Изгнание из рая - Павел Загребельный

Ганна Афанасьевна, осуждающе покачивая головой, быстро направилась навстречу Жмаку, чтобы спасти уже не столько своего несерьезного председателя, сколько высокую честь учреждения, которому она отдала, почитай, всю свою жизнь.

- Председателя нет, - сообщила Ганна Афанасьевна товарищу Жмаку, как только он, хлопнув дверцей машины, встал на веселоярскую землю.

- А где?

- Вызвали на областное совещание.

- А председатель колхоза?

- Не знаю. Кажется, тоже нет.

- В области?

- Кажется.

- Вам все кажется, все кажется, уважаемая! - погрозил пальцем Жмак, строго глядя на смущенную Ганну Афанасьевну. - Я прибываю, понимаешь, с важными указаниями, а ваши председатели убежали в неизвестном направлении! Может, мне создать штаб по розыску ваших председателей?

Нужно сказать, что Жмак, кроме починов, страшно охоч был до штабов. На фронте он не был, в армии не служил из-за какого-то физического изъяна, но штабы любил безмерно и создавал их по любому поводу. Это звучало для него как музыка. Но слова о штабе для розыска председателей были только, можно сказать, административной шуткой. Жмак не стал даже наслаждаться впечатлением, которое произвела эта шутка на скромную Ганну Афанасьевну, нырнул в машину, хлопнул дверцей, скомандовал:

- И-ван!

- Куда?

- На фермы!

- На какие?

- Сам знаешь!

Иван воздержался от дальнейших расспросов и комментариев. Ездил сюда не первый месяц и знал, что главный зоотехник колхоза "Днипро" - жена нового председателя сельсовета. Не попался товарищу Жмаку председатель - влетит за все его благоверной. Может, в этом есть великая мудрость. Пусть не кичится! А то у нее и образование, и красота, а теперь еще и жена председателя! На таких, как Иван, даже глазом не поведет. А у него в машине, кстати, ездили и не такие!

Во времена, которые теперь можно бы отнести к историческим, когда Веселоярск назывался еще Карповым Яром и пребывал в первобытном состоянии (ученые называют культопериодным), на его единственной тогда ферме выказывал свою власть и бесчинствовал товарищ Совершенный, которого с приходом новых времен пришлось потихоньку отправить на заслуженный отдых. Товарищ Жмак, надо отдать ему должное, удерживался на почтительном расстоянии от животноводства, которое казалось ему чем-то чуть ли не инопланетным. Ну так он, охотно пользуясь продукцией животноводства, выдумал казавшийся ему остроумным каприз, связанный с черной мастью, на досуге мог поразглагольствовать в самой общей форме о принципах развития животноводства, но не больше. Дальше он не знал ничего и не хотел знать. Разумеется, можно было бы обратиться к исторической памяти товарища Жмака, напомнить ему о наших предках, которые не только развивали, и весьма успешно, животноводство, но и сделали его предметом своего искусства, о чем свидетельствуют изображения диких и домашних животных во всемирно известных пещерах Альтамира (Испания), Три Брата (Франция), а также в нашем Чертомлыке на Днепропетровщине, в Солохе и Каменной Могиле на Запорожье, в Мизине и Баламутовке на Черниговщине, в Жаботине на Черкасщине, в Ромнах на Полтавщине, в Оксютинцах на Сумщине, в Незвиске на Ивано-Франковщине, в Бельче-Золотом на Тернопольщине и на знаменитой пекторали с Толстой Могилы на Днепропетровщине.

Будем снисходительны к товарищу Жмаку. Он не имел ни малейшего представления о своих далеких пращурах, не пробовал охватить взглядом всю свою землю, скромно ограничиваясь (но не довольствуясь, о нет!) той полоской земли, которую имел под ногами. Носил он обувь сорок четвертого размера - не слишком большую, но не очень и малую, но каждый согласится, что масштабы человека не зависят от размера его обуви. В степях пещер нет, поэтому товарищ Жмак мог спокойно прожить жизнь, не изучая пещерных рисунков, про пектораль и Чертомлык он, кажется, что-то слыхивал и даже, если бы напряг память, сумел бы нарисовать в своем представлении изображения домашних животных, которых разводили наши предки. Но что это за животные, какие они, зачем и каково их влияние на современную систему хозяйствования - этого он уже не сказал бы ни за что. Да и в самом деле, что нам те далекие, давно умершие животные? Лежат, стоят, бегут, пасутся - вот и все. Какое это имеет отношение к нашим задачам и к нашим потребностям?

Товарищ Жмак налетел на фермы в грозном ореоле требований, недовольства и даже угроз, его гремящая машина должна была восприниматься как огнепальная колесница карающего бога, все вокруг должно было бы трепетать от страха, расстилаться травой, припадать к земле.

