Пьесы в прозе - Владимир Набоков

Вальс. Какая игра? Что вы такое говорите?.. Вы опутываете меня дикими, смутными мыслями, которые я не хочу впускать к себе, -- ни за что... Вот увидите... завтра же я начну такой террор, такие казни...

Сон. Вальс, я вас поощрял, я поддакивал вам до сего времени, иsбо все думал: авось такой способ вам может пойти на пользу, -- но теперь я вижу...

Вальс. Молчать! Не потерплю! Этот тон запрещен в моем царстве!

Сон. Напротив, -- вижу, что он необходим...

Вальс. Вон отсюда.

Сон. Сейчас ухожу, -- я в вас разочаровался, -- но напоследок хочу вам поведать маленькую правду. Вальс, у вас никакой машины нет. (Заходит за его спину и исчезает за портьеру.)

Уже вошли: военный министр и полковник, оба теперь в штатском; первый сразу садится за стол, как сидел в первом действии, и склоняется над бумагами.

Вальс. Сон! Где он? Где... (Подходит к столу, где сидит министр.)

Министр (медленно поднимает голову). Да, это, конечно, любопытно.

Вальс. Значит, вы полагаете, что все это выдумка, что я это просто так?..

Министр. Постойте, постойте. Во-первых, успокойтесь. Во-вторых, постарайтесь понять то, что я вам скажу...

Вальс. Ну, погодите... Теперь я знаю, как мне нужно поступить.

Министр. А скажу я вам вот что: ваше открытие, как бы оно ни было интересно и значительно -- или, вернее, именно потому, что вы его таким считаете...

Вальс. Ну, погодите...

Министр. ...не может быть темой того беспокойного разговора, который вы со мной, у меня в служебном кабинете, изволили вести. Я попрошу вас...

Вальс. Хорошо же! Я вам покажу... Ребенку, отсталому ребенку было бы ясно! Поймите, я обладаю орудием такой мощи, что все ваши бомбы перед ним ничто -- щелчки, горошинки...

Министр. Я попрошу вас не повышать так голоса. Я принял вас по недоразумению, -- этими делами занимаюсь не я, а мои подчиненные, -- но все же я выслушал вас, все принял к сведению и теперь не задерживаю вас. Если желаете, можете ваши проекты изложить в письменной форме.

Вальс. Это все, что вы можете мне ответить? Мне, который может сию же секунду уничтожить любой город, любую гору?

Министр (звонит). Надеюсь, что вы не начнете с нашей прекрасной горки.

Полковник отворил окно.

Смотрите, как она хороша... Какой покой, какая задумчивость!

Вальс. Простак, тупица! Да поймите же, -- я истреблю весь мир! Вы не верите? Ах, вы не верите? Так и быть, -- откроюсь вам: машина -- не где-нибудь, а здесь, со мной, у меня в кармане, в груди... Или вы признаете мою власть со всеми последствиями такового признания...

Уже вошли соответствующие лица: Гриб, Граб, Гроб.

Полковник. Сумасшедший. Немедленно вывести.

Вальс. ...или начнется такое разрушение... Что вы делаете, оставьте меня, меня нельзя трогать... я -- могу взорваться.

Его выводят силой.

Министр. Осторожно, вы ушибете беднягу...

Занавес.

Сентябрь, 1938

-----------------

Человек из СССР

Драма в пяти действиях

Действие первое

Кабачок-подвал. В глубине -- узкое продольное окно, полоса стекла, почти во всю ширину помещения. Так как это окно находится на уровне тротуара, то видны ноги прохожих. Слева -- дверь, завешенная синим сукном, ее порог на уровне нижнего края окна, и посетитель сходит в подвал по шести синим ступенькам. Справа от окна -- наискось идущая стойка, за ней -- по правой стене -- полки с бутылками, и поближе к авансцене -- низкая дверь, ведущая в погреб. Хозяин, видимо, постарался придать кабачку русский жанр, который выражается в синих бабах и павлинах, намалеванных на задней стене, над полосой окна, но дальше этого его фантазия не пошла. Время -- около девяти часов весеннего вечера. В кабачке еще не началась жизнь, -- столы и стулья стоят как попало. Федор Федорович, официант, наклонившись над стойкой, размещает в двух корзинах фрукты. В кабачке по-вечернему тускловато, -- и от этого лицо Федор Федоровича и его белый китель кажутся особенно бледными. Ему лет двадцать пять, светлые волосы очень гладко прилизаны, профиль -- острый, движенья не лишены какой-то молодцеватой небрежности. Виктор Иванович Ошивенский, хозяин кабачка, пухловатый, тяжеловатый, опрятного вида старик с седой бородой и в пенсне, прибивает к задней стене справа от окна большущий белый лист, на котором можно различить надпись "Цыганский хор". Изредка в полосе окна слева направо, справа налево проходят ноги. На желтоватом фоне вечера они выделяются с плоской четкостью, словно вырезанные из черного картона.

