Журнал Наш Современник №9 (2003) - Журнал Наш Современник

Обрушившаяся на этот недавно стремительно растущий класс носителей научно-технического модерна нищета, подорвав основы существования, подорвала и здоровый дух иронии, помогающий более слабым торжествовать над физически или политически сильнейшими. Уже не ирония, а отчаяние поселилось в душах новых бедных, преданных тем самым прогрессом, которому они отдали столько усилий и столько восторженности. Вдобавок ко всем бедам у них еще есть основание подозревать, что все случившееся с ними — не просто результат новой социальной стихии. Они чувствуют, что пришедшие к власти силы  исполнены не только алчностью, но и идеологическим злорадством, что они что-то такое не простили  своим жертвам и намерены не прощать и впредь. Идеология новых “реформ” несет следы этой мстительности, и несложный анализ достаточен, чтобы их выявить.

Во-первых, идеология реформ несет следы западного мщения Востоку, который недавно, в советское время, имел достаточно сил, чтобы пугать Запад не только военной мощью, но и потенциалами экономического и культурного роста. Этого бунта Востока “белый человек” не простил; признаками его злорадного реванша явно отмечена новая либеральная идеология. Во-вторых, идеология реформ несет следы откровенной русофобии: в нее явно внесли лепту люди, чувствительные к теме “русского бунта” или “русского реванша” в истории. Согласно презумпциям людей этого типа, русскому человеку положено было оставаться незадачливым традиционалистом с мотыгой или балалайкой в руках (в зависимости от того, в какой роли — трудовой или досугово-культурной — он выступает). Но чтобы в руках русского человека появились ракеты или средства наукоемкого производства, этого допускать никак не следовало. Соответствующие настроения выразил небезызвестный Альфред Кох в рассекреченном интервью: “Верхняя Вольта с ядерными ракетами” — такой увидели советскую Россию представители западного политического истеблишмента, и содержащаяся в данном определении несопоставимость терминов должна была быть снята: признаки Верхней Вольты оставить, признаки русского космизма — убрать. Отсюда и парадокс новейших “реформ”: почему-то пресловутый либеральный секвестр затронул в первую очередь не устаревшие производства и отрасли, как это следовало бы по логике модернизма, а как раз самые передовые, наукоемкие. Наконец, в идеологии реформ присутствует и мотив старого классового снобизма богатых, возмущенных социальными дерзаниями бедных — их идеологически оформленной мечтой о светлом будущем. Казалось бы, в наше время практически не осталось тех богатых, родословная которых дает право на аристократический снобизм. Но следует помнить, что такой снобизм как раз и является компенсаторной уловкой хамского сознания, возомнившего себя “панским”. Многочисленные первые буржуа, вооружаясь атрибутами престижного образа жизни, одновременно вооружаются и старым классовым снобизмом, вставая в позу “прекрасных и проклятых” Скотта Фицджеральда.

Таким образом, в развернувшейся гражданской войне идет спор не только о материальных ресурсах, незаконно приватизированных новым меньшинством в ущерб социальным перспективам большинства, — идет спор о человеческом достоинстве, о праве оказавшихся внизу на человеческое признание, оспоренное носителями нового расизма. Заново разоряемое большинство не только экспроприируется материально, но и репрессируется морально, неся на себе идеологически сфабрикованное клеймо социально не приспособленных, неприкасаемых. Если прежние бедные, объединенные идеологией Прогресса (в частности, в его левых, особо потакающих версиях), были преисполнены исторической надежды, выражающейся как в индивидуальном честолюбии “двужильных” и напористых, так и в коллективном революционном реванше, то новым бедным в качестве последнего утешения припасены виртуально-наркотические грезы, грозящие побегом из общества без возвращения. И поскольку новый расизм алчет богатств всей планеты, а большинство ее нынешних насельников ему не нужны ни в каком качестве — даже в качестве рабов, — то вопрос стоит так: либо история предложит незадачливому большинству новые эффективные способы социальной реабилитации, либо уделом большинства станет подпольное существование исчезающего вида. Речь идет об особой “популяции большинства” и угрожающей ему судьбе.