Гай-гай! Все это происходило лишь в распаленном воображении товарища Жмака, разозленного тем, что он не пообедал и не поймал ни одного из веселоярских руководителей, чтобы сказать им свое представительское слово.

Нужно же было случиться, чтобы встретила Жмака мама Сашка. Когда мы сказали, что знания товарища Жмака не достигали глубин времен, то это можно было бы объяснить его необыкновенной озабоченностью временами нынешними. Но чем можно оправдать незнание товарищем Жмаком того факта, что мама Сашка, заслуженная доярка колхоза "Днипро" - родная мать председателя Веселоярского сельсовета Григория Васильевича Левенца? Тут ни объяснений, ни оправданий.

Итак, товарищ Жмак столкнулся (ох, какое же малолитературное слово!) с мамой Сашкой.

- Где ваш зоотехник? - открывая дверцу и выставляя из машины ногу, закричал Жмак.

- Здравствуйте, - сказала мама Сашка.

- Что?

- Здравствуйте.

- А-а. Приветствую вас. Добрый день. Вы здесь работаете?

- Работаю.

- Как ваши трудовые успехи?

- Да вроде бы ничего.

- Очень приятно. Очень. Но мне нужен ваш главный зоотехник. Как ее? Левенец?

- Да нет. У нас главный зоотехник Дарина Порубай.

- Порубай?

- Порубай.

- Как же это может быть? А мужем ее кто?

- Левенец.

- А она Порубай?

- Порубай.

- Слушайте, не морочьте мне голову! Вы кто такая?

- Я - доярка, Александра Левенец.

- Левенец?

- Левенец.

- Ага, значит, жена у Левенца не Левенец, а Порубай, а вы обыкновенная доярка, но Левенец. Тогда при чем же здесь вы?

- А я мать Григория Левенца.

- Председателя сельсовета?

- Ну да.

- А невестка ваша - главный зоотехник?

- Да вроде бы.

- Выходит, что же: семейственность на фермах развели?

Доярки начали собираться вокруг, посверкивая голыми икрами, поблескивая золотыми зубами.

- Девчата, слыхали?

- Семейственность, говорит...

- Позавидовал!

- Может, хочет дояром вместо мамы Сашки?

- Да разве это семейственность? Как теперь в газетах пишут?

- Двухнастия?

- А что же это такое? Две Насти или как?

- Не двухнастия, а двигнастия! Чтобы двигать там, где нет механизации...

Жмак, хотя и голоден, все же понял, что над ним насмехаются, и попробовал огрызнуться:

- Критиканствуете, а у самих золота полные рты!

- Так это же нам за вредность!

- Зубы от нашатыря рассыпаются!

- Побудьте с нами, у вас тоже посыпятся!

- И вам золото отпустят!

Окружили Жмака, шутливо подталкивая его круглыми боками, оттесняли от машины, деликатненько подталкивали, пока не оказался он в их, как когда-то говорили, рекреационной палате, то есть комнате для отдыха. Чисто, светло, на белых стенах плакаты на коровью тему, на столе цветы в горшочке, широкие скамейки зачем-то покрыты полушубками, на полу пестрые дорожки. Жмака усадили на кожух, смотрели на него, он смотрел на доярок, ждал, что предложат какую-нибудь кружку молока (он уже и не добивался бы, чтобы от черной коровы), но до молока как-то не доходило, в животе урчало, под ложечкой сосало. Жмак со зла пощупал кожух под собой, поморщился:

- А это зачем? План по шерсти выполнили?

- Да какой же вам план? - удивилась мама Сашка. - Это чтоб молодые садились.

- Молодые? При чем тут молодые?

- Обычай такой есть.

Жмак не знал обычая. Обычаи - это пережитки, а пережитки вредят, тормозят и разъединяют.

- Вы мне тут обычаями голову не морочьте, - заявил он, - а немедленно давайте сюда вашего главного зоотехника!

Тут автор очень пожалел, что кто-то отправил на пенсию доктора эрудических наук Варфоломея Кнурца: ведь только он мог бы объяснить товарищу Жмаку, что обычай усаживания молодых на овчину идет еще от мадленской эпохи, где созрело верование, что тотем рода имеет ближайшее отношение к плодовитости молодой пары. А известно же, что душа тотема сидит в шкуре, поэтому надо через прикосновение перенять его могучую силу.

А может, это и к лучшему, что нет в нашей истории Варфоломея Кнурца с его мудреными объяснениями? Ибо если бы товарищ Жмак услышал слово "тотем" и решил, что над ним подшучивают, - как тогда?

Доярок и автора спасла Дашунька. Никто и не звал ее - явилась сама, словно бы для того, чтобы смягчить сурового товарища Жмака своей красотой и обходительностью.

Здоровалась, будто и не здороваясь, приближалась и не приближаясь, кланялась, и в мыслях не имея кланяться, сплошные чары, одурь головы, мираж и фата-моргана.