Сказание о первом взводе - Юрий Черный-Диденко

— Просто народ говорит… В этом месяце, в марте, как раз у них день ангела…

— Ишь ты, — усмехнулся Зимин, вспомнив, что по деревенскому календарю действительно приближается Алексей теплый. — А ты ж тогда кто такой?

— А я тоже мартовский… Василий-капельник… Тот, что медведя будит и сани распрягает…

— Вижу, что Святцы знаешь, а кроме них, в газету, например, заглядывал?

— Когда-то не забывал… А в эти полтора года самим писать довелось.

— Уж не свою ли собственную, на чердаке?

— Да нет, не газету, а листовки. Из Краснодона приносили, а мы уж у себя на поселке переписывали для всех людей. Без этого чем душе жить? А уж нам и до петельки можно было дойти, если б в конце концов к партизанам не прибились.

— И прибились все-таки?

— А как же! Мы и до Изюма с отрядом доходили.

— Это хорошо, значит, автомат и граната для вас не новость… Ну, а петельку теперь уж будем гитлеровцам готовить.

— Дело понятное, товарищ старшина, им одну уже скрутили под Сталинградом… Вот нам бы теперь только поскорее куда-нибудь определиться!

Широнин отсутствовал с полчаса. Пришел не один, а с заместителем командира полка по строевой части майором Евсеевым.

— Встать! — скомандовал Зимин, завидя подходивших офицеров.

Но они направились не к первому взводу, а к отошедшему в сторону пополнению. Майор приказал маршевой роте выстроиться в одну шеренгу, довольно усмехнулся — молодые красноармейцы хотя с минутным замешательством, но все же выполнили приказ дружно, стали ровным, плотно сомкнутым строем.

— Сколько же вас? — повернулся к Широнину Евсеев.

— Человек семь, товарищ майор. Так и полковник сказал.

Евсеев смотрел на шеренгу, будто затрудняясь, кого же выбрать. Смотрел на нее и стоявший позади офицеров Зимин. Парень в большой ушанке и его веселый приятель были в шеренге крайними слева. Коренастый красноармеец встретил пристальный взгляд старшины и недоуменно приподнял огненно-рыжие брови. Не почудилось ли ему? Да нет же, глаза старшины, который их расспрашивал и поделился табаком, дружелюбно щурились, подмигивали, звали: что, дескать, теряешься, будь смелей, выходи! Крепыш толкнул локтем товарища — ну-ка за мной! — и оба решительно сделали шаг вперед, замерли в ожидании.

Увидев, что его тезка вышел из шеренги, торопливо шагнул и пристроился рядом с ним и второй Алексей — с гор вода. Теперь мартовские пареньки стояли локоть к локтю, как выросшие из одного клубня три голубоглазых подснежника.

— Эге, да ребята расторопные, нетерпеливые, догадываются и сами, в чем дело, — засмеялся, прощая этот самовольный выход из строя, Евсеев. Подошел к роте, размашистым жестом руки — будто откраивал добрый ломоть — отделил от шеренги еще четырех красноармейцев.

— В первый взвод, ясно?

— Ясно, товарищ майор, — ответил за всех лисичанский паренек.

Когда Евсеев распределил по ротам остальных и ушел, Широнин достал свою полевую тетрадь — классный журнал, — вписал в нее новых бойцов. Первым был парень в большой ушанке Алексей Крайко, затем Алексей Сухин, их рыжеволосый побратим Василий Танцуренко и еще Визгалин, Гертман, Силаев, Субботин.

…И вот первый взвод шагал по улице села к переезду.

Как ни трудно было в последние дни с подвозом боеприпасов, Билютин приказал выдать Широнину все, что он сочтет необходимым. Теперь почти каждый боец нес помимо личного оружия или ящики с гранатами, или патронный ящик. Тех, у кого к этому времени еще имелись винтовки, теперь наделили автоматами. Широнину даже удалось заменить один из ручных пулеметов, отражатель которого в бою под Червонным вышел из строя, и получить новенький, покрытый еще заводской смазкой. Билютин обещал придать взводу и одно противотанковое орудие из полковой батареи.

Идя сейчас чуть сбоку колонны, по перемешанному с грязью снегу, Петр Николаевич вспомнил недавний разговор с Билютиным. Полковник вначале пытливо расспрашивал о нем самом, о бойцах взвода, улыбнулся, услышав знакомые фамилии старослужащих Болтушкина, Скворцова, Вернигоры, попросил рассказать об остальных. Лишь потом заговорил о задаче, которую решил поставить перед первым взводом. И тогда в глазах Билютина проступило выражение такой суровой, властной требовательности, которую придает только твердая убежденность в том, что слушающий его человек никуда, ни на какую долю секунды не уклонится от повелевающего над всей его жизнью высшего долга.

