Однажды весенней порой - Сьюзен Хилл

- За ними же не ухаживали. Много лет.

Тил уселся у ее ног, и она наклонилась и потрогала его черную шерсть; она думала: может, завести собаку?. Будет с кем поговорить. Но у нее же есть осел Валаам и куры, а она уже с весны перестала о них заботиться, делала только самое необходимое - давала поесть, попить. Хватит ли ее еще и на собаку?

Поттер заговорил с Тилом:

- У нас гостья, видишь? У нас гостья.

Тил постучал хвостом по земле.

- Я хочу, чтобы вы рассказали мне... - торопливо проговорила Рут, боясь, что у нее не хватит мужества и она придумает какой-нибудь предлог и убежит. - Я хочу узнать все. Как умер Бен. Я давно хотела спросить, но не могла. До сих пор все не могла. Я хочу, чтобы вы рассказали мне.

- Да, тебе надо знать, правильно. Раз тебе это нужно, значит, нужно.

Костер начал разваливаться посредине, ветви и листья разлетелись в стороны, и посыпались искры.

- Люблю это дело, - сказал Поттер, глядя, как и она, в костер, - люблю разводить огонь. И дома, зимой, тоже. От него и на душе как-то теплее.

- У вас здесь так много всего - цветов разных, растений, - я никогда нигде таких не видала.

- Травы, - показал он рукой. - Мисс Фрай - та их знала. Они пахнут получше многих цветов. Я их выращиваю ради запаха, ну и красиво к тому же. А пользуюсь ими мало.

Рут подошла поглядеть на пахучие зеленые кустики травы - на душицу и отливающий серебром тимьян и высокие пушистые бледно-зеленые пучки укропа. Наклонилась, сорвала листик мяты, потерла его между пальцами, чувствуя его ворсистость и сухость, пока из него не начал сочиться сок.

- Я дам тебе всего чего пожелаешь, - сказал Поттер. - Отводки и рассаду, чтоб было с чего начать. Особого ухода не потребуется, лишь бы только принялись.

Но она отвернулась устало, ей не шло на ум делать новые посадки, что-то менять в саду; она не могла заставить себя заглянуть дальше этого вечера, дальше тех вопросов, которые вертелись у нее в мозгу. Пока она не узнает всего, не сживется с этим, ничему другому не было места. Словно она стояла у края стремнины и должна была переправиться на другой берег.

- Может, лучше пойдем в дом? - спросил Поттер.

И здесь тоже все было прибрано, все в образцовом порядке и чисто. В очаге лежали сухие поленья - крест-накрест, одно над другим. Поттер пошел вымыть руки, а Рут села в большое, тяжелое, по всему видно предназначавшееся для мужчины кресло. Комната была вся заставлена мебелью темного дерева, содержавшейся в отличном состоянии. Рут снова с недоумением подумала о том, как Поттер коротает свои вечера и почему он никогда не был женат.

За низенькими оконцами дома небо тускнело, подернутое, словно мрамор, багровыми прожилками облаков. Что ж, верно, ему так лучше, верно, молчание дома ему не мешает, и с него довольно того, что в комнате с ним собака.

Поттер вернулся, руки у него стали красными по локоть, так усиленно он их скреб, а короткие седые волоски на них были белыми, как соль.

- Выпьешь стакан сидра?

Рут видела, что он чувствует себя стесненно - должно быть, не привык к посетителям - и очень старается, чтобы она чувствовала себя как дома.

- Или чаю? Я могу приготовить чай.

- Я бы попробовала сидра.

- Сидр хороший. Добрый сидр, чистый. Прошлым летом был славный урожай яблок.

Она взяла протянутую ей кружку, почувствовала в ладонях ее прохладу. Сидр был цвета меда.

- У меня совсем в горле пересохло - целый день возился то с дровами, то с перекопкой и всякое такое, да еще наглотался дыма от костра.

- Жаркий был день.

- Да. Сухое выдалось лето.

- Каждый день солнце - оно меня прямо извело, все высохло, и вечно этот блеск, ослепнуть можно.

Поттер кивнул и сел на стул напротив нее, а собака растянулась на коврике. В горле у Рут остался мягкий, сладковатый вкус сидра. Поттер наклонился вперед, опершись рукою о колено, но не смотрел на нее, а ей вдруг припомнилось, как он пришел к ней домой в ночь смерти Бена и как он был удручен, но не сумел ни сказать, ни сделать что-нибудь перед лицом ее упрямства и горя. Рут чувствовала, что сейчас ей следовало бы как-то извиниться перед ним или поблагодарить его, но у нее не получалось. Она молча потягивала сидр и вдыхала аромат яблок.

- Я все думал пойти к тебе, - сказал Поттер, - частенько думал. Не хотелось, чтобы ты считала, будто я забыл. Гуляя с собакой, я часто проходил мимо твоего дома.

- Понимаю.

- Я разговаривал с вашим парнишкой. Если б была нужда в чем-то, что я бы мог сделать...

- Да ничего не было нужно.

- Да. Да. - Он поглядел на Рут. - Это не покидало меня, - сказал он. Все дни я так и жил с этим с тех пор.

