Мы из Кронштадта. Подотдел очистки коммунхоза - Николай Берг

– А что тут мы вытворяли? – невинно спрашивает медсестричка.

– Всякое – веско отвечаю я. Потом, помедлив, признаюсь: – Вот ведь досада, когда я три дня назад уронил при ассистенции поднос с инструментарием, то и сейчас могу описать, что куда полетело, и кто как на меня уставился. Хоть картину рисуй. Но вот связно описать все, чем мы занимались полночи… Нет. Не выходит – только эпизодами и кусками.

– Тебе не понравилось? – обеспокоено спрашивает она.

– Нет, что ты, было великолепно. Действительно великолепно. Ты замечательная! Но вот связно вспомнить – не получается. Почему-то всякие паршивости запоминаются навсегда и с первого раза, а что прекрасное – так шиш.

– Это мудро природа сделала – успокоено и рассудительно выговаривает Надежда.

– Что именно?

– То, что гадости и глупости запоминаются с первого раза, чтобы человек их не повторял. А вкусности можно и повторить. Как ты относишься к тому, чтобы повторить?

– С одобрением. С полным одобрением!

Она засыпает первой. Я успеваю немножко погордиться собой – и вырубаюсь моментально, даже толком не догордившись как должно бы.

Просыпаюсь оттого, что чувствую на себе взгляд. Сначала первая мутная мысль, скорее даже не мысль, а какой-то огрызок таковой, что это опять Лихо приперся за жратвой и на меня своим оком таращится. К счастью это не он, здесь есть еще кому на меня смотреть.

– Как насчет завтрака в постель? – спрашиваю я Надежду.

Она вздрагивает от неожиданно бодрого голоса.

– А что, такое возможно?

– Запросто! Что мэм предпочитает на завтрак?

– Кофе. Черный. Сладкий. С булочками. И еще какую-нибудь футболку большого размера.

– Надя! Не ерунди.

– Это ты о чем?

– О том, что зря комплексуешь из-за стрий на груди. Они тебя совершенно не портят, поверь мне. И кстати если ты мне покажешь свои груди при солнечном свете – я гораздо быстрее приготовлю завтрак.

– Это обязательное условие для приготовления завтрака?

– Ну, вообще-то нет, конечно. Но вид женских сисе… то есть грудей, персей меня приводит с давних времен в прекрасное расположение духа.

– Это, с каких же интересно времен? – подозрительно смотрит на меня женщина.

– С глубокого детства. С грудничкового возраста. Мне так и рассказывали – как титю увижу, так сам не свой становлюсь от радости. И я не один такой, сколько ни видел младенцев – все поголовно такие.

– Что ж. Раз уж так, ладно. Любуйся! – и, скинув с себя простынку, Надя открывает две аккуратные кругленькие сись…, то есть груди, увенчанные коричневыми сосочками. На белой нежной коже и впрямь есть розовые растяжки, возникающие у тех девчонок, у которых груди появились очень быстро, и кожа не успела за таким ростом, вот ее и растянуло. Ну, или еще у кормящих, хотя тут ясно – еще не кормила Надька никого. С моей колокольни – ничем это вид кругленьких шедевров природы не портит.

– Мой любимый цвет! Мой любимый размер! – выражаю я свои ощущения и спешу на кухню, чтобы сварганить завтрак – до сбора у нас еще есть время, успеваю нормально.

Подушкой все же Надька в меня кинула.

– Ну и как? – спрашиваю я Надежду, сосредоточенно разбирающуюся со стоящем на подносе завтраком.

– Очень непривычно – серьезно отвечает она, намазывая горячий ломтик хлеба малиновым варентем..

– Ну, вообще-то должна быть специальная подставка для подноса. Не на живот же его ставить, мне пришлось запихнуть скамеечку в наволочку. Поднос – наличествует. Ну и все, что на подносе. Самое кислое – можно опрокинуть на себя горячий кофе, а потом оставшиеся в постели крошки черствеют и становятся проблемой. Но девушкам это нравится. Вот я и постарался.

– И что еще нравится девушкам?

– Всякие глупости. Почему-то многие думают, что для любви надо насыпать в постель и ванну лепестков роз, простыни должны быть обязательно шелковыми и все должно происходить обязательно при свечах, да еще чтоб и свечи были в высоком подсвечнике.

– А это не так? – спрашивает как-то слишком вежливо Надя, протягивая мне бутерброд.

– Да глупости девчачьи. Эти дурацкие лепестки моментально сохнут, прилипают к разгоряченному телу как банный лист, а потом либо забивают сток в ванне, либо сохнут забившись в складки белья и гербарий этот вычесывать приходится отовсюду. Простыни шелковые скользкие, либо сам свалишься, либо они с кровати съедут не вовремя. Опять же влажнеют моментально, тут же люди взмокают изрядно – льняные простыни влагу на себя берут, а шелковые нет. Получаются любовники, как из бани, скользкие и мокрые. Про свечки в высоком подсвечнике вообще разговор простой – от ээээ… вибрации легко вываливаются и падают. Пожар можно устроить, а сгоряча не сразу и заметишь. Не, свечи для любовных дел – только в плоской прозрачной вазе, воды туда и свечки плоские пускать плавать. И красиво и не подпалишься…

– И откуда это тебе все эти тонкости известны? – весьма ледяным тоном спрашивает подобравшаяся Надежда.

Давлюсь кофе, которое только что начал пить и в очередной раз выслушиваю свой внутренний голос: «Чуешь, какой я хороший – что ни скажу – никто кроме тебя не слышит. А ты как помелом бряк бряк. Язык без костей в тридцать локтей!»

– Я это в Интернете прочитал. Предупрежден – значит вооружен! – и честным взглядом смотрю в самый точный детектор лжи – женские пытливые глаза.

– Надо же и впрямь не врешь! – удивленно отмечает успокоившаяся любовница.

Внутренний голос тут же ехидно заявляет о себе: «Конечно, правда. Когда сам пишешь – сам же и читаешь. Не мог же ты написать не читая… Но молодец. Выкрутился. А сейчас перехватывай инициативу, атакуй!»

Дельный совет. Потому тут же спрашиваю успокоившуюся Надежду: «А ты ревнивая, однако?»

Она как-то удивленно задумывается.

– Странно как-то… Да, наверное. Хотя скорее нет. Но ведь обидно же?

– Обидно.

– Ты о чем?

– Сюшь, ничиго нэ сдэлал. Зашол только, да! – пытаясь подражать незабвенному товарищу Саахову, говорю я в ответ.

Надежда вопросительно смотрит поверх чашки с кофе.

– Ну, это я в смысле, что ревнивый человек – мрак и печаль для окружающих. Я с некоторых пор вообще ревнивых считаю сумасшедшими. Или сильно-сильно закомплексованными.

– Чей-то муж побил? – с лицемерной участливостью ехидно спрашивает девушка, только вот глаза у нее становятся чуток более встревоженными что ли…

– Не, этого не бывало. Мы же интеллигентные люди! Тем более, что я давно приучен – как муж в дверь, так я его табуреткой по башке. Не, тут все отработано, долголетняя практика, отточенные приемы, да и табуретку я всегда с собой приношу. И сейчас – вон видишь, стоит на боевом посту – указываю пальцем на тяжеленное дубовое чудовище, доставшееся нам в наследство вместе с квартирой.