Сержант милиции - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наташа, — тихо заговорил Николай, — через полгода, а может быть, и раньше этот дом выстроят, и в него въедут жильцы. Бригада твоего знатного каменщика перейдет на другое место и там будет строить новый дом. И этот второй дом будет также выстроен, и в него, как и в первый, вселятся москвичи. Настанет время, когда благодарные потомки вспомнят этого знаменитого каменщика и поставят ему памятник на этой самой набережной, где он заложил первые камни этого дома. Настанет время, когда сырой полуподвал станет печальным воспоминанием нашего поколения. Тогда, может быть, не будет ни тюрем, не будет... Ты улыбаешься? Да, не будет и милиционеров. Все люди будут хорошие, честные, добрые. Не будет краж, убийств, безобразий... Тогда невесты не будут уговаривать своих женихов, чтобы они не возились с ворами и хулиганами. Но это не завтра.
Николай говорил медленно, внешне спокойно. Но за этим видимым спокойствием чувствовалось глубокое волнение.
— А сегодня, — продолжал он уже более резко и строго, глядя на Москву-реку, — сегодня еще многие живут в трудных условиях, все они пока в этот дом не войдут. И вот там-то, где трудно, где тесно живется, подростки иногда играют в карты. Не в преферанс. В преферанс от безделья играют на курортах да в мягких вагонах. Эти играют в очко. И когда неудачник проигрывается, он идет в магазины, крутится у касс, рыщет по аллеям парка... Как коршун, он вьется над добычей. И когда наступает удобная минута, он ворует, грабит, а иногда даже... убивает человека.
Переждав приглушенный раскат грома, который неожиданно прокатился над Замоскворечьем, Николай продолжал:
— Я никогда не говорил тебе о своей работе. Да ты по-настоящему никогда и не интересовалась ею. Но как ты можешь спокойно отнестись хотя бы к тем негодяям, которых мы недавно задержали. Их было трое, старшему двадцать два года, младшему восемнадцать. Все они здоровые, из обеспеченных семей. Неделю назад в одном дачном поселке эта плесень убила девятнадцатилетнюю девушку-студентку. Если бы ты видела, что они с ней сделали...
За спиной Николай услышал шаги. Он обернулся. Мимо проходил постовой милиционер. Его высокая фигура была затянута ремнями. Суровое и худощавое, уже немолодое лицо милиционера говорило, что за плечами у него не один десяток лет напряженной и опасной работы.
По спокойной и ровной походке постового Николай понял, что они не вызвали у него ни подозрения, ни опасения.
— Вот видишь, — сказал Николай, — сейчас уже глубокая ночь. Москвичи давно спят, а он будет всю ночь ходить по этому мосту. Твой молодой каменщик и его невеста могут без опасения встречать рассвет в самых отдаленных аллеях парка.
— Я умоляла тебя, чтобы ты оставил свою работу, я хотела убедиться до конца, что ты любишь меня, а ты... ты... — Наташа остановилась — ей хотелось найти особые слова, но эти слова не приходили, — Я хочу быть твоей женой, но не могу быть женой милиционера. Ты должен это понять и сделать выбор между мной и своей работой. И сделать это сейчас же, если хочешь, чтобы мы были вместе. Больше к этому разговору я не буду возвращаться...
Щеки Наташи пылали, она ждала, что он ответит. Наступило тягостное молчание. Это было то молчание, которому предстояло или отсчитать последние секунды их дружбы, или стать началом их счастливой жизни. Глаза Николая и Наташи встретились.
— Мой отец был чекист, — медленно, с расстановкой проговорил он. — Старый чекист. Работал с Дзержинским. Погиб на посту. Его убили белогвардейцы. О нем мне много рассказывала мать. По этим рассказам я полюбил отца. С детства я хотел походить на него, походить во всем. Теперь я это могу. Я люблю тебя. И я люблю свою работу. Я хочу, чтоб моей женой была ты. Но я никогда не брошу свою работу. Никогда!
— Ну что ж, ты выбрал. До свидания, — печально, почти шепотом и с тихой усталостью произнесла Наташа и пошла в сторону Александровского сада.
— Я провожу тебя.
Николай догнал ее и хотел сказать еще что-то, но Наташа строго и холодно посмотрела на него и так же строго отрезала:
— Прошу тебя, оставь меня в покое. Оставь навсегда!
Наташа пошла вперед, а Николай остановился, потом вернулся на то место, где они только что стояли, и не замечал, как крупные капли дождя все чаще и чаще стали падать ему на кисти рук, которые он положил на каменный парапет моста. Капли дождя падали на лицо, на плечи... Невидящими глазами он устремился вдаль, где цепь фонарей набережной сливалась в одну светящуюся линию и таяла в темноте ночи. Зигзаги молний и раскаты грома стали учащаться. Наползли низкие тучи и заволокли огоньки строящегося дома. Пошел сильный дождь, а Николай все стоял и стоял у каменного парапета. В его ушах звучало последнее слово «навсегда». Вдруг кто-то коснулся его плеча. Вздрогнув, он обернулся. Из-под капюшона военного дождевого плаща на него смотрело лицо того самого постового милиционера, который несколько минут назад проходил мимо, когда здесь еще стояла Наташа.
— Товарищ, простудитесь. Идите-ка лучше домой, — мягким голосом сказал милиционер.
Не зная куда и зачем, Николай пошел в ту сторону, куда ушла Наташа. Пока он шел по мосту, постовой милиционер пристально смотрел ему вслед, смотрел до тех пор, пока Николай не скрылся за нависающими над тротуаром кронами тополей Александровского сада.
16
На душе у Наташи было тяжело. Дверь квартиры она открыла бесшумно. В свою комнату шла на цыпочках, чтобы не разбудить мать. В темноте гостиной наткнулась на стул, с которого со звоном полетели на пол какие-то пузырьки и склянки. Наташа вскрикнула и быстро включила свет. На диване лежала мать. Лицо ее было страдальческим. На голове лежало мокрое полотенце.
— Мама, что с тобой, ты больна?
Елена Прохоровна беспомощно простонала:
— Наташенька, подойди ко мне.
Наташа подошла к изголовью.
— Ты прости меня, доченька, — еле слышно проговорила мать. — Если я иногда была не права, ты не сердись. Приходил доктор. Утешить меня ему было нечем. Опять сердце...
Елена Прохоровна подняла глаза и, заметив на щеках Наташи красные пятна, взяла ее руку, поднесла к губам:
— Не сердись на меня, доченька. Я