В этих условиях встает вопрос о специфической разновидности необходимого общественного времени — наряду с экономически необходимым временем материального производства. Прежде, в условиях стихийно высокой рождаемости, цивилизация получала необходимый человеческий материал в лице “бесплатно появляющихся” новых поколений. Отныне новые поколения уже не появляются бесплатно: стихийных демографических даров новый социум уже лишен. Мало того: даже сознательное стимулирование рождаемости дает все меньше результатов, ибо сегодня, кажется, уже нет тех материальных благ, которые современные индивидуалисты не готовы обменять на свое право жить только для себя. Но на демографическое стимулирование могут рассчитывать лишь те народы, правители которых сохранили патриотические сантименты: для того чтобы стимулировать рождаемость в данной социальной среде, эту среду надо считать своей, возлагать на нее свои надежды. Отношение нынешних реформаторов к своему народу явно не таково; сама идеология реформ питается откровенной этнофобией — страхом и ненавистью к среде, зараженной “генами традиционализма”. Отчаяние и социальная неуверенность внизу, плохо скрываемое человеконенавистничество вверху — это сочетание дает мало надежд на благодетельные действия демографической стихии, в давние времена действительно не раз спасавшей человеческую историю. Новая демография должна будет питаться не столько родительской любовью к собственным новорожденным, сколько немыслимыми в сегодняшнем климате общественными авансами доверия к тем, кто сейчас стремительно опускается и деградирует.

Ни одна из светских идеологий современности (не говоря уже о либерализме, который ставит экономическую целесообразность выше всех социальных и моральных критериев) не способна реабилитировать новых бедняков. Дело в том, что даже прежние, “гуманные” светские идеологии замешены если не на экономическом, то на историческом расчете: они делают ставку на исторически перспективные классы, способные не тормозить, а двигать прогресс. Только христианство возлюбило тех, кому носители светской морали отказали в сочувствии. Оно возлюбило  б е з н а д е ж н ы х  и тем самым совершило чудо: безнадежные стали носителями новой человеческой надежды. Сегодня требуется аналогичный поворот: от любви по прогрессивному, “модернизационному” расчету, от ставки на наиболее адаптированных перейти к любви к неадаптированным и на них возложить миссию. Миссия милосердия, если оно подлинно, рождает в среде тех, к кому она обращена, носителей новой перспективы и нежданных альтернатив. Спасенный наркоман может стать спасителем, которому дано больше, нежели холодным профессионалам медицинской реабилитации. Спасенный бомж может стать истовым социальным работником, спасенный преступник — проповедником, несущим спасительное слово арестантам. Масштабы нового социального бедствия, касающегося “порчи человека”, ныне достигли такого уровня, что ставят вопрос о планетарных судьбах хомо сапиенс. Самое зловещее состоит в том, что это человеческое падение происходит на глазах заинтересованных наблюдателей — расистов глобального мира, уже задавшихся вопросом — куда девать лишних людей планеты. Если лишние зарекомендуют себя при этом еще и в качестве носителей опасного девиантного поведения, у сторонников нового геноцида будут развязаны руки — они наденут на себя личину спасителей цивилизации от новых варваров. Чтобы избежать нового геноцида, человечеству понадобятся новые источники гуманистического вдохновения, уже иссякшие в среде носителей рационализированного светского сознания. Время требует появления нового вида общественного производства — социального, специально обращенного на человека. Социальная реабилитация, как и социальная защита, перестают быть чем-то вспомогательным, лишь дополняющим магистральные направления общественной практики. Объективно растет, причем невиданными темпами, социально необходимое время, потребное для реабилитации социально потерпевших и деградирующих. В морально-психологическом отношении это оправдано тем, что в данном случае речь идет не о собственной вине потерпевших людей или об особенностях их биографии, а о свалившихся на них последствиях новых огораживаний, называемых рыночными реформами. Огораживателей развелось много, и они достаточно стимулируются экономически и политически, тогда как носителей реабилитационно-спасательной миссии в отношении терпящего большинства явно не хватает. Носителям миссии спасения ныне требуется больше, чем прежний исторический оптимизм, — требуется христианская любовь. Прежние миссии революционного спасения осуществлялись в горизонте восходящей истории — “кто был ничем, тот станет всем”. Ныне горизонт иной: спасать надо не только исторически перспективных, разглядывая в них черты будущего исторического авангарда, но и неперспективных. Для этого надо увидеть в них уже не авангардно-классовые, а просто человеческие черты. Не всякая культурная традиция формирует эту способность. И здесь надо сказать о русской духовной традиции.