Погружение - Евгений Анатольевич Аверин

работу. Там, по просьбе мамы оформили отпуск, сначала обычный, потом за свой счет. Накопилась куча стендов для оформления по технике безопасности. Работники косятся, но ничего не спрашивают. Только один слесарь подошел, поинтересовался: «Дочка, мужики спрашивают, не надо ли чего. Помочь там, или купить чего насущного. Ты говори, не стесняйся». «От души, — отвечаю с улыбкой, — нормально все. Мужикам поклон». Мама очень боялась, что меня выпишут из квартиры. Так обычно делают в попавшими в тюрьму. Но обошлось, хотя был бы приговор, точно бы выгнали.

В субботу заехала к Вере Абрамовне. Она тактично не о чем не расспрашивает. Я сижу и рассуждаю про будущую работу. Кто-то удачно устроился в клуб афиши рисовать. На судостроительный завод, куда раньше собиралась оформителем, меня не возьмут. Первый отдел не пропустит. На Равильевича рассчитывать не стоит. Преподавателем в художественную школу? Вариант. С другой стороны, чего цепляться за работу? Я же свободный художник. А статья в уголовном кодексе о тунеядстве? Так что трудовую книжку надо устроить хоть куда. Иначе еще один повод прихватить. В Союз Художников РСФСР мне не вступить. У художников разные мафии. Графику плотно держат евреи, скульптуру — армяне и осетины. Надо вот мне куда пролезать?

— Не надо, — обрывает мою болтовню Вера Абрамовна, — надо будет, пристроишься. А самой лезть не стоит. У тебя сейчас отличная работа. Завал разгребешь и свободна. Да и этого много.

— Конечно, романтично быть нонконформистом. Живешь такой на чердаке, пишешь всякую абстракцию. Никто тебя не понимает. А потом на Западе узнают про твои работы и раскупают в музеи за многие тысячи.

— Или не раскупают, а так и живешь. Особенно, если преследуют. И тебе нужно научиться жить вне системы, вне государства. Не просто жить, а делать то, что нужно.

— Как бичи?

— У бичей нет цели, кроме как найти еду, выпивку и тепло для ночлега. Они никуда не идут. Есть много людей, которых государство не видит.

— Белорусские партизаны, прямо.

— Правильные ассоциации с Белоруссией. Там много староверов прячется.

— Вот никогда не понимала, почему они прячутся и почему их гонят.

— А что читала про них?

— Ничего особенного. Что-то в журналах, что-то баба Лида рассказывала. При любой власти их гонят, сажают и, в любом случае, стараются найти, как Лыковых.

— Рядом с нами невидимо живут люди, занимаются своими делами, ходят, куда надо, независимо от государства.

— Я таких знаю, — киваю с ухмылкой, — цыгане за железной дорогой. Дети в школу не ходят, сами не работают, промышляют мошенничеством. И все нормально. Никто их не преследует.

— Уточню. Пока тебя не было, заваруха получилась. Те два табора, которые с тобой рядом, на грабежах и убийствах подвизались. За неделю трех рабочих, которые на пивзавод через поле ходят, зарезали. За трешку, на обед отложенную. Убийц, понятно, менты не ищут. А народ возмутился. Взяли ружья охотничьи и пошли. Так чумазые убивцы под защитой ментов бежали. Вывезли их подальше. Еще три табора у вас рядом осталось. Это мне все Лев Михайлович рассказывает, — уточнила наставница, — так те только коноплю в коробках продают да воруют. Не убивают, уже хорошо.

— Это ужасно, — возмущаюсь я, — считать достижением, что какие-то мрази пока тебя не убили.

— Я про другое. Их же никто не преследует. Не задумывалась? Староверов вычисляют буквально по душам. Да, они тоже паспорта не любят и живут особняком, но они работящие, а до революции и вовсе зажиточные. Молятся себе тихонько. Криминал у них невозможен, потому что в вере крепко стоят. А эти наркотой торгуют, на вокзале обманывают, золото фальшивое впаривают, детей воруют, людей резали вот. И никакого внимания. А они и до революции были, и после, и сейчас. Почему такая несправедливость? Не кажется странным?

— Я про староверов мало знаю. Значит, опасность для власть держащих есть. И значительно больше, чем от цыган.

— Правильно. От цыган народу опасность, а от староверов — государству. Причем в самом его корне.

— У нас они тоже есть?

— Вот. В точку. Есть. А ты про них не знаешь ничего. Видишь, как удачно маскируются.

— Разве староверы такие?

— А ты думаешь, какие, если не знаешь? Мне недели не хватит все рассказать.

— Тогда самое основное, для понимания дел. А то я чутьем чую, а умом пока не совладаю.

— Правильно называть — древлеправославные. До никоновских реформ все такие были. Потом случилась церковная революция с гражданской войной. Но как христиане воевать будут? Никак. Их жгли, убивали, в острогах гноили. А они бежали.

— А те, кто жег, не христиане что ли? Насколько помню, там расхождения очень незначительные. Стоило ли того? Тем более, убивать. Совсем не по-христиански.

— Делай выводы сама. Но за оболочкой любой религии есть реальная мистическая сила. И она главная. Не бывает религии без этой основы. Иначе это просто свод правил для жизни. Зачастую очень неудобный и бессмысленный. Если не знать, что за ним стоит. И здесь война именно с этой силой. Ее носителей уничтожали, и очень удачно. Заметь, не захватывали книги, иконы, рукописи, чтоб в хранилища отправить, а уничтожали, чтоб никто никогда не смог увидеть.

— И народ принял реформы?

— Революцию и убийство царя же принял?

— Но малая часть все-же осталась и стоит на смерть.

— А почему? — Вера Абрамовна не дожидается ответа, — да потому что невидимое нельзя предать. От него можно только отречься. Оно вечно и бесконечно. За него они принимают все муки. За то, что не многим доступно. Для невидимого форма — дело пятое. У древних христиан богослужения в разных церквях отличались сильно. Но всех объединял Христос. И креститься двумя или тремя перстами — мелочь для видящих. Но очень важная деталь для тех, у кого кроме обряда ничего нет.

— И у нас такие есть, видящие?

— Всякие есть. Странники. Или староверы-бегуны. Отрицают контроль государства радикально. Есть свои тайные дороги, места остановок в секретных комнатах особых людей. Пристани называются. А люди — пристанедержатели или странноприимцы.

— А куда бегут эти странники?

— В разные места. Где миры соприкасаются. В паломничество на Тибет тоже.

— Староверы?! На Тибет!? — Усомнилась я. — Извини, очень неожиданно.

Вера Абрамовна часто повторяет, что у нее нет времени выслушивать измышления и мысли по разным поводам. Слишком дорогое удовольствие принимать во внимание «Я так думаю». Если есть реальный опыт, свой или близких знакомых, тогда пожалуйста — докладывай. А если нет, лучше скажи: «Не знаю, давай поищем, кто уже с этим сталкивался». Поэтому я знаю, что просто так она болтать не будет, и боюсь расстроить ее недоверием.

— Мало