Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, сударыня, это не он… Пришла моя землячка, о которой я вам говорила, Софи Куто, тетушка Куто, как зовут ее у нас в Ружмоне, она поставляет в Париж кормилиц.
Валентина, уже собравшаяся было приказать столь неуместно вторгшейся служанке удалиться, услышав, что речь идет о кормилице, сразу успокоилась.
— Ну и что же? — спросила она.
— Так вот, сударыня, она тут… Я уже вам о ней говорила. Помните?.. И если вы согласны, она может вам подыскать в Ружмоне очень хорошую кормилицу и к сроку доставить ее сюда.
Тетушка Куто, подслушивавшая за полуоткрытой дверью, при последних словах Селестины сочла за благо появиться, не дожидаясь приглашения. Это была маленькая, сухонькая, подвижная женщина, не утратившая деревенского обличил, несмотря на то что успела приобрести городские замашки, часто посещая Париж. Ее длинное лицо с маленькими быстрыми глазками и остреньким носиком было не лишено даже некоторой приятности, своеобразного добродушия, но общее впечатление портил хитро сжатый, алчный, тонкогубый рот. Темное шерстяное платье, черная пелерина, черные митенки и черный чепец с желтыми лентами придавали ей вид крестьянки, разодевшейся для праздничной мессы.
— Вы сами тоже были кормилицей? — разглядывая посетительницу, спросила Валентина.
— Как же, сударыня, десять лет тому назад, когда мне было двадцать. Потом я вышла замуж и сообразила, что в кормилицах не разбогатеешь. Лучше уж поставлять других.
По ее лицу скользнула хитренькая улыбочка, обнаруживавшая, до какой степени ремесло этих дойных коров, кормилиц, услужающих господам, кажется ей надувательством. Она испугалась, что выдала свои подлинные чувства, и поторопилась добавить:
— Люди платят, вот мы и стараемся, чем можем, услужить им, не так ли, сударыня? Доктор предупредил, что у меня не будет хорошего молока, и вместо того, чтобы плохо вскармливать бедных крошек, я предпочла быть им полезной по-иному.
— Вы поставляете кормилиц в парижскую контору по найму?
— Точно так, сударыня, два раза в месяц, и даже не в одну контору, но чаще всего фирме Брокет, на улице Рокепин. Это вполне достойное заведение, там тебя не надуют… Чтобы вам услужить, я, значит, подберу для вас самую лучшую, прямо, что называется, перл. Я-то уж знаю толк, можете на меня положиться.
Заметив нерешительность хозяйки, Селестина сочла уместным вмешаться и объяснить, каким образом очутилась здесь тетушка Куто.
— Когда она возвращается домой, сударыня, то обычно увозит с собой грудного ребеночка той женщины, что определилась в кормилицы, или же ребеночка из какого-нибудь небогатого семейства, которое не в состоянии взять кормилицу и отдает его на воспитание в деревню. Вот тетушка Куто и заглянула ко мне по пути, она идет за ребенком госпожи Мену, которая сегодня родила.
Валентина с живостью отозвалась на это последнее сообщение.
— Так, значит, галантерейщица родила?! Что же вы мне раньше не сказали… Расскажите скорее, как все это произошло?
Госпожа Мену была женой отставного солдата, молодцеватого мужчины, зарабатывавшего сто пятьдесят франков в месяц на посту музейного сторожа. Она обожала мужа и, желая внести свою лепту в семейный бюджет, завела галантерейную лавку, где выколачивала почти столько же, сколько зарабатывал муж; таким образом, супруги жили в достатке и очень счастливо.
Селестина, которой не раз доставалось за постоянную беготню в лавчонку г-жи Мену, где она могла болтать часами, услышав вопрос хозяйки, приосанилась и, пряча насмешливую улыбку, доложила:
— Все сошло как нельзя лучше, сударыня. Роды прошли великолепно, чудесный мальчишка… Признаюсь, я уже сбегала туда сегодня утром. Ведь в таком любопытстве ничего худого нету.
Заинтересованная Валентина стала расспрашивать служанку о всех подробностях.
— О, госпожа Мену была в отличных руках. Я сама порекомендовала ей госпожу Руш, акушерку с улицы Роше. Она принимала у одной моей приятельницы, так та прямо нахвалиться не может. Конечно, она не чета госпоже Бурдье, у которой шикарный дом на улице Миромениль, но зато она и берет дешевле, а по-моему — лишь бы дело знала! Госпожа Руш на все руки мастер, а уж такая услужливая, что просто любо.
