Демократизация - Патрик Бернхаген

Распад Советского Союза привел к появлению многообразия режимов. Если в одних государствах образовались новые демократии, как в странах Прибалтики, то в России возникла «электоральная» или «фасадная» демократия. Полностью авторитарные режимы были установлены в Белоруссии и странах Центральной Азии, причем в некоторых случаях на новых постах оказались прежние лидеры.

По сравнению с 57 странами, которые до 1989 г. оценивались Freedom House как «свободные», к концу 1990‑х годов к числу «свободных» были отнесены почти 80 стран, а еще 40 характеризовались как «электоральные демократии». То есть почти две трети стран мира претендовали на то, чтобы быть формальными или реальными демократиями. Иными словами, почти две трети стран мира могли быть охарактеризованы как реальные или номинальные демократии. Теперь оказалось, что демократия действительно становится «наилучшим (легитимным) типом устройства» (the only (legitimate) game in town)[162]. Текущее положение в мире с этой точки зрения представлено на карте (см. рис. 4.5).

Рис. 4.5. Современные демократии

Источник: Данные Freedom House на 2006 г.

Примечание: «Свободные» страны закрашены черным цветом, «частично свободные» страны заштрихованы.

Заключение

Не все новые демократические режимы оказались стабильными, в некоторых странах происходили откаты от демократии, например, в 1997 г. произошел военный переворот в Гамбии, имевшей до этого момента одну из наиболее продолжительных демократических традиций в Африке. Многие новые демократии Центральной и Восточной Европы и, тем более, Африки южнее Сахары не могут быть отнесены к числу консолидированных. Они по-прежнему сталкиваются с угрозами демократическому правлению или не пользуются полной поддержкой гражданского общества. В других регионах мира возникли стабильные, но в определенном смысле «дефектные» демократии. Так, Гильермо О’Доннелл[163] говорит о «делегативных» демократиях во многих странах Латинской Америки, где, не считая регулярных выборов, общая вовлеченность населения в политику сохраняется на относительно низком уровне, а политика по большей части остается «делегирована» зачастую неэффективным лидерам и лидерам-популистам.

В ряде государств с длительной демократической традицией наблюдается нарастающее недовольство политическими лидерами и партиями, снижение явки на выборы и схожие признаки «неприязни» (disaffection)[164]. Поэтому на первый план выходят проблемы общего «качества» демократических систем как в части подобающего функционирования[165], так и в более требовательном нормативном смысле[166]. Данные качества подвергаются регулярной оценке со стороны таких институтов, как Всемирный банк[167] или Международный институт демократии и содействия выборам (IDEA) в Стокгольме, который предпринимает усилия по проведению качественного «демократического аудита» различных государств мира, который был предложен Дэвидом Битэмом в соавторстве с другими исследователями[168]. Также в данной сфере разрабатываются новые количественные эмпирические средства измерения, такие как индекс трансформации фонда Бертельсманна[169].

Один из возможных путей повышения качества существующих демократий связан с более широким применением «прямых» форм демократии, открывающих больше каналов для вовлечения населения в политику и тем самым способствующих развитию понимания необходимости и важности широкого политического и гражданского участия (см., напр.:[170]).

Хотя недавние события и их международная поддержка, кажется, дают основания надеяться на возникновение новой длинной волны демократизации, результатом которой будет увеличение числа и качества демократий и превращение некоторых сугубо электоральных демократий в полноценные, как, например, Украина[171] после 2005 г., можно наблюдать и иные, удручающие, тенденции. Прежде всего, как было отмечено ранее, для возникновения демократии и обретения ею устойчивости необходим минимальный уровень государственности, удовлетворяющий требованиям безопасности как в части отсутствия угроз территориальному единству, так и в части эффективной монополии государства на средства принуждения. Как сказал Хуан Линц: «Нет государства – нет демократии»[172].

Поэтому не приходится удивляться тому, что события, произошедшие после 1990 г. и способствовавшие дальнейшей демократизации в некоторых частях мира, также привели к появлению «деградирующих» (failing) или «рухнувших» (collapsed) государств. В значительной мере пострадали страны, для которых свойственна этническая или религиозная неоднородность, использованная в целях политической сецессии или откровенного разграбления ресурсов алчными полевыми командирами, как это случилось в Либерии, Сьерра-Леоне, Афганистане и др.[173]. Сказанное подтверждается и примерами СССР и Югославии, в которых скрытые этнические, религиозные и региональные конфликты более не подвергались сдерживанию репрессивными режимами. Если значимые меньшинства ощущают себя исключенными и дискриминируемыми, такие проблемы нельзя разрешить, опираясь только на демократические процессы, такие как референдумы и принцип большинства. В таких ситуациях использование консоциативных механизмов подразумевает хотя бы готовность идти на компромиссы и часто требует международного согласия и давления, как это было в Боснии или, возможно, в Косово. Война в Ираке – выразительный пример того, что бывает, когда предпринимается попытка «смены режима» при отсутствии практически всех приведенных выше базовых условий демократии, предложенных Робертом Далем.

Аналогичным образом события 11 сентября 2001 г. и их последствия поколебали перспективы более безопасного и демократического мира. Но не только потому, что возник новый вызов со стороны исламских фундаменталистов, отвергающих некоторые базовые положения универсалистской нормативной теории демократии, такие как основные права человека и гражданские свободы, достоинство и политическое равенство всех людей вне зависимости от пола, религии и других подобных характеристик. Некоторые меры безопасности, предпринятые для противодействия данному вызову, также несут в себе угрозу некоторым ценностям, таким как свобода слова, свобода передвижения людей и товаров и др. В связи с этим одно сторонний характер действий (унилатерализм) США как единственной оставшейся сверхдержавы может затруднить достижение более приемлемого мирного и более демократического мирового порядка[174].

В целом последняя по времени волна демократизации еще не завершилась, но уже можно заметить признаки ее ослабления и возможных откатов. Многие регионы мира не соответствуют (пока не соответствуют?) целому ряду базовых условий демократии, сформулированных эмпирической теорией демократии. В этом отношении ключевыми факторами становятся исламистский вызов, а также политическое развитие Китая и его роль на международной арене.

Как показал обзор развития современных демократий за последние два столетия, на современное и будущее состояние мира оказывает влияние множество факторов. Некоторые из них, например, социально-структурные и политико-культурные, в ходе модернизации и глобализации изменяются относительно медленно. Революция в технологиях коммуникации, но также ее последствия в виде разрыва в сфере промышленности и культуры, может ускорить эти процессы. В то же время новые вызовы связаны с глобальными экономическими и экологическими проблемами. Другие факторы, как и в случае некоторых развилок, имеют отношение к акторам и конкретным ситуациям. Не существует единой последовательной эмпирической теории демократии, способной объединить все эти аспекты и связанные с ними внутренние и международные взаимодействия (см. гл. 6 наст. изд.).

Но даже если появится больше стабильных демократий, протекающие в них процессы принятия решений по природе своей остаются конфликтными и открытыми для почти любых (с учетом некоторых институциональных и нормативных рамок) результатов. Однако эту особенность надо воспринимать не как слабость, а как потенциальное преимущество, дающее возможность успешно адаптироваться к новым внутренним и глобальным вызовам. Открытым остается вопрос о том, станут ли демократические механизмы обратной связи и базовые ценности человеческого достоинства по-настоящему универсальными. «Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы[175] или «вечный мир» Иммануила Канта[176] все еще далеко.