Антиох Кантемир. Его жизнь и литературная деятельность - Р. Сементковский

Добрым быть собою мзда есть уже не мала.

Одновременно с этою сатирой он пишет еще и басни, стараясь ими убедить читателя в той же истине.

Переселившись во Францию, где ему открывается более широкое дипломатическое поприще, он также не оставляет литературных занятий. В Париже им написана седьмая сатира «О воспитании», в которой он выступает истинно передовым человеком для своего времени и общества. Кантемир восполняет здесь недосказанное им в прежних сатирах, указывает на громадное значение правильного воспитания, оттеняя печальные стороны того воспитания, которое получали русские дети в его время, когда оно доверялось преимущественно прислуге из крепостных, когда лучшим средством исправления признавались побои и розги, когда родители и не думали подавать хороший пример, погрязнув в невежестве, заботясь только о поддержании внешнего блеска, роскоши. В такое время несомненно была лучом совершенно нового света проповедь, что «слуги – язва детей», что «родителей злее пример», что «ласковость больше в один час детей исправит, чем суровость в целый год», что «кормилицу, дядьку, слуг, беседу сколь можно лучшую надо избрать сыну», что «дети ближе гостя» и т. д. Все эти мысли о воспитании, на которых отразилось влияние Ювенала и Локка, легли впоследствии в основу знаменитой учебной реформы Бецкого, и, таким образом, наш сатирик приложил и в этом отношении деятельную руку к обеспечению высших интересов русского общества. Почти одновременно написана им и восьмая сатира «На бесстыдную нахальчивость», в которой он указывает писателям, как осторожно надо обращаться с печатным словом. Он говорит:

Когда за перо примусь, совесть испытаю,Не со страсти ли я какой творцом стать желаю,Не похвал ли, что я жду от тех трудов, жадность,Не гнев ли, не зависть ли, иль к ближним беспощадность,Волю мне взносит в ум.

Он советует обращаться с печатным словом так же осторожно, как врач обращается с ланцетом, когда пускает больному кровь; он отдает себе полный отчет в важном значении печатного слова как одного из средств воспитательного воздействия на общество, и, таким образом, восьмая сатира естественно дополняет собою седьмую. Наконец, в 1740 году он пишет «Письмо к князю Н. Ю. Трубецкому», в котором показывает свой идеал хорошего администратора, заботящегося о том, чтобы «чин и правда цвела в пользу людей», чтобы «страсти не качали весов» правосудия, чтобы «слезы бедных не падали на землю», словом, идеал того администратора, который видит «собственную пользу в общей пользе». Последнее же оригинальное стихотворение, «Письмо к стихам своим», он написал уже накануне смерти, в 1743 году. Это – его прощальное слово, в котором он выражает надежду, что в конце концов муза его найдет себе признание, что «умным понравится голой правды сила», что потомство поймет, как он далек был от злословия и старался только «пятнать злой нрав», наконец, что сатира его имела источником своим одну любовь.

В речах вы признайтеПоследних моих любовь к вам мою. Прощайте!

Это прощанье не только с музою, но и с читателями, – прощание тем более трогательное, что, несмотря на сатирическую соль стихов поэта, в них действительно было много любви, но не той любви, которую обыкновенно воспевают поэты, а высшей этической любви к ближнему и к отечеству.

Мы уже указывали на некоторые переводы Кантемира. Состоя представителем России при иностранных дворах, он продолжал знакомить русскую публику с лучшими, по его мнению, трудами других народов. Так, он перевел историю Юстина, жизнеописания Корнелия Непота, знаменитые «Персидские письма» своего друга Монтескье, этику Эпиктета, книгу Альгеротти о свете. Все эти труды, к сожалению, потеряны, как утрачено и его руководство к алгебре, которое он составил для того, чтобы развивалось математическое образование в России. Утрачены также его рассуждения о просодии. Но зато сохранилось написанное им незадолго до смерти письмо к приятелю о «сложении стихов русских». Письмо это было вызвано известным трудом Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», в котором последний предлагает заменить силлабический стих тоническим как более свойственным русскому языку. Кантемир отчасти соглашается с Тредиаковским, и действительно его произведения представляют нечто среднее между силлабическим и тоническим стихом. Таким же образом он перед смертью еще перевел знаменитые письма Горация и, кроме того, сам написал прозой одиннадцать «Писем о природе и человеке», в которых старается обосновать свои собственные нравственные правила и прийти к целостному миросозерцанию. В этих письмах Кантемир является глубоко религиозным человеком, стоящим, однако, на высоте образованности, прекрасно знакомым со всей этической литературой и воодушевленным всем, что есть для человека наиболее святого.

