Фабрика гроз - Эльвира Барякина

— Знаешь, на кого ты похожа? — спросил Ивар.

— На кого? — отозвалась она.

— На эльфа. Это такие маленькие, с крылышками… Совершенно потустороннее существо.

Ее хотелось схватить, сжать и… и сделать что-то такое, о чем она стеснялась говорить.

— Я тебе завтра позвоню, — сказал Ивар, отступив к машине.

Кристина кивнула.

— Счастливо… Было очень приятно поболтать. Я побежала, ладно?

— Пока.

Круто развернувшись, Ивар погнал свой «Пежо» к стольниковскому штабу.

Смятение чувств — это когда думается обо всем сразу и в то же время ни о чем конкретном. Это когда начинаешь волноваться из-за каких-то пустяков: случайно оброненных фраз, движений, взглядов. Что она думала о нем? Почему согласилась прийти? Просто хотела продемонстрировать свою нестандартность? Или же она решила заарканить его, «великого писателя», чьей фамилии она так и не спросила?

В любом другом случае Ивар бы безошибочно вычислил, что на уме у женщины. Но здесь он мог лишь теряться в догадках.

Застряв на очередном светофоре, он вынул из кармана диктофон и перемотал пленку к началу кассеты.

— Учти, ты сам завел эту тему, так что ты сам во всем виноват, зазвучал в динамике голос Кристины.

«Нет, не буду я ей звонить, — твердо решил Ивар. — Нечего полоскать мозги ни себе, ни ей. Иначе это бог весть чем может кончиться».

Стоило Ивару войти в комнату негативщиков, как его оглушили бурные овации. Ребята были все в сборе и теперь, поднявшись со своих мест, картинно ему аплодировали.

— Ну, как?! — хором спросили Боги с Леденцовой.

— Алтаев, рассказывай! — потребовал Никитин в предчувствии суперинтересной истории.

Несколько секунд Ивар молчал.

— Тарасевич ничего не знает, — наконец объявил он. — Я с ней только время зря потерял. Она даже не пиарщица, а просто…

— Как?! Что значит «просто»?!

— Мы облажались, — вздохнул Ивар, проходя в свой кабинет. — Вернее, я облажался. Я подумал, что она большая шишка, а оказалось — ничего подобного. Синий просто по дружбе взял ее к себе в штаб.

— И ты решил завязать с ней? — воскликнула Леденцова. — Но это же глупо! Даже если она мелкая сошка, она все равно может быть полезной: она же вращается в хоботовских кругах, что-то видит, что-то слышит… У нее есть информация!

— Эту информацию надо обрабатывать и анализировать, — отрезал Ивар. А на это у нас совершенно нет времени.

Разочарованные, ребята молча вернулись каждый к своей работе.

— Да, Ив, тебя жена искала и велела перезвонить, — сказал Никитин, не отрывая глаз от монитора.

Ивар прикрыл дверь своего кабинета. Упал в кресло.

Жена звонила… И так господь бог за что-то прогневался и послал на его голову все тридцать три несчастья. А тут еще она.

Они поженились с Любой семь лет назад. Ее папаня служил в московской мэрии на ниве строительства, так что с самого начала предполагалось, что в Любкиной жизни все будет на высшем уровне: образование — переводческий факультет МГИМО, приятели — поп-звездочки, известные художники, сотрудники посольств и крупнейших издательств, одежда — от лучших мировых дизайнеров. Любка была богемной девочкой до самых кончиков своих накладных ногтей. Она знала пол-Москвы, объездила весь мир, цитировала Шиллера в оригинале и могла часами беседовать о творчестве Рериха или Коровина.

Кроме того, она была красивой — обалденная фигура, пухлые губки, блестящие темно-каштановые волосы…

Когда они поженились, Ивар был безумно горд. Любка стала его достижением, его пропуском в Большой Мир. Ей все далось по праву рождения, она была аристократка и жила не в России, и даже не в Москве, а где-то в пространстве между Москвой и Лос-Анджелесом.

Ивар помнил, как она в первый раз привела его в свою огромную квартиру на Тверской. Небывалая по тем временам роскошь каждой вещицы, сидевшая в гостях заслуженная артистка, планирование выходных в Альпах… Но больше всего его поразил вид из окна: было так странно видеть знакомую с детства улицу с высоты сталинской многоэтажки — это был взгляд из другого измерения.

Любочкин папа — веселый, пузатый, в брюках на подтяжках — позвал Ивара курить сигары в свой кабинет.

— Мать опять возмущаться будет, что мы все просмолили, — доверительно пожаловался он на жену. — Ну да ничего, мы потихонечку…

Ивар знал, что его изучают: потянет он или не потянет? Можно ли его принять в семью?

Как же ему, черт побери, хотелось быть принятым! И это была не надежда на чью-то помощь, не желание сесть кому-то на шею и поехать, свесив ножки… Просто своими силами ты можешь делать карьеру до определенного уровня, а дальше уже нужен случай, нужны связи, знакомства…

Несмотря на всю свою взбалмошность, Любка поступила бы так, как ей сказали родители. Поэтому в первую очередь надо было доказывать не ей, а папе, что ты чего-то стоишь в этой жизни.

Результатом стала шикарная свадьба, путешествие на Канары, небольшая, но стильная квартира в Беляево («На большее сами заработаете», — сказал, посмеиваясь, папа) и первая серьезная работа. Любка доучивалась на своем переводческом, а Ивар целыми днями вкалывал, чтобы оказаться достойным. Папа следил за его достижениями, подсказывал, давал дельные советы, знакомил с нужными людьми.

В общем-то дела шли неплохо. С Любой Ивар почти что ладил. Бытовых трений у них не возникало — благо дело убиралась и готовила домработница, а вещи стирала стиральная машина. Единственной проблемой оказалась Любина скука. Работать она не желала, так как даже на самой высокооплачиваемой работе платили гораздо меньше, чем ей давал папа на карманные расходы. А заниматься собственным бизнесом было слишком хлопотно. Люба попробовала было на пару с подружкой открыть ресторан, но как только дело дошло до санэпидемстанции и выяснения отношений с пожарными, ей сразу же все разонравилось.

Через год у них родился сын, Ромка, и Ивар вздохнул с облегчением. Люба была счастлива — теперь она была занята закупкой неисчислимого количества модных штанишек, шапочек, игрушек и детского питания из экологически чистых продуктов. Вдвоем со своей мамой они занялись воспитанием ребенка: с трех лет начали пичкать его английским языком, танцами, музыкой и еще какими-то полезными знаниями.

Честно говоря, Ивар считал, что его ребенок рос совершенно избалованным. К шести годам он уже регулярно пытался установить свое господство в доме. Обе бабушки в его представлении существовали для того, чтобы ими командовали, дед — для покупок игрушечных железных дорог и конструкторов, мама — для того, чтобы она его любила, баловала и лечила от аллергии, а папа… Папы просто никогда не было.

Ивар оправдывал себя тем, что у него есть работа, которую нельзя бросить, и что в силу этой работы ему не всегда удается появляться дома и наконец-то заняться сыном. Но на самом деле, ему просто не хотелось возвращаться домой.

Сначала Ивар не особо обращал внимания на одну маленькую особенность характера своей жены. Очаровательная игрушечка, фея и волшебница Люба не боялась обидеть его. Конечно, Ивар ни за что на свете не признался бы, что его может хоть как-то задеть то, что она никогда не желала слушать его рассказов. Она даже не хотела делать вид, что они ей интересны. А когда он спрашивал об этом, Люба лишь улыбалась обезоруживающей улыбкой ангела:

— Ты что, хочешь, чтобы я тебе врала?

Когда Ивар просыпал соль на скатерть, она смотрела на него с таким видом, будто он только что зарезал человека. А что стоила ее любимая фраза: «А догадаться нельзя было, что…» Далее шел перечень того, что, по мнению Любы, Ивар должен был бы сделать: вытащить тарелку из микроволновки, ввернуть лампочку в прихожей, вернуться пораньше, вовремя позвонить…

На все попытки поговорить, она обижалась, хлопала дверью, забирала сына и уходила к родителям. Ромка ревел и боялся. Ивар молчал.

Как правило, все их ссоры начинались с того, что Люба приезжала от одной из многочисленных подружек, с которыми они часами обсуждали свою женскую долю. Эти обсуждения задевали за какие-то чувствительные стороны Любиной души, она долго обдумывала свою жизнь, находила ее неизмеримо более ужасной, чем у всех остальных, и встречала Ивара гробовым молчанием.

За годы семейной жизни он уже во всех подробностях изучил сценарий ее закидонов. Сначала она поджимала губы и на вопрос «Что с тобой?» отвечала: «Ничего». Кстати, если ее ни о чем не спрашивать, то надвигающийся скандал принимал еще более тяжелый оборот.

Люба никогда не говорила прямо, чем же именно она недовольна. Ивар должен был отгадать сам. Видит бог, он пытался. Но, к сожалению, природа не наградила его даже намеком на телепатические способности. После неудачных попыток Люба констатировала, что ее муж — эгоист, самовлюбленный, ничем не интересующийся тип и вообще человек, до которого невозможно достучаться. А дальше как раз наступало время слез, хлопанья дверей и взаимного посыла к черту.