Незнакомец из тринадцатой квартиры… - Всеволод Нестайко

— Здрасте, здрасте, а я за вашими героями, — весело сказал ассистент. — Ребята вам, наверно, уже говорили.

— А как же, — как-то виновато сказал дядя. — Только они сегодня, к сожалению, немного… так сказать… не фотогеничны.

В этот момент мы просунули головы в рубашки, и ассистент увидел наши гули.

— Гм, — сказал он. — Привет, молодцы… Что ж это вы… А впрочем… — Он отошёл, прищурился, посмотрел на нас как-то сбоку. — По-моему, ничего. Может, даже ещё лучше будет… для типажа… для образа. Едем!

— Да пусть хоть позавтракают, — засуетилась тётя и побежала на кухню.

— А вы ещё не завтракали? — удивился ассистент. — Уже ведь обед скоро.

— Мы не хотим! Не хотим! — отчаянно закричали мы с Явой, как будто нас резали. Чего доброго, ассистент передумает, пока мы будем завтракать!..

— Ой, тётя, не нужно ничего! — кинулся я в кухню и зашептал ей на ухо: — Я вам никогда не прощу! Никогда не прощу, если из-за вашего завтрака…

— Ну хоть возьмите с собой по бутербродику, — плаксиво сказала тётя.

— Давайте, только быстрей, а то он уйдёт, — прошипел я. Тётка забегала, закрутилась по маленькой кухне, как наседка. Разлила постное масло, разбила тарелку, но всё же упаковала нам, наконец, два «бутербродика», которые весили, должно быть, килограмма полтора. Мы не стали спорить, чтоб не терять времени.

— Сейчас заедем к Максиму Валерьяновичу — и на студию, — сказал ассистент, подводя нас к «газику», который стоял у дома.

…Когда мы подъезжали к Лавре, я подумал про Вальку. Нужно было бы взять её на студию… Она столько для нас сделала! Почему ей нельзя?.. Пусть стоит где-нибудь там, сзади. Раз есть в фильме мальчишки нашего возраста, может быть и девчонка… Тем более такая девчонка! Которая могла одна пойти против целой оравы… Которая не побоялась ночью спуститься в подземелье… Которая вообще ни черта не боится!

— Слушайте, — сказал я ассистенту, — а можно, чтоб с нами одна тут девчонка поехала?

— Девчонка? — усмехнулся ассистент. — А хорошая?

— Во какая! — поднял вверх большой палец Ява. — Просто хлопец, а не девчонка… Вы её, должно быть, видели. Она вчера была с нами на студии.

— Правда, велено мальчишек, а впрочем…

— А её можно загримировать под мальчишку. Никто и не заметит, честное слово! — с жаром сказал Ява.

— Ну что ж… Катайте за своей девчонкой. А я пока заберу Максима Валерьяновича. Ждите меня тут, возле таксомоторного парка.

Мы вылезли из «газика», и ассистент поехал. У Валькиного подъезда Ява остановился, потоптался на месте, потом потрогал свою шишку и сказал:

— Может, кто-то один её крикнет… Чего обоим бить ноги? Вот крокодил! Он стыдится своего вида! Всё равно же она заметит — рано или поздно! И я сказал:

— Как хочешь, можешь идти один ты. Я не против. Она же больше твоя подруга, чем моя.

— Да нет уж, идём вместе… Просто я думал… Что бы он там ни думал, а пошли мы всё-таки вдвоём. Пошли, прикрывая ладонями свои лбы. Далеко идти нам не пришлось. Мы сразу встретили Вальку. Прямо у подъезда.

— О, здрасте! — радостно воскликнула она. — Ну, как у вас? Всё хорошо?

Дома не влетело? Чего это вы за головы держитесь?

— Здорово, здорово! — увернулись мы от ответа. — Мы за тобой… Едем на студию… Ассистент сказал…

— Неужели? Едем! А, да это у вас шишки па лбу! Углядела-таки! Больше скрывать не было смысла. Мы опустили руки.

— А я знаю, а я знаю, отчего это! — простодушно сказала Валька. — Это вы, наверное, опять щелчки друг дружке давали… Точно?

Мы молча кивнули. И тут увидели Будку. Он шёл по двору хмурый и насупленный и не замечал нас.

— Ой, а вы знаете, — зашептала Валька, — Будке так попало, так попало… Мать вернулась с работы раньше, чем обычно. Он пришёл, а она дома. А вы же видели, какой у него был костюм… Такое было!.. Мне его жалко… И вообще он не такой уж плохой. Во всяком случае, не слабак, как некоторые… Хотя бы этот самый Юрка Скрипниченко…

Мы с Явой переглянулись. И, по-моему, одновременно подумали об одном и том же. Нужно взять его на киностудию!..

Ведь нам режиссёр прямо сказал, чтоб мы прихватили одного-двух хороших хлопцев. И мы возьмём Будку. А что? Пусть сыграет в кино. Пусть прославится наш вчерашний враг, который завёл нас в подземелье и думал напугать до смерти… Пусть! Нам хотелось быть сегодня добрыми и великодушными.

Будка не сразу понял, чего мы от него хотим.

— Га? Что? — повторял он, хлопая глазами.

