничего не вижу и ничего не помню. Как тогда, на мосту.

— Доро, — продолжает Симон гипнотизировать врачиху, — да у нас уже все норм...

Действительно, через стеклянную стену вижу, что Каро успокоилась под каким-то вколотым ей кайфом, вероятно, тем самым, который ей только что организовал Симон. Вижу, что она находится на стадии засыпания, а рожать пока раздумала — и слава Богу, рано ж еще как, преждевременно...

— Муж-чи-ны, — отчетливо и с явным неодобрением произносит «нетрадиционная» врачиха Доро — Дороте, наверно — и самолично отправляется в палату к Каро.

Вот те раз, думаю, встречайте.

Оглушенно и опустошенно догадываюсь, что это ж она — родная мамаша Дебс. Сходство с девкой, как две капли воды, только волосы не зеленые.

— Вы в порядке? — справляется у меня врач Илья даже не участливо, а, скорее, с заинтересованным любопытством.

Но ко мне уже подвигается шибзоватенький, щуплый на вид медбрат:

— Разрешите, д-р Арзеньев... — и — мне: Простите, но вам нельзя здесь находиться. Корона...

— Да знаю я... — устало машу я на него рукой. — Мне и самой тут надоело.

А я со своим цирковым шоу надоела им.

Стервозная девка — та вообще каркает:

— На роды вас не пустят, не надейтесь!

— Я туда и не собираюсь, — спокойно грызусь с ней я.

— А я не собираюсь держать мою жену здесь до самых родов, — отрезает Симон.

— Доктор Херц! — взвывают умоляющие голоса резко «вспомнивших», кто он такой. — Ей же лежать нужно! Куда вы ее потащите?

Симон «под расписку» назначает перевозку заснувшей Каро из Шарите в его психиатрию на Айсвердере, где пойдет ночевать вместе с ней в палате для «буйных». Просто там есть все условия для содержания лежачих больных, капельница и все дела. Наверняка найдется и кушетка для ночующих родственников, а не найдется — он диван свой из кабинета туда перетащит. Утром проснется Каро, вставит ему, тогда он и решит, что ему дальше с ней делать.

Я устала до шума в ушах, до рези в глазах и до разлома головы на две или более частей. Меня снова немного мутит и мне срочно нужно на воздух.

Выход я беспроблемно нахожу сама — ума не приложу, зачем за мной тащится этот парень-медбрат.

— Ведь вы сказали, роженица — ваша подруга? — безразлично замечает он.

— Так я ж не в этом смысле...

— Если бы вы не дали понять, что именно в этом, вам не разрешили бы поехать с ней в скорой.

— Слушай, — говорю я ему, — если б я с ней не поехала, она бы тут вообще померла.

***

Глоссарик

боул — «чашка», блюдо, широко распространенное в международной современной кухне, заимствованное из азиатской, в первую очередь, японской и корейской кухни и состоящее из сочетания отварного злакового и бобовых с сырыми ингредиентами, такими как рыба, овощи, фрукты, орехи, семена и зелень, заправляемое салатными соусами

бэйгл — бейгл или бейгель, выпечка, изначально характерная для еврейской кухни, ныне распространённая во многих странах, в форме тора (т. е. похожая на бублик) из предварительно обваренного дрожжевого теста

бордерлайн — синдром пограничноего расстройства личности, характеризующееся импульсивностью, низким самоконтролем, эмоциональной неустойчивостью, высокой тревожностью и сильным уровнем десоциализации

unwertes Leben — «жизнь, недостойная жизни», лозунг в национал-социалисткой пропаганде, внедренный в психиатрию; использовался нацистами в качестве оправдания и установления программы массового уничтожения душевнобольных людей в фашистской Германии во времена Третьего Рейха

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ И еще раз

Выходим во двор. Пацан-медбрат отстает от меня и идет под стекло-металлический грибок покурить и посмотреть сотку.

Шкандыляю вон с территории Шарите, не просохшей от недавнего дождя. Жадно втягивая, даю сырому воздуху заполнить легкие-мозг и выветрить тошноту.

Посеревший вечер встречает меня словами:

— Какие люди...

Его хрипловатый оклик застает меня на выходе.

— А ты откуда?

Рик подходит ко мне вплотную, берет за руку и в знак приветствия просто и мимолетно касается моих губ своими. Как будто так и надо. Или будто не мог иначе.

Не отстраняюсь и почти не удивляюсь — устала. Даю себя поцеловать и говорю только:

— Из роддома.

Он косится на меня с недоверием:

— Как так?

Из-за короны в родильный зал никого не пускают, разве что, кроме самих рожениц. Как видно, на роженицу я не смахиваю. Вот, думаю, не судьба, так не судьба.

— Подруга родить должна. Рисковая беременность... роды предстоят тяжелые. Более, чем.

— О-о? — интересуется он с осторожным участием, чуть крепче сжимая мою руку.

— Ниче. Ну, или не знаю. У нее расстройство. Психоз уже много лет, больше полжизни. Да ты ее знаешь — Каро. Ребенок тоже плоховат — одно, вон, УЗИ сердца делают. Но вроде говорят, должны выкарабкаться. Блин, устала жестко.

Я в курсе, что говорить так ужасно — я-то, в отличие от Каро, что делала? Ей-то каково? А малому? Но мне пофиг: я устала...

Нет, я, конечно, сто лет его не видела. Точнее, месяц после «карточного» — не считая моих издевательских смайликов. Весь этот месяц я паясничала, ерничала, а сама... естественно, представляла, как наброшусь на него и утащу в кусты или еще куда-нибудь. А теперь я еле на ногах стою, а Рик, даром что поцелуйчик и «за ручку», но... он какой-то отчужденный. И никаких тебе кустов.

— А ты как тут оказался? Нину, что ль, снова по врачам возил? Или дела?..