Это были последние произведения Кантемира. Уже с 1740 года его здоровье вызывало опасения, хотя ему шел тогда всего тридцать первый год. По общему отзыву биографов, он был всегда слаб здоровьем, нежного телосложения и постоянно вредил себе неумеренным умственным трудом. До какой степени Кантемир втянулся в этот труд, показывает тот факт, что за несколько дней до смерти, почувствовав, что работать уже не может, признал свое положение безнадежным. «Не могу уже читать – значит, умираю», – произнес он. Некоторые биографы, и в том числе аббат Венутти, утверждают, что он одно время вел за границей рассеянную жизнь и грешил чрезмерною любовью к женщинам. Но это как-то плохо мирится со всем, что мы знаем о Кантемире, и противоречит вполне подтвержденным фактам. Так, мы видели уже, что в Лондоне он постоянно имел одну подругу жизни, о которой отзывался чрезвычайно сердечно в своих письмах к сестре. В Париже он сошелся с г-жой Д’Англебер, от которой имел двух детей (вскоре умерших) и которая вскоре после смерти Кантемира вышла замуж и зажила счастливой семейной жизнью. Кроме того, нам известно, что Кантемир, несмотря на полную возможность постоянно вращаться в блестящем и шумном парижском обществе и принимать участие в его удовольствиях, вел жизнь очень уединенную, выезжая лишь тогда, когда этого требовали его официальные обязанности. Все это не мирится с тем представлением, будто бы он мог вести рассеянный образ жизни: слишком пристрастился Кантемир к науке, выше которой он ничего не знал в жизни, и к литературе; слишком был добросовестен в исполнении принятых на себя обязанностей; слишком предан высшим интересам человеческого духа… Батюшков очень метко изобразил нам в своем известном «Вечере у Кантемира» не только основное миросозерцание нашего сатирика, но и, так сказать, нравственный его облик. Это была натура очень сосредоточенная, очень глубокая, чуждая всякой аффектации и театральности, трезвая, но теплая по своему любовному отношению к людям и родине, увлекающаяся только в кабинетной тиши, за книгою или с пером в руках, еще в задушевном разговоре с друзьями, близкими к нему по настроениям. Но и такого рода увлечение никогда не переступало у него границ, вне которых нарушается приятный тон беседы и слово становится желчным или язвительным. Даже в его «смехе сквозь слезы» было очень много добродушия и теплоты. Только в первых своих сатирах, т. е. в трудах ранней молодости, Кантемир нападал на конкретных лиц и, следовательно, мог нажить себе врагов. Но эти сатиры он впоследствии переработал, отчасти с целью, чтобы устранить в них все личное и направить свои сатирические стрелы исключительно на «злые нравы» всего общества, а не отдельных лиц. Его сосредоточенная, уравновешенная, настроенная философски натура проявилась вполне и в последние дни его жизни, перед самой кончиной. Он не боялся смерти, хотя умирал так рано. Он ожидал ее стойко, как глубоко верующий человек, как писатель, совершивший то, что мог, и не покрививший никогда душою, как сын своей страны, посвятивший ей все свои помыслы и силы. Его окружали друзья, умевшие его ценить: секретарь посольства Гросс, брат его учителя-академика, знаменитый в то время философ и математик Мопертюи, аббат Венутти и некоторые другие близкие ему люди.