— Да на киностудию… В кино сниматься… Не хочешь? — втолковывали мы ему. — Ты что, спятил? От такого отказываться…

Словом, когда ассистент, как договорились, подъехал к таксомоторному парку, нас было четверо.

Ассистент был человек наблюдательный. Заметив, кроме Вальки, ещё и Будку, он сказал:

— Ясно… Значит, в пропуске нужно поставить цифру четыре? Я не ошибся?

— Ага, — улыбнулся Ява.

Максим Валерьянович, который сидел в машине, встретил нас, как всегда, шутливо:

— Привет, господа хорошие! Ничего не спрашиваю. Вижу: всё в порядке… Были серьёзные бои, но победа на нашей стороне… Так?

Я молча кивнул и отвернул рукав левой руки, на которой были часы.

— Вот и хорошо… Вот и хорошо. — Максим Валерьянович как-то загадочно усмехнулся.

— А что, не нашли ещё того… царя? — спросил я.

— Посмотрим, посмотрим… — И он снова усмехнулся. Мне показалось, что он что-то знает, но почему-то не хочет сказать. И одновременно я чувствовал: то, что он знает, добрая весть.

— Ну скажите, ну пожалуйста… — нетерпеливо попросил я.

— Терпение, господа, терпение! Всё выяснится на студии… Кино, дорогие товарищи, самое удивительное чудо двадцатого века…

Все эти загадочные слова ещё больше распаляли. Меня взяло такое нетерпение, что я не мог усидеть на месте: всё время крутился и заглядывал в окно — когда ж эта студия…

И вот снова низкие ворота. Снова щиты с крылатыми словами. Снова: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…» «Вот ты ещё, ей-богу! Никогда, наверно, не быть мне человеком», — подумал я, трогая свою гулю.

Мы подъехали к тем самым дверям, что крутятся, и вылезли из машины.

— Придётся нам сейчас разлучиться, господа, — сказал Максим Валерьянович. — Мне в павильон, а вам на озеро… Мы в разных картинах… Запомните этот день, воробьи. Может, для кого-то из вас он будет историческим и знаменательным на всю жизнь. Как знать, может, кто-то из вас станет в будущем настоящим артистом. И будет вспоминать этот день, как творческое крещение. Ну, ни пуха ни пера. У меня эпизод маленький, как освобожусь, приду на вас посмотреть.

И Максим Валерьянович пошёл к дверям, а мы направились по асфальтовой дороге. Мы чувствовали какую-то торжественность, как будто он только что посвятил нас в артисты. Пройдя немного, мы увидели слева белый бюст крутолобого мужественного человека. Нам показалось, что этот человек с крыльями и похож на какую-то гордую белую птицу. То был Александр Довженко, писатель и режиссёр, чьё имя носит Киевская киностудия. Мы смотрели его фильмы «Земля», «Сумка дипкурьера», «Щорс» (их показывали позапрошлый год в нашем клубе). Вот это фильмы! Особенно «Щорс». Люблю такие фильмы — про героев. И «Поэму о море» мы видели, и «Повесть пламенных лет»… А «Зачарованную Десну» — и книжку читали, и кино видели. Очень интересная там прабабушка, которая ругается. Так даже наш Бурмила не умеет. Словом, Довженко мы знали очень хорошо.

И то, что сразу после «благословения» Максима Валерьяновича мы прошли мимо Довженко, придало словам старого артиста какой-то особенный вес и значительность и настроило нас ещё более торжественно.

Асфальтовая дорога сворачивала влево, к большому серому зданию, а мы пошли прямо по тропке мимо каких-то длинных сараев. Возле них в беспорядке стояли возы, тачанки, сани, как на колхозном дворе. Причём некоторые старые-престарые — будто из музея взятые, а другие новенькие — только что сделаны. И совсем крепкие были, и поломанные. Стали попадаться остатки каких-то декораций: там часть стены с двумя колоннами и окном (наверно, от помещичьего дома); там поломанная лесенка с перилами — всё, что осталось от какого-то капитанского мостика; а вон пушка стоит, низенькая, на колёсах, со спицами, как у телеги, — прапрабабушка современной артиллерии. А в одном месте прямо кучей навалены какие-то обломки размалёванной фанеры, куски картона, черепки.

Неожиданно из-за кустов блеснула вода. Озеро. Мы подошли к нему. Обычное небольшое озеро. Настоящая мокрая вода, настоящие живые лилии, настоящая осока, настоящие ивы склонились над водой; и шаткий мостик-кладка, перекинутый с берега на берег, — тоже настоящий. И всё-таки нет, не обычное озеро! Кинематографическое. Посередине плавал небольшой дощатый плот на железных бочках-понтонах, и на том плоту растопырилась трёхногая киносъёмочная камера, около которой возятся двое в спецовках. Тут же, рядом с кинокамерой, торчит на железной подставке головастый прожектор. А на том берегу стоят люди в таких же спецовках и держат большие деревянные щиты, обклеенные серебряной бумагой, той самой, в которую дорогие конфеты заворачивают. И этими щитами пускают здоровенных солнечных зайцев на мостик, где стоит дореволюционный царский жандарм в мундире, с саблей. Рядом с ним — мужчина в косоворотке. Оба курят и о чём-то мирно разговаривают.