— Ну, желаю вам успеха, — сказал и, может быть, дольше, чем обычно это делают, задержал руку Широнина в своей горячей руке. — Да не забывайте почаще докладывать Решетову обстановку…

Взвод прошел уже полпути и поравнялся с приземистым, крытым черепицей домом, у двери которого стояла бричка батальонного санвзвода. Ездовой и девушка в шинели сгружали с брички носилки и какие-то обернутые плащ-палатками узлы. Завидев проходившую колонну, девушка выпустила из рук носилки, стала всматриваться в ряды красноармейцев.

— Товарищ лейтенант, это же нашего Грудинина женка, — сказал Зимин, узнавая медсестру.

— Грудинин, выйти из строя! — Широнин обернулся, разыскал взглядом красноармейца и с улыбкой кивнул в сторону дома.

Грудинин подбежал к Вале.

— А ты чего здесь?.. Ты же в санроте.

Из-под ушанки Вали выбивались кудряшки, и она убрала их рукавом шинели, сдвинула на затылок и ушанку, открыв высокий, крутой лоб.

— Сама… Ну, конечно, сама… — не спрашивал, а утвердительно произнес Грудинин, не отводя взора от этого лба, пронзительно синих, искрящихся глаз.

— Ну ладно, сама не сама, а зато теперь вместе, — подтвердила догадку Василия Валя и озабоченно зашарила рукой в карманах шинели. — Табак тебе нужен? У нас во взводе старшина не курит, всегда могу взять…

Грудинин нагнал первый взвод уже у переезда. Колонна поднялась на железнодорожную насыпь. К югу и северу убегали подорванные гитлеровцами рельсы большой магистрали. Петр Николаевич, уже знакомый с местностью по карте, теперь внимательно, изучающе смотрел на участок, который предстояло занять взводу. Слева темнели развалины станции Беспаловка. Чуть в стороне виднелись сохранившиеся стены какого-то небольшого здания, за ним раскинулся пруд и молодой, очевидно посаженный перед самой войной, сад.

А впереди взору открывалась засыпанная еще не сошедшим снегом широкая долина — Касьянов яр. Он уходил далеко-далеко, к самому горизонту, на дымящейся кромке которого виднелись ломаные, уступчатые очертания разрушенной совхозной усадьбы и еще каких-то строений.

Первый взвод стоял позади Широнина молча, не мешая раздумью командира. Вместе с ним красноармейцы смотрели на поля, покрытые серой смушкой мартовского снега, смотрели, не зная того, что тем из них, кто останется жить, и эти поля, и эта долина, и этот темнеющий молодой сад западут в память неизгладимо, навсегда.

XXII

Широнин оставил взвод у железнодорожного переезда, а сам пошел к станционным зданиям. Прежде чем окончательно решить, где именно отрывать окопы, хотел тщательно изучить прилегающий к переезду участок.

Беспаловка была обычной пригородной станцией. Вокзал из четырех-пяти комнат, небольшой пакгауз, будка для кипятка, сарайчик пожарного депо. Сейчас все лежало в развалинах. Только перрон на диво уцелел, прямо хоть занимайся на этом гладком бетонном плаце строевой подготовкой. Вокруг же все разрушено, сожжено. На остатках почерневших, обугленных стен кое-где сохранились наполовину облупленные, покрытые веселой голубой эмалью таблички: «Вхід», «Каса» и табличка с незнакомым Широнину словом «Окріп»[2].

Вначале Петру Николаевичу показалось заманчивым сделать опорным пунктом обороны эти руины. Но тут же он отказался от этой мысли. Со станции невозможно держать под прицельным огнем автоматов железнодорожный переезд. Да и не ясно ли, что в случае чего станционные здания станут первым легко различимым объектом и для вражеской бомбежки, и для артиллерийского огня.

— А вот домик вблизи сада Петру Николаевичу понравился.

Можно было предполагать, что здесь в свое время находилась метеорологическая станция. Во дворе сохранились все те нехитрые приспособления, которыми пользовался кружок юннатов и в кирсовской школе. Дождемер, шест с флюгером, чтобы определять направление ветра, другая высокая жердь с укрепленным наверху обручем, стоя под которым хорошо было наблюдать за направлением движения облаков.

Правда, от самого домика тоже остались только четыре стены, но внутри имелся наполовину прикрытый досками подвал, а главное, что привлекло Широнина, — домик находился в створе невысокого каменного заборчика, который тянулся меж садом и шоссе, и этот заборчик просматривался отсюда с обеих сторон.

Широнин вернулся к переезду, подозвал к себе командиров отделений.