Внезапно Селестина умолкла, почувствовав на себе взгляд Матье. Что она такого сказала, почему этот господин на нее уставился? Селестина смутилась и невольно взглянула на свою талию. Она сама была беременна на седьмом месяце и затягивалась до бесчувствия, боясь потерять место. Уже не в первый раз Селестина попадалась: сразу по приезде в Париж она забылась однажды с сыном хозяев дома, где была в услужении, и тогда г-жа Руш приняла у нее мертвого ребенка, что являлось специальностью этой акушерки. На этот раз Селестина забеременела от поставщика продуктов; отчаянно злясь, что опять попалась, она знать не хотела ребенка, зачатого ею вопреки уверенности, что теперь она достаточно опытна и может вволю развлекаться, ничем не рискуя. И она не сумела бы сохранить веселое расположение духа, не воспевала бы столь ревностно достоинства г-жи Руш, если бы не надеялась, что та опять поможет ей разрешиться мертвым ребенком. Селестина уже придумала и повод для месячного отпуска, сочинила целый рассказ о бедной, умирающей в Ружмоне матери, которую она хочет повидать хоть на смертном одре и закрыть ей глаза.
— Впрочем, я говорю с чужих слов, — добавила Селестина с наигранной наивностью. — Сама я в этих делах не разбираюсь.
Эта высокая темноволосая девица, свежая и смазливая, несмотря на свое лошадиное лицо, не внушала Матье никакого доверия, и ее осведомленность в отношении акушерок показалась ему весьма подозрительной. Он продолжал с улыбкой разглядывать Селестину, и та сразу поняла, что думает этот господин на ее счет.
— Почему же ваша галантерейщица не оставляет ребенка у себя? — спросила Марианна.
Тетушка Куто искоса бросила жесткий, осуждающий взгляд на беременную дамочку: зачем она вмешивается? Если не хочет, пусть не отдает своих детей, но к чему подрывать чужую коммерцию?
— О, это невозможно! — воскликнула Селестина, обрадовавшись, что тема разговора переменилась. — Как же госпожа Мену может оставить ребенка в своей лавочке, она же совсем крошечная, какой-то закуток! А за лавкой всего одна комнатенка — там и спят, там и едят, да и окно выходит на темный двор, где ни воздуха, ни света! Ребенку там и недели не выжить. А где взять время, чтобы за ним ухаживать, — госпожа Мену и в лавчонке одна управляется, и прислуги у нее нет, а тут еще надо обед приготовить к возвращению мужа из музея… Если бы не это, она непременно оставила бы ребенка у себя! Они ведь с мужем так любят друг друга, такая это милая семья!
— И верно, — грустно проговорила Марианна. — Сколько на свете несчастных матерей, и мне жаль их от всего сердца. Хоть эта и не терпит нужды, но на какую жестокую разлуку она себя обрекает!.. Я, кажется, умерла бы, если бы у меня отобрали ребенка и увезли бы его неизвестно куда, к чужой женщине.
Тетушка Куто увидела в этих словах выпад лично против нее самой. Напустив на себя добродушный вид, она принялась клясться в своей любви к малышам, чем обычно и завлекала матерой, не сразу поддававшихся ее увещеваниям.
— О, в Ружмоне у нас красиво. И недалеко от Байе, там ведь тоже не дикари какие-нибудь живут. Воздух до того чистый, что многие приезжают туда лечиться. А уж о том, как пестуют доверенных нам новорожденных, беспокоиться не приходится, я вам на том слово даю! Это уж надо зверем быть, чтобы не обожать таких ангелочков!
Но и она смолкла, заметив, как смотрит на нее упорно молчавший Матье. Вопреки своему деревенскому обличью, тетушка Куто была достаточно хитра и сама почувствовала, как фальшиво звучит ее голос. Да и к чему расхваливать их местность, раз этой особе требуется просто кормилица? И она обратилась непосредственно к Валентине:
— Значит, сударыня, мы договорились, я вам привезу лучшую из всех имеющихся, настоящую жемчужину.
Валентина, все еще радостно переживавшая известие о благополучных родах г-жи Мену, считая это как бы счастливым для себя предзнаменованием, все же нашла силы отказаться.
— Нет, нет, я не хочу ничего решать заранее. Пошлю в контору проверить тех кормилиц, которых вы привозите, тогда и увидим, найдется ли среди них такая, какую я хочу.
Потом, сразу потеряв интерес к этой женщине, Валентина жестом отослала ее и вернулась к разговору с Марианной.
— Вы и этого, что должен появиться на свет, тоже будете сами кормить?
— Конечно, так же, как и всех остальных. У нас с мужем на сей счет особое мнение. Ребенок был бы не полностью наш, если бы кормилица довершила мое дело, то есть ввела бы его в жизнь без моего участия.
— Конечно, я вас отлично понимаю. Ах! Если бы и я тоже могла! Но я не могу, для меня это невозможно!