Она смотрела на него, и ей снова стало стыдно, потому что вот перед ней был еще один человек, о котором она совсем не думала, а он знал Бена с его рождения и был близок к нему, любил его. И кто знает, как он перенес все это? Не только горе и воспоминание о тех часах, когда он был последним, кто видел Бена в живых на этой земле, и первым, кто увидел его мертвым, но еще и чувство вины, которое могло мучить его, хотя это и не его вина, что так случилось. Ей бы надо давно прийти к нему сюда, сказать ему что-то. Но что? Как? О, она завладела смертью Бена как своей собственностью, словно чем-то принадлежащим ей одной, она хотела владеть ею безраздельно, не признавала ни за кем права оплакивать его, а ведь ничья жизнь не обособлена от других.

- Вы были добры, - с трудом сумела она вымолвить наконец, - в тот день, вечером. Добры ко мне. Я никогда... Я ничего не понимала тогда, но это я запомнила.

- Я беспокоился о тебе - как ты тут одна, никого кругом, только этот мальчик. Проходил мимо, поглядывал на окна. Беспокоило это меня.

- Никому это не под силу. Никто не может один выдержать. Нельзя так.

Она поставила кружку с сидром. Тени, словно чьи-то длинные пальцы, протянулись по всей комнате, и только белые волосы Поттера, его рубашка и костяшки его сложенных пальцев, казалось, светились в сумерках.

- Расскажите мне все, все как было. Я теперь хочу все знать.

- Пришло время?

- Да, я хочу узнать все, все, что не могу додумать сама, все, чего я не хотела слушать раньше от других. Теперь я должна это узнать.

- Ясно.

Но он долго молчал, прежде чем заговорить, а она смотрела ему в лицо и видела, что его взгляд бродит где-то далеко, устремлен в прошлое, и понимала, какая в тот день произошла с ним перемена. Собака тяжело, неподвижно распласталась на полу, словно окаменев.

- День выдался хороший тогда, ясный, погожий. Помнится, я, как глянул наружу, когда выпускал собаку, сразу увидел, что денек будет что надо.

Да, подумала она, казалось, что пахнуло ранней весной. День тогда был хорош.

- Дело было после обеда, мы работали, спускаясь по склону, расчищали подлесок. Все утро я работал с ним бок о бок, а молодой Колт - позади нас, в одиночку. Все было, как всегда, день как день.

- Вы разговаривали? О чем он говорил?

- Не больно-то много. Он никогда много не говорил.

- А иногда он говорил... Ну, в общем-то, странные вещи.

- Да. Вот, в тот день... Он, бывало, молчит часами, а потом вдруг скажет что-нибудь такое, чего нипочем уж не забудешь. И все-то он примечал. Все видел, что вокруг.

- А в тот день?

- Он сказал: "Жизнь хороша. Хорошая у меня жизнь".

Поттер нагнулся, скрывая волнение, и погладил собаку. Рут не проронила ни слова.

- "Жизнь хороша". А потом я остался там, выше по склону, а он спустился к Хелм-Боттом и скрылся из виду. Я наказал ему посмотреть, какие деревья надо пометить на повал. Райдал хотел, чтобы повалили парочку-другую деревьев, какие покрупнее, - он получил заказ на тонну леса. А прочищать да прореживать тоже еще оставалось немало. День был теплый. Солнце пригревало. Не помню, о чем я думал. Ни о чем, верно. Ни о чем важном. Просто радостно было - я ведь всегда любил свою работу. И погода была хорошая.

Он покачал головой.

- И ведь ни звука не было слышно - ничего, чтобы предупреждало. Я бы услышал, будь что, и распознал бы, да и Бен тоже. Привыкаешь различать каждый звук, знаешь, откуда что, и если дерево сгнило и готово упасть, это можно понять наперед за недели и месяцы. Оно же видно. Если это, к примеру, вяз, вороны не станут вить гнезда на нем. На верхушках вязов, что стояли в ряд на опушке нового выгона, вороны всегда вили гнезда, а вот пару лет назад на двух вязах вдруг перестали. На двух, что стояли как раз посередке. Заметил это Бен, и вязы, оказалось, сгнили. И мы повалили их. Они знают, вороны-то. Что-то им подсказывает. А вот то дерево - я его как-то не приметил, и Бен тоже. А должен был бы приметить. Райдал так не считает, он говорит: не было ничего такого, что могло бы нас надоумить. Но я, после стольких-то лет в лесу, должен был что-то заметить. Поглядел бы как следует, так увидел бы.

- Но почему оно упало как раз тогда? Почему?

- Корни тянутся далеко под землей. Когда ты трогаешь дерево, топором или пилой, ты что-то нарушаешь, и это идет далеко, повсюду. Неделю-другую назад были сильные ветра. А то дерево - оно уже стало слабеть и могло упасть от чего угодно, но могло ведь случиться и так, что никого бы не было поблизости. Я по-настоящему так никогда и не узнаю, как это произошло. Я слышал только удары топора. Каждый рубит по-своему, у каждого свой ритм. Работа всегда идет в ритме. Я был уже далеко, выше по склону, когда услышал какой-то шум, первый звук, - знак, что дерево вот-вот упадет. Но я едва успел подумать об этом, как тут же словно небо обрушилось, понимаешь, дерево затрещало и грохнулось вниз на другие деревья. Рухнуло.