Ошивенский некоторое время прибивает, затем судорожно роняет молоток.

Ошивенский. Черт!.. Прямо по ногтю...

Федор Федорович. Что же это вы так неосторожно, Виктор Иванович. Здорово, должно быть, больно?

Ошивенский. Еще бы не больно... Ноготь, наверно, сойдет.

Федор Федорович. Давайте, я прибью. А написано довольно красиво, правда? Нужно заметить, что я очень старался. Не буквы, а мечта.

Ошивенский. В конце концов, эти цыгане только лишний расход. Публики не прибавится. Не сегодня завтра мой кабачишко... как вы думаете, может быть, в холодной воде подержать?

Федор Федорович. Да, помогает. Ну вот, готово! На самом видном месте. Довольно эффектно.

Ошивенский. Не сегодня завтра мой кабачишко лопнет. И опять изволь рыскать по этому проклятому Берлину, искать, придумывать что-то... А мне как-никак под семьдесят. И устал же я, ох как устал...

Федор Федорович. Пожалуй, красивей будет, если так: белый виноград с апельсинами, а черный с бананами. Просто и аппетитно.

Ошивенский. Который час?

Федор Федорович. Девять. Я предложил бы сегодня иначе столики расставить. Все равно, когда на будущей неделе начнут распевать ваши цыгане, придется вон там место очистить.

Ошивенский. Я начинаю думать, что в затее кроется ошибка. Мне сперва казалось, что эдакий ночной кабак, подвал вроде "Бродячей Собаки", будет чем-то особенно привлекательным. Вот то, что ноги мелькают по тротуару, и известная -- как это говорится? -- ну, интимность, и так далее. Вы все-таки не слишком тесно ставьте.

Федор Федорович. Нет, по-моему, так выходит хорошо. А вот эту скатерть нужно переменить. Вино вчера пролили. Прямо -- географическая карта.

Ошивенский. Именно. И стирка обходится тоже недешево, весьма недешево. Я вот и говорю: пожалуй, лучше было соорудить не подвал, -- а просто кафе, ресторанчик, что-нибудь очень обыкновенное. Вы, Федор Федорович, в ус себе не дуете.

Федор Федорович. А зачем мне дуть? Только сквозняки распускать. Вы не беспокойтесь, Виктор Иванович, как-нибудь вылезем. Мне лично все равно, что делать, а лакеем быть, по-моему, даже весело. Я уже третий год наслаждаюсь самыми низкими профессиями, -- даром что капитан артиллерии.

Ошивенский. Который час?

Федор Федорович. Да я же вам уже сказал: около девяти. Скоро начнут собираться. Вот эти ноги к нам.

В полосе окна появились ноги, которые проходят сперва слева направо, останавливаются, идут назад, останавливаются опять, затем направляются справа налево. Это ноги Кузнецова, но в силуэтном виде, то есть плоские, черные, словно вырезанные из черного картона. Только их очертания напоминают настоящие его ноги, которые (в серых штанах и плотных желтых башмаках) появятся на сцене вместе с их обладателем через две-три реплики.

Ошивенский. А в один прекрасный день и вовсе не соберутся. Знаете что, батюшка, спустите штору, включите свет. Да... В один прекрасный день... Мне рассказывал мой коллега по кабацким делам, этот, как его... Майер: все шло хорошо, ресторан работал отлично, -- и вдруг нате вам: никого... Десять часов, одиннадцать, полночь -- никого... Случайность, конечно.

Федор Федорович. Я говорил, что эти ноги к нам. Синее сукно на двери запузырилось.

Ошивенский. Но случайность удивительная. Так никто и не пришел.

Раздвинув сукно, появляется Кузнецов и останавливается на верхней ступеньке. Он в сером дорожном костюме, без шапки, желтый макинтош перекинут через руку. Это человек среднего роста с бритым невзрачным лицом, с прищуренными близорукими глазами. Волосы темные, слегка поредевшие на висках, галстук в горошинку бантиком. С первого взгляда никак не определишь, иностранец ли он или русский.

Федор Федорович бодро). Гутенабенд. (Он включает свет, спускает синие шторы. Проходящих ног уже не видно.)

Ошивенский (низко и протяжно). Гутенабенд.

Кузнецов (осторожно сходит в подвал). Здравствуйте. Скверно, что прямо от двери вниз -- ступени.

Ошивенский. Виноват?

Кузнецов. Коварная штука, -- особенно, если посетитель уже нетрезв. Загремит. Вы бы устроили как-нибудь иначе.

Ошивенский. Да, знаете, ничего не поделаешь, -- подвал. А если тут помост приладить...

Кузнецов. Мне сказали, что у вас в официантах служит барон Таубендорф. Я бы хотел его видеть.

Ошивенский. Совершенно справедливо: он у меня уже две недели. Вы, может быть, присядете, -- он должен прийти с минуты на минуту. Федор Федорович, который час?

Кузнецов. Я не склонен ждать. Вы лучше скажите мне